Там, на сухой стороне

Луис Ламур

Там, на сухой стороне

Дону Димаресту, моему товарищу по странствиям

Глава 1

Всю эту весну я боялся. Я так никогда и не узнал, почему отцу вздумалось остановиться именно на участке Чантри. Может быть, просто оттого, что он устал и хотел остановиться хоть где-нибудь.

Когда мы подъехали к самому дому, то увидели на ступеньках у самой двери мертвеца. Он был мертв уже давно, в округе не осталось никого, кто бы мог его похоронить, и я испугался.

Дом был крепок. Его строили прочно, на века, будто его хозяин планировал задержаться здесь надолго. Это было еще до того, как пришли индейцы.

В доме не было ни души, и все кругом было разграблено… Ну да, конечно же… Он, наверное, пустовал недели. Быть может, месяцы. Человек на крыльце был мертв уже давно.

От него осталось совсем немного: только кости да клочок рваной кожи, высохшей словно пергамент. Одежда изорвана и в крови.

Отец долго стоял над ним, глядя себе под ноги.

— Непонятно, — буркнул он наконец.

— Что такое, пап?

— Индейцы всегда снимают одежду с трупа. А эти ничего не взяли.

— Но зато вывернули карманы.

— Вижу, сынок. Над этим стоит подумать. — Он отвернулся. — Сбегай-ка к фургону и принеси лопату. Надо бы его похоронить.

Он обошел тело и потянул на себя дверь. Она открылась только наполовину, и отец заглянул внутрь, словно там было что-то страшное, но, как я и сказал, бояться было нечего. Я вошел вслед за ним. Кровать, с двух сторон прибитая к стенкам, стол, два стула. Все сделано на совесть человеком, руки которого любили столярную работу.

Отец всегда говорил, что человека, который любит дерево, всегда можно узнать по тому, как он обращается с вещами, — все сделано так, что любо-дорого посмотреть. Сам отец не смог бы так сделать, но мастерство его всегда восхищало. Поэтому мне тоже нравилась столярка, и, надо сказать, у меня получалось. В этом на самом деле что-то есть.

— У меня никогда и ни к чему не было таланта, сынок. Всю свою жизнь я упорно трудился, но таланта у меня нет. Я только и сумел, что научился не бояться тяжелой работы, и поэтому уважаю людей, способных к чему-то более изящному. На плоды их рук приятно посмотреть.

Мы перенесли мертвеца к холму позади дома и выкопали могилу. Когда яма была готова, положили тело в одеяло, запеленали его, как младенца, и потихоньку опустили в землю, а затем отец прочитал над ним молитву из Библии. Не знаю, откуда он так хорошо знал Библию, — читал он ее нечасто.

Мы забросали могилу, и отец сказал:

— Завтра придем и поставим крест.

—  — А что мы напишем? Мы ведь не знаем, кто это?

— Не знаем. Но место это зовется участком Чантри, так что, я думаю, это и есть его имя. — Отец остановился, опершись на лопату.

— А что мы будем делать сейчас, пап? Ехать уже поздно.

— Останемся здесь. На этом самом месте. И больше никуда не поедем. Знаешь, сынок, я не так уж и удачлив. Пожар уничтожил все до нитки. В Миссури посевы пожрала саранча, а в Канзасе урожай побило градом. И к тому же я не очень-то разбираюсь в земледелии.

Твой дед — вот он в этом деле дока. Ему достаточно было только посмотреть, что на земле растет, чтобы понять, что к чему. Он мог проскакать по участку галопом и затем рассказать, где лучшие угодья. А я, я был всего лишь горячий самоуверенный юноша, который не слушал никаких стариков. Я заранее знал все, что он мог мне сказать. Поэтому я так ничему и не научился. Да, сынок, приходится это признать. Какую бы землю я ни брал, она всегда оказывалась самой никудышной. Конечно, саранча, град и все прочее тоже сделали свое дело, но на тех участках все равно бы ничего не выросло.

А теперь эта земля… Ее занял другой человек. Я слышал кое-что о Чантри: люди говорили, что у них есть голова на плечах. Человек, построивший этот дом, знал, что делает. У него был талант. Поэтому я думаю, что и землю он взял себе неплохую. А теперь сюда пришли мы и больше никуда не уйдем отсюда.

И тогда мы занялись уборкой. Мы драили пол и вытирали пыль, словно парочка женщин, но зато, когда мы закончили работу, вокруг так и сверкало.

Сарай и конюшня тоже были построены на совесть, к тому же в сарае мы нашли кучу добротного инструмента, который будто только что оставил хозяин.

Совсем рядом с домом, не далее тридцати футов, оказался ручей с хорошей холодной водой. Никогда не пробовал ничего вкуснее. Ручей окружала стена из булыжника, футов восьми или десяти высотой, так что можно было набрать воды и вернуться обратно в дом под ее прикрытием. И даже здесь тебя защищала небольшая земляная насыпь.

Дом стоял посреди поля, а к конюшне был пристроен загон. Лошади разбежались, так же как и прочий скот, который был у Чантри. Мы подогнали свой фургон и разобрали вещи.

Не скажу, чтобы мне это очень нравилось. Честно говоря, мне это не нравилось совсем. Всякий раз, ступая на крыльцо, мы перешагивали то место, где лежал мертвец. Меня так и кидало в дрожь.

Отец сказал:

— Не обращай внимания, сынок. Тому человеку только понравилось бы, что кто-то пользуется плодами его труда. Ни один мастер не будет строить для того, чтобы потом оставить дом дождю и ветру. Он строит для того, чтобы жить в нем, и было бы стыдно бросить все постройки без хозяйского глаза.

— Но поблизости нет соседей.

— Нам сейчас соседи и не нужны. Нам нужно время и силы. Если эта земля так богата, как я думаю, соседи еще появятся. Но когда они придут, они увидят, что мы уже застолбили изрядный кусок земли.

— А вдруг вернутся индейцы?

Он глянул на меня:

— Сынок, твой отец хоть и не такой пройдоха, как некоторые, но достаточно умен, чтобы знать: индейцы снимают с убитых одежду, потому что она им нужна.

— Его одежду не взяли, — заметил я.

— Ты прав. Взяли что-то другое. Помнишь его карманы, малыш?

— Они были вывернуты.

— Точно! Значит, кому-то было до того дело. Деньги и так далее. Индейцы в этой части страны не делают денежных запасов. Им нужны товары. Им нужны вещи.

— Ты хочешь сказать, что это были не индейцы?

— Я не видел ни одного следа мокасина, сынок. Но зато предостаточно следов от сапог. Этого человека убили не индейцы, это были белые.

Отец сказал это за ужином, и меня пробрал озноб. Если это не индейцы, значит, мы в опасности, потому что индейца узнать нетрудно. Его видно за версту. Но белого? Кто может отличить хорошего белого от плохого?

Я поделился своими опасениями с отцом. Тот посмотрел на меня и ответил:

— Сынок, если увидишь здесь чужих, сразу же скажи мне, слышишь? И если заметишь их первым, беги с глаз долой.

У меня не было времени обдумать все это, потому что мы много работали. Казалось, отец чувствует какую-то вину перед мертвецом: он работал куда больше, чем когда-либо, — от темна до темна. И я работал вместе с ним.

Мы застолбили четыре участка — четыре квадратные мили полей, лесов и лугов, по которым протекал ручей.

Мы посеяли кукурузу, акров сорок, и примерно акр земли отвели под огород. В лесу было много разных ягод.

Но только я никак не мог забыть того мертвеца.

Незнакомец появился один.

Это был высокий худощавый мужчина с сухим смуглым лицом и высокими скулами. На нем был черный купленный в магазине костюм, на голове шейный платок — совсем как на картинках, где рисовали старых пиратов. Черные сапоги его были начищены, но изрядно запылены. Он ехал на прекрасном вороном коне, нос коня был бело-розовым.

Он остановился вдалеке, и тогда-то я его заметил. Незнакомец приподнялся в седле, прикрыв глаза ладонью, и рассматривал меня и отца, который в это время трудился с мотыгой в кукурузе.

— Па? — тихо сказал я.

— Все в порядке, сынок, я его вижу.

Поблизости в кустах лежала винтовка в чехле, и отец, продолжая мотыжить, двинулся в том направлении. Однако незнакомец уже приблизился. Он вел в поводу запасную, точнее вьючную, лошадь, которую я раньше не заметил. Наверное, она держалась за его вороным.