Ради тебя одной

– Аленька, милая, – обнимаю ее. «Цветочек мой аленький!» – вдруг выползло откуда-то из детства. Пусть только скажет, кто ее враги.

Она неожиданно ловко выворачивается из моих рук и оказывается ко мне лицом. Даже отраженного света достаточно, чтобы видеть ее блестящие заплаканные глаза.

– Ты что, решил, что ты принц? Да? А я Золушка? – Слова перебиваются всхлипами, но держится она здорово, хотя смысл сказанного меня не радует. Я, конечно, не принц. Я просто выпертое из армии за ненадобностью пушечное мясо. Я ей так и сказал:

– Аль, я не принц. И от тебя ничего не требую. Просто, кроме тебя и Катерина, мне и думать особо не о ком.

– Ты меня не знаешь совсем. Может, я с прошлым.

– Я тоже с прошлым, – вырвалось у меня. И так вырвалось, что Алька вдруг погладила меня рукой по щеке.

Не надо было ей этого делать! Меня затрясло, в глазах пошли красные и фиолетовые круги, я испугался приступа.

Но приступа не случилось. Она одной рукой обняла меня за шею, а второй начала гладить по затылку.

Так мы простояли довольно долго. Я дважды слышал бой часов в квартире у соседей. Круги постепенно прекратили свою круговерть, потеряли яркость, потом стали прозрачными, а потом и совсем ушли к внешним сторонам глаз. Впервые приступ прошел без обморока. И впервые после приступа мне не хотелось никого убивать.

– Я всегда мечтала о старшем брате, – вдруг сказала Аля.

Что ж, не все коту – Масленица. В сегодняшней ситуации я мечтал отнюдь не о младшей сестре. Но и сестра – тоже неплохо. Гораздо лучше, чем просто чужая девушка. А там поживем – увидим.

7. Береславский

Москва

Спалось в эту ночь Ефиму неважно. Сначала долго не мог заснуть, распираемый громадьем планов. А к утру какие-то дикие люди во дворе начали долбать по чему-то железному и общаться истошными голосами.

Неудивительно, что встал Береславский явно не с той ноги. Впрочем, утро для него никогда не бывало добрым, поэтому Наталья в предложенный малый скандальчик вступать благоразумно не стала, а быстренько приготовила любимому горячее какао с молоком. Ефим и сам знал, что путь от его желудка к его же сердцу очень короток. Стоило отхлебнуть желанного сладкого напитка и заесть добрым куском городской булки с настоящим деревенским сливочным маслом (снабдили бочонком коллеги из Вологды), как жизнь сразу показалась более привлекательной. К концу второй большой чашки Береславский и вовсе расслабился.

– Натуль, а кто так орал за окнами? – поинтересовался он у супруги, споро собиравшей Лариску в школу.

– Не знаю, но милиция приезжала, – ответила Наталья. – Ты во сколько приедешь? Не забыл, что мы сегодня идем в театр?

Ефим чуть не подавился последним глотком живительного напитка. В отличие от подавляющего большинства русскоязычной интеллигенции театр он не любил. Более того, он открыто в этом признавался, навлекая на себя презрение натуральных интеллигентов. В спектаклях ему постоянно не хватало динамики, и он ловил себя на том, что мысленно жмет кнопку ускоренной перемотки. Он и телевизор-то не мог смотреть спокойно: постоянно щелкал пультом, одновременно вникая в содержание трех, а то и четырех фильмов.

– Может, без меня, а? – взмолился он. Но Наталья была неумолима:

– Как тебе не совестно? Считаешь себя литератором! Творческим человеком! А когда ты прочитал последнюю книгу?

– Чукча не читатель… – беззлобно огрызнулся Ефим.

– Ты скоро, кроме рекламы, вообще ничего смотреть не будешь.

– Я и рекламу не смотрю, – успокоил ее супруг. – Мы свой кокаин не нюхаем.

– Короче, дома будь не позже шести. Иначе опоздаем.

– А куда хоть идем? – сломался Береславский.

– В оперетту.

– Какую?

– Можно подумать, для тебя это имеет значение.

– Ну, хоть петь будут не очень громко?

Наташка вздохнула. Любимых надо принимать такими, какие они есть. Ефим Аркадьевич Береславский и в самом деле мог заснуть непосредственно во время спектакля, а лучшим местом считал кресло за колонной: сцену, конечно, не видно, но до чего ж приятно вздремнуть под монотонное бормотание актеров!

Ладно, в театр так в театр! Ефим застегнул теплую куртку и вышел во двор, к своей слегка устаревшей, но серьезно «заряженной» красавице. «Ауди» привычно радовала взор мощными, хищноватыми формами. Новые каплевидные «аудюхи» почему-то казались ему менее впечатляющими.

Береславский достал брелок, дистанционно открывающий двери, нажал на кнопку. Машина пискнула и дважды мигнула фарами. Блокираторы замков с характерным щелчком поднялись.

– Здравствуй, дорогая! – привычно поздоровался с тачкой Ефим. И осекся: весь салон был полон мелких белых осколков. Особенно много их было на переднем правом сиденье.

– Сволочи! – яростно выругался Береславский. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы воссоздать события прошлой ночи. Какие-то ублюдки варварски вскрыли стоявшие во дворе машины, вытащив из них все, что попало под вороватую руку. Из «аудюхи» даже вырвали магнитолу, несмотря на то что съемную панель Ефим после последней кражи всегда носил с собой.

– Суки! Подонки! – бушевал Ефим. Это были наиболее приличные выражения из употребленных им. Чувство бессильной ярости переполняло его. – Надо было помповик купить!

Теперь понятно, почему утром так орали: жильцы не могли выйти из подъездов. Железные двери парадных злоумышленники подперли снаружи бревнами – вон они валяются на асфальте! Понятно, почему приезжала милиция (и, кстати, почему не стала общаться с пострадавшими: нет заявлений – нет дел, да еще таких бесперспективных). И еще понятно, что с происходящим ничего сделать нельзя: шайка придурков, наверняка обдолбанных. Не стали бы профессионалы выдирать древнюю магнитолу, да еще без съемной панели. Ну за сколько ее можно продать барыгам?

А самое обидное, что Ефим, сейчас готовый порвать гадов на части, прекрасно понимал: случись такое на его глазах и наблюдай он все это со своего третьего этажа с помповиком в руках, все равно бы палить не стал. Пусть бы даже захлебывался от злости. Потому что прекрасно помнил, как ощущает себя нормальный человек, только что стрелявший в другого, пусть даже очень плохого человека. Лучше уж остаться без бокового стекла и магнитолы.

Злость под воздействием подобных мыслей потихоньку сдулась. Ефим сел в машину и двинулся на работу. По дороге, движимый гражданским долгом, заскочил в территориальный ОВД, подал заявление. Пять минут простоял у окошка дежурного и больше часа – перед кабинетом следователя, сопливой девчонки, которая все время куда-то выходила, а на попытки опять взбешенного Ефима обратить на себя ее внимание ледяным тоном говорила «Подождите!».

Он бы и два часа там простоял, если б мимо не проходил старый приятель, полковник Кунгуренко, с которым когда-то молодой репортер Береславский ходил искать натуру для уголовных репортажей. Да и после судьба их сводила, иногда – плотно. Ефим обрадовался:

– Привет, товарищ полковник!

– О, Ефим! Сто лет тебя не видел. Что в печали?

– Если бы некоторые хорошо работали, я был бы веселее.

– Мента обидеть всякий может, – меланхолично заметил Владимир Степанович. Ефим сразу мысленно пожалел того «всякого», кто пожелает обидеть здоровенного мента Кунгуренко. – Чего там у тебя стряслось?

– Магнитолу стрясли с «Ауди». Разбили стекло и вынули.

– И всего-то делов? А адресок твой какой?

Ефим назвал адрес.

– Ничего не проходило, – сказал Кунгуренко.

– И не пройдет. Жильцов не опрашивали. Покрутились и свалили.

Кунгуренко слегка смутился:

– Не обижайся, Фим. Если б что серьезное – ты ж знаешь, все бы бросил. Но у нас третье убийство за неделю. Штабы на штабах. Понаехали из округа, из МУРа. И всем дай людей. Так что пока злодеев не поймаем…

– Ладно, – печально вздохнул Береславский. – А ты хоть можешь злоупотребить положением, чтобы твоя пигалица меня отпустила?

– Это легко, – улыбнулся полковник.