Такер

Проснувшись за час до рассвета, я почувствовал, что душа моя полна какой-то непонятной тревоги. Неожиданно мне захотелось оказаться как можно дальше от этого города. Что на меня нашло, я не знал, но я привык доверять своей интуиции.

За несколько минут я собрал свои вещи, спустился вниз, пересек пустой вестибюль и, выйдя на улицу, внимательно осмотрелся.

Еще только занималось утро, и улица была пустынна. На площади тоже не было ни души. Перейдя на другую сторону, я быстро зашагал по направлению платной конюшни. Мои шаги гулко отдавались в тишине.

Фонарь в конюшне горел еле-еле, и мои глаза некоторое время привыкали к полумраку. Лошадь, увидев меня, тихонько заржала. Я оседлал ее, привязал к седлу сумки и всунул винчестер в седельную кобуру.

Эту лошадь я взял напрокат, ведь я приехал сюда на дилижансе и своей лошади у меня не было. Первым делом теперь необходимо купить себе коня.

Сев в седло, я выехал на пыльную улицу и поскакал по Мейн-стрит. По дну сточной канавы, тянувшейся вдоль нее, тонкой струйкой бежала вода.

По Мейн-стрит двигался фургон, поливавший мостовую, чтобы прибить пыль. Больше никого не было. Я оказался в том районе, где всадники встречаются редко, а проехав еще немного, свернул на дорогу, проложенную вдоль старой индейской тропы, шедшей на запад, в город Санта-Моника. Несколько минут я наблюдал, не появится ли кто-нибудь на улице, но она была пустынна.

Меня окружали сады из апельсиновых и оливковых деревьев. Я утешал себя мыслью, что вряд ли Боб или те, кого он послал напасть на меня, смогли бы там спрятаться, но на душе у меня было неспокойно.

Подчиняясь скорее инстинкту, нежели разуму, я свернул в пыльный переулок между садами, миновал несколько мельниц и очутился в зарослях опунции, сплошь изрезанных конскими тропами.

Тут я снова остановился и, спрятавшись в зарослях кустарника, осмотрелся, нет ли за мной погони. Я стоял на холме, с которого открывался вид на окружавшие его болота. Они выделялись бурыми пятнами на фоне сочной зеленой травы, которая не засыхала даже в самую жестокую засуху, поскольку каменистая почва не давала воде глубоко просачиваться, и она застаивалась, отчего местность заболачивалась.

Сделав порядочный крюк, я подъехал к дому своего вчерашнего знакомого мексиканца. Он увидел меня из окна и вышел поприветствовать.

Я привязал лошадь в коррале и вошел в хижину. В ней было прохладно, из окон хорошо просматривалась вся местность, так что кто бы ни захотел приблизиться к дому мексиканца, его будет видно издалека.

В хижину вошел внук хозяина.

— Люди, которых вы ищете, уехали, — сказал он. — Я оставил вашу записку им под дверью и видел, как они прочитали записку, а потом стали о чем-то спорить. Затем они вывели коней и уехали из города, а Виллареал остался.

— Он меня не интересует.

— Но он заинтересовался вами. Он пошел в платную конюшню, нашел чалую лошадь и принялся расспрашивать хозяина конюшни. Виллареал просто замучил его своими вопросами. Теперь он знает, что это ваша лошадь, сеньор.

— Я хочу оставить ее и купить другую, выносливую и сильную.

— Здесь вы легко найдете себе такую, — сказал старик. — С тех пор как скот погиб от засухи, люди стали разводить коней. Я подберу вам то, что вы хотите.

— А есть ли вон в тех горах, — я показал рукой на холмы, высившиеся позади хижины, — какая-нибудь дорога? Ну такая, которую знает Виллареал?

Старик пожал плечами.

— Дороги-то есть, но он не сможет подойти близко к моему дому. — Он показал рукой на двор. — Я завел себе цесарок, а они очень пугливы. Стоит им увидеть незнакомца, как они поднимают такой гвалт, что хоть уши затыкай.

Да, он был прав. У нас в Техасе тоже были цесарки, а они сторожат дом лучше всякой собаки. Цесарки, принадлежащие старику, бродили не только по двору, но и у подножия холмов.

Мексиканец оседлал коня и уехал, а я уселся у открытой двери. Долина, в которой располагался Лос-Анджелес, была миль пятьдесят длиной и двадцать шириной, и с того места, где я сидел, мне была видна большая ее часть. Как и отель «Дом Пико», где я останавливался, все здания в городе освещались газом.

Кончита, внучка старика-мексиканца, принесла мне кофе, кукурузные лепешки и бобы и поставила все это на стол рядом со мной. Она обрадовалась возможности поговорить с приезжим и рассказала мне много интересного о Лос-Анджелесе и его жителях. Это была очень умная девочка, много знавшая о самом городе и о Калифорнии.

— Ты умеешь читать, Кончита?

— Да, моя мама научила меня грамоте. Она научила всех нас и папу тоже.

— Она была испанкой?

— Нет, она была из индейского племени чумаш.

— Это те, что строили красные лодки? И которые плавали через пролив до острова Каталина?

— Да. Они жили то там, то здесь, на берегу. Племя моей матери обитало на побережье, недалеко от Малибу.

Мы поговорили о Лос-Анджелесе, об индейцах и о тех местах, где они жили. Время от времени я выходил из хижины и оглядывал окрестности, чтобы никто не подкрался к дому мексиканца незамеченным.

— Люди, занимающиеся здесь бизнесом, по национальности в основном ирландцы и немцы, — сказала Кончита. — А самый богатый человек в Лос-Анджелесе, я думаю, мистер Дауни. Мы бедные люди, сеньор, но здесь нам живется хорошо — в горах много дичи, а овощи мы выращиваем свои. У моего дедушки есть скот и несколько лошадей. Иногда по воскресеньям мы ездим в Лос-Анджелес в парк Вашингтона или в старый город Санта-Моника поплавать. Старый город нам нравится больше.

Кончита говорила это неспроста, она явно хотела подвести меня к какой-то мысли. Я уже успел заметить, что это была очень целеустремленная особа, которая не станет попусту болтать или суетиться.

— Сеньор, — вдруг сказала Кончита, — если вы не хотите уезжать далеко, то можете пожить тут поблизости в хижине. Она стоит на более высоком месте, чем наш дом. Наш отец хотел переселиться в соседний каньон, он и построил эту хижину. О ней никто не знает, и если вы хотите пожить там, наблюдая за округой, то это можно устроить.

— Я ведь гонюсь за грабителями, — медленно произнес я, обуреваемый сомнениями. — Я должен найти их.

— Они сами придут к вам, сеньор. Виллареал вас ищет, хотя ему лично вы не нужны. Я думаю, что, когда он узнает, где вы остановились, он сообщит тем людям, которых вы преследуете.

Смутное беспокойство так и не оставило меня. Я чувствовал, что за мной следят, хотя не заметил никаких признаков слежки. Могло так случиться, что Виллареал узнал, куда я езжу, еще в прошлый раз — для этого достаточно было задать несколько вопросов тем людям, мимо которых я проезжал, ведь нельзя же пересечь обширную долину так, чтобы тебя никто не заметил. К тому же люди очень любопытны, а незнакомцы всегда вызывают повышенный интерес. Любопытство возбуждают и те люди, что появляются в неподходящее время или в неподходящем месте.

Я не хотел, чтобы мои новые друзья подвергались из-за меня опасности.

— Ты говорила о старом городе Санта-Моника, — сказал я Кончите. — А это далеко от моря?

Кончита объяснила мне, что туда можно доехать по тропе, идущей в сторону плато. Дилижансы обычно останавливаются у корраля в старом городе и у салуна Фрэнка, большого павильона с портиком из неотесанного камня. Рядом протекает ручей, на берегу которого растет ольховая рощица.

Через час вернулся дед Кончиты, ведя в поводу пегую лошадь с полосой по хребту, черными до колен ногами и с черными гривой и хвостом.

— Она стоит семьдесят долларов, — сказал он. — И надо сказать, что это еще дешево.

Когда в долину спустился вечер и в домах зажглись огни, я попрощался со своими друзьями и двинулся сквозь заросли кустарника вниз по склону. Через некоторое время я свернул с тропы и поехал прямо по степи, стараясь держаться в тени деревьев. Было прохладно, ибо, когда солнце в этих краях садится, с гор спускается холодный воздух.

Моя лошадь шла ровной легкой рысью. Я все время ехал на запад, никуда не сворачивая, через темнеющие равнины, по пологим склонам холмов, через бескрайние пастбища. Наконец я увидел дорогу на Санта-Монику, которая в лунном свете казалась белой, и вскоре вдали показались огни города.