Страница 35 из 36
Газета была основана в 1870 году и, хотя и владела собственной типографией, имела весьма ограниченный тираж. Тем не менее она обладала значительным влиянием, являясь основным рупором партии, а также потому, что издавалась в столице. Новость, что такой неудобный frondeur приобрел 47 процентов акций газеты, вызвала в штаб-квартире партии оцепенение. Я немедленно дал ясно понять, что не намерен менять направленность газеты и позволю выражать в ней все оттенки политических мнений, исходя из того, что дискуссии и конструктивная критика являются одним из краеугольных камней демократической жизни. По соглашению с доктором Флорианом Крёкнером, который владел другим пакетом акций, я занял место председателя совета директоров. В дополнение к нескольким акционерам, я кооптировал в совет епископа Берлинского (который впоследствии стал кардиналом), графа Галена и представителей христианских профессиональных союзов.
Восемь лет, что я занимал этот пост, потребовали от меня неимоверного количества работы, я был вынужден бороться за каждый грамм своего влияния. Скоро возникли трудности с некоторыми руководящими работниками и с редактором, поскольку они отвергали сотрудничество со мной и пытались влиять на политическую окраску газеты. В итоге я был вынужден отказаться от их услуг. Это произошло не из-за моих попыток навязать им мою позицию, а потому, что они отказывали мне в возможности выражать мои собственные убеждения. Прочие ответственные сотрудники редакции оставались на своих местах и продолжали представлять официальную линию партии. По важнейшим вопросам я часто писал передовые статьи сам, отражая взгляды консервативного крыла партии. У меня не было принципиальных расхождений во мнениях со штаб-квартирой партии, и сотрудничество в совете директоров имело гармоничный характер. С течением времени все предприятие было обновлено, были установлены новые, усовершенствованные печатные машины.
Оппозиционная пресса часто выдвигала против меня обвинения в диктаторском поведении по отношению к нашему партийному органу. Я рассматриваю их как совершенно необоснованные. Став канцлером, я тотчас ушел с поста председателя совета директоров, предоставив газете полную свободу как угодно критиковать меня. Работа в газете снабдила меня ценнейшими знаниями об особенностях работы прессы. Я приобрел много друзей среди германских и иностранных корреспондентов, всегда восхищаясь той искренностью и добросовестностью, с какой они выполняли свою задачу по обеспечению объективной и непредвзятой информации. Я получил немало уроков, которые сослужили мне добрую службу в мою бытность канцлером и дипломатом.
«Германия» довольно длительное время оставалась независимым печатным органом с ярко выраженной католической направленностью и в гитлеровский период. В конце 1938 года она наконец пала жертвой кампании доктора Геббельса по унификации прессы. 31 октября этого года я написал последнее письмо в издание, к которому я был в высшей степени привязан:
«Со времени прихода к власти национал-социалистического движения и добровольной самоликвидации партии центра мы в «Германии» старались осуществлять координацию основных элементов практического христианства с требованиями новой эпохи. В то время, когда важнейшие перемены определяли будущее рейха, мы считали своим долгом обращаться к силам, твердые убеждения, активная общественная позиция и патриотизм которых могли бы сыграть роль в разрешении проблем нашего времени. Сегодня этой работе настает конец…»
Когда доктор Геббельс прочел все это, с ним случился припадок слепой ярости. После нескольких лет господства нацистов он счел совершенно возмутительным наше утверждение, что основополагающие христианские концепции могут играть хоть какую– то роль в нацистской идеологической борьбе, и расценил как наглую самоуверенность предположение о том, что нас силой вынуждают прекратить борьбу. Он настаивал перед Гитлером, что меня следует проучить, но фюрер отказался что-либо предпринять. Он, вероятно, и так был слишком озабочен ситуацией, вызванной тогдашней антисемитской кампанией доктора Геббельса.
Если мое определяющее влияние в «Германии» вызывало среди партий левого толка подозрения относительно целей молодого консервативного политика, то членство в «Геррен-клубе» только еще более их усилило. Возможно, стоит сказать несколько слов касательно этого сообщества. В других странах на протяжении десятилетий клубы были совершенно нормальным явлением общественной жизни, и никому и в голову не могло прийти характеризовать их как гнезда интриг. Политическая незрелость определенных слоев германского населения не сказалась ни в чем более явно, нежели в появлении множества слухов, характеризующих нашу деятельность.
Когда клуб был основан в 1923 году, наш президент, граф Альвенслебен, определил слово «Herren»[40] как свидетельствующее об определенном типе личности, а не об обладании богатством. Мы предоставляли любому члену клуба право высказывать свои политические воззрения, и единственным требованием было выражать их в цивилизованной манере. Нашей целью было свести политиков всех оттенков для обсуждения в дружеской атмосфере приватного собрания различий в их позициях. В число членов входили интеллектуалы всякого рода – ученые, художники, промышленники, сельские хозяева, наниматели и наемные работники, министры и члены всех партий. Наши дискуссии всегда имели беспристрастный характер, вне зависимости от того, кто в них участвовал – социалисты, либералы или консерваторы, хотя большинство членов клуба имели, по всей вероятности, консервативный образ мыслей.
Я часто выступал на заседаниях клуба, в особенности на свою любимую тему франко-германского взаимопонимания. На ежегодных клубных обедах за одним столом собирались ведущие личности, работающие в разных сферах германской жизни. Помню, в 1932 году я воспользовался случаем пожелать успеха новому правительству Шлейхера. Утверждения левых о том, что «Геррен-клуб» сыграл решающую роль в падении Брюнинга и моем назначении на пост канцлера, полностью лишены оснований. Наше «вмешательство» ограничилось обсуждением быстро ухудшающейся ситуации – на эту тему я написал статью для клубного издания «Der Ring»[41]. Слухи об антиконституционном давлении на Гинденбурга были полностью ложны и демонстрировали только прискорбную привычку Германии рассматривать любую перемену на вершине власти как необыкновенное событие, вызванное происками темных сил или потусторонним влиянием. В других странах правительства приходят и уходят в ходе естественного развития событий, и только в Германии такие изменения всегда рассматриваются как имеющие характер coup d'etat[42].
То, что германские левые сочли возможным обвинить членов «Геррен-клуба» во всех мыслимых реакционных интригах, довольно естественно. Гораздо более поразителен тот факт, что Великобритания, страна, в которой возникла клубная жизнь, оказалась настолько введена в заблуждение, что в указе своей военной администрации от 30 мая 1946 года обвинила наших членов в принадлежности к преступной организации, тем самым запретив им избираться на государственные должности. Еще один вклад в наше «перевоспитание»! Остается только добавить, что помещение клуба в Берлине превращено коммунистами в клуб для своих интеллектуалов – вот иллюстрация к изменчивости человеческого счастья.
Меня часто спрашивают, как могло случиться, что человек моего положения, находившийся более или менее постоянно в конфликте с остальными членами своей партии и никогда не занимавший никаких государственных должностей, приобрел достаточно влияния, чтобы получить назначение на пост канцлера.
В двадцатых годах в Германии существовало два основных течения политической мысли. Веймарские республиканцы с социалистами в качестве доминирующей силы коалиции считали своей обязанностью уничтожать любые проявления общественной жизни, сохранившиеся со времен кайзеровской Германии. Они нападали не только на те слои общества, из которых происходили тогдашние руководители, но даже отменили национальные символы, под цветами которых два миллиона немцев, включая и социалистов, погибли на войне. Они считали, что рейх обязан выполнять все требования стран-победительниц и что сопротивление повлечет за собой только новые санкции. Всякого, кто сохранял в себе привязанность к старым традициям, клеймили как реакционера. Правые со своей стороны требовали сохранения всего, что было хорошего в старом образе жизни, настаивали на поддержании национального достоинства и возражали против выполнения немыслимых требований победителей. Когда на фоне этого коренного противостояния один из членов партии веймарской коалиции громко протестует против того, что он считает оппортунистической политикой, лишенной всяких принципов и традиций, едва ли удивительно, что он привлекает к себе широкий интерес. Мои усилия убедить партию центра занять более независимую от социалистов позицию и, если возникнет необходимость, войти в коалицию с буржуазными элементами правого толка, естественно, вызывали симпатию консервативных кругов. Когда я критиковал многочисленные слабости нашей парламентской системы или возражал против партийных решений, которых мне не позволяла одобрить совесть, то становился объектом резкой критики со стороны правоверных членов веймарской коалиции, но одновременно приобретал значительную долю признания в тех кругах, которые считали реформу жизненно необходимой. Особое одобрение моим политическим убеждениям я нашел среди своих прежних коллег по армии.
40
Господа (нем.). (Примеч. пер.)
41
Кольцо, ринг (нем.). (Примеч. пер.)
42
Государственный переворот (фр.). (Примеч. пер.)