Страница 22 из 28
Между тем штаб 4-й армии генерал-полковника фон Клюге переместился ближе к нам, и мы снова вошли в его подчинение. Крепостная бригада «Лётцен», которая так храбро сражалась на Нареве, несколько дней обеспечивала наш левый фланг, а затем была также подчинена 4-й армии. Командующий 4-й армией приказал 19-му армейскому корпусу продвигаться одной дивизией на юг, другой на восток к Кобрину, третьей — на северо-восток к Белостоку. Осуществление этого решения привело бы к разделению корпуса на отдельные части, и всякое управление им стало бы невозможным. Появление русских избавило нас от необходимости выполнять этот приказ.
В качестве вестника приближения русских прибыл молодой русский офицер на бронеавтомобиле, сообщивший нам о подходе их танковой бригады. Затем мы получили известие о демаркационной линии, установленной министерством иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест; такое решение министерства мы считали невыгодным. Затем было установлено, что район восточнее демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже не могли эвакуировать наших раненых и подобрать повреждённые танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечён ни один военный.
В связи с оставлением Бреста следует вспомнить ещё одну небольшую сцену. Епископ Данцига (Гданьска) О'Роурк вместе с примасом Польши кардиналом Глондом покинули Варшаву и направились на восток. Когда оба эти духовных лица прибыли в Брест, то, к своему большому удивлению, они натолкнулись там на немцев. Кардинал повернул на юго-восток и скрылся в Румынии. Епископ данцигский выбрал путь на северо-восток и попал прямо в наши руки. Он попросил разрешения побеседовать со мной, на что я охотно согласился. Беседа состоялась в Бресте. Так как он не знал, где ему может быть обеспечена безопасность, и ни в коем случае не хотел, чтобы его передали русским, я посоветовал ему присоединиться к одной из моих транспортных колонн, которые подвозили продовольствие и боеприпасы из Кёнигсберга (Калининграда). Оттуда он легко смог бы добраться до эрмландского епископа и встать под его защиту. Епископ принял это предложение и вместе со своей свитой спокойно выехал из военной зоны. Позже в любезном письме, подчеркнув традиционное рыцарство немецкого офицерского корпуса, он благодарил меня за оказанную ему помощь.
В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеин, танкист, владевший французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешёнными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать всё, кроме захваченных у поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина.
Прежде чем оставить крепость, которая стоила нам столько крови, мы проводили 21 сентября моего адъютанта подполковника Браубаха на вечный покой. Я тяжело переживал потерю этого храброго офицера и старательного сослуживца. Рана, которую он получил, сама по себе и не была бы смертельной, но наступивший затем сепсис поразил сердце, что привело к смертельному исходу.
Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбрув. 3-я танковая дивизия была уже впереди; она направлялась в Восточную Пруссию. Другие дивизии следовали за ней. Корпус как боевая единица больше не существовал. 23 сентября мы остановились в Галлингене, в прекрасном имении графа Бото-Венда из Эйленбурга. Сам граф был в действующей армии, поэтому мы были приняты его любезной супругой и прелестной дочерью. У них мы отдохнули несколько дней; отдых после стремительного похода хорошо подкрепил нас.
Мой сын Курт хорошо перенёс эту кампанию. От моего второго сына Гейнца я не имел никаких известий, так как вообще за всю кампанию ни одна полевая почта не успевала за войсками. Это был большой недостаток. Теперь мы надеялись на скорое возвращение на родину к прежним местам дислокации, чтобы быстро привести войска снова в боевую готовность.
В то время мы также надеялись, что быстрая победа в Польше окажет определённое политическое воздействие и западные державы удастся склонить к разумному миру. Мы полагали, что Гитлер в противном случае быстро решится начать наступление на запад. К сожалению, обе надежды оказались иллюзорными. Началось то время, которое Черчилль назвал «странной войной».
Воспользовавшись свободным временем, я посетил своих родственников, проживавших в Восточной Пруссии. Среди них я встретил племянника из Западной Пруссии, который вынужден был стать польским солдатом, а теперь, освобождённый из плена, хотел служить своему собственному народу.
9 октября штаб корпуса был переведён в Берлин. По пути в столицу я снова повидался со своими родственниками в Западной Пруссии, пережившими тяжёлые дни наподобие Бромбергского кровавого воскресенья. Нанёс я визит также и своему родному городу Кульму (Хелмно), нашёл там дома, в которых жили мои родители и бабушка. Это было, пожалуй, последнее свидание с родными местами.
Вернувшись в Берлин, я вскоре испытал радость: мой старший сын был награждён железным крестом I и II класса. Он принимал участие в тяжёлых боях в Варшаве.
Я не могу закончить описание польской кампании, не упомянув о своём штабе, который во главе с начальником штаба полковником Нерингом работал блестяще. Благодаря своей хорошей выучке и отличной технике составления и отдачи приказов и распоряжений штаб во многом способствовал успехам корпуса.
27 октября я был вызван в имперскую канцелярию. Там собралось 24 офицера, награждённых Рыцарским Железным крестом. Я испытал удовлетворение, столь рано получая этот орден, и видел в этом прежде всего признание моей борьбы за создание современных бронетанковых войск. Несомненно, этот род войск решающим образом способствовал тому, что кампания закончилась в такое короткое время и с такими незначительными потерями. Во время завтрака, устроенного после вручения орденов, я сидел с правой стороны от Гитлера и вёл с ним оживлённую беседу о развитии бронетанковых войск и об уроках прошедшей кампании. Наконец, он спросил вне всякой связи с тем, о чём мы беседовали: «Я хотел бы знать, как воспринял народ и армия пакт с Советской Россией?» На этот вопрос я смог лишь ответить, что мы, солдаты, облегчённо вздохнули, когда в конце августа до нас дошло известие о заключении пакта. Благодаря этому пакту мы почувствовали, что тыл наш свободен, и были счастливы, что удалось избавиться от опасности ведения войны на два фронта, что в прошлой мировой войне вывело нас из строя на продолжительное время. Гитлер посмотрел на меня с большим удивлением, и я почувствовал, что мой ответ не удовлетворил его. Однако он ничего не ответил и перешёл на другую тему. Только много позже я узнал, насколько глубоко Гитлер ненавидел Советскую Россию. Он, вероятно, ожидал, что я выражу удивление по поводу заключения этого пакта, связавшего его со Сталиным.
Непродолжительный отдых в собственном доме был омрачён печальным событием. 4 ноября в моём доме в Берлине умерла моя дорогая тёща. Мы похоронили её в Госларе рядом с тестем. Новый приказ заставил меня оставить дом.
В середине ноября мой штаб был переведён в Дюссельдорф, а затем внезапно в Кобленц. Там я поступил в распоряжение командующего группой армий «А» генерал-полковника фон Рундштедта.
С целью улучшить политическую подготовку офицерского корпуса, в особенности генералитета, в Берлине был прочитан цикл лекций, причём наряду с другими лекторами выступали также Геббельс, Геринг и, наконец, 23 ноября сам Гитлер.