Страница 27 из 32
Как все изменилось с тех пор!
Земля здесь пахнет порохом, гарью и еще чем-то, кажется, медью. Так пахнет стреляная гильза.
И весь этот великолепный мир природы интересует тебя, кажется, только одной своей способностью: укрыть от глаз врага, приглушить звук твоих шагов и твоего дыхания, защитить от шальной или нацеленной прямо в тебя пули…
Овчинников появился совсем не оттуда, откуда его ждали: он подполз справа, даже чуть сзади, взмокший не то от снега, не то от пота.
— Порядок! — шепнул он. — Вон там низинка заболочена, подходит к самому лесу. По ней и пройдем. Только смотрите, чтобы под ногами не чавкало.
Немного подождали, пока Овчинников отдышался, и двинулись к низине. Переходили ее осторожно. Потом долго шли мелким кустарником, пока добрались до леса. В лесу пошли в рост, быстро. Володя едва поспевал за Овчинниковым и Картошкиным.
К восходу солнца они были километрах в пяти-шести от переднего края. В глубоком овражке отдохнули и переоделись: Овчинников и Картошкин — в немецкую форму, Володя — в штатское платье. Только теперь Володя сообразил, почему они не сделали этого раньше, еще на своей стороне: их обмундирование сейчас было намокшим, перепачканным грязью, кое-где порванным. Они связали его в узел и спрятали. Тщательно разглаживали каждую морщинку на Овчинникове — его офицерский мундир должен выглядеть безукоризненно.
А дальше все шло с молниеносной быстротой. Едва вышли к дороге, как показалась машина, она шла от передовой. Видно было, что в ней только один человек — за рулем.
Овчинников неторопливо вышел на середину дороги, остановился и поднял руку. Когда машина подошла метров на полтораста, крикнул Картошкину:
— Выводи!
Картошкин ткнул стволом автомата в Володину спину и сказал:
— Пошли!
Потом, когда машина остановилась и Овчинников заговорил с сидевшим за рулем немецким офицером, Картошкин еще раз ткнул автоматом в спину и заорал:
— Шнель, шнель!
А Овчинников что-то сердито кричал по-немецки сидевшему за рулем офицеру, тот виновато оправдывался, он был младшим по званию. Наконец отодвинулся, уступив место за рулем Овчинникову. Вениамин что-то крикнул Картошкину, указывая на заднее сиденье. Картошкин распахнул заднюю дверцу, втолкнул Володю, влез сам. Не успел он захлопнуть дверцу, как Овчинников развернул машину и повел ее к линии фронта. Обер-лейтенант покорно сидел рядом с Овчинниковым. Но вот они на полном ходу проскочили первый контрольный пост, и немец начал беспокойно оглядываться.
— Герр гауптман…
Овчинников обернулся, моргнул Картошкину, тот наклонился, схватил немца за руки, заломил их назад, а Володя сунул ему в висок ствол пистолета. Немец покосился на пистолет и сник.
Тем временем они уже подъезжали к следующему контрольному посту. Возле мотоцикла с коляской стояли офицер и двое автоматчиков, чуть поодаль стояли еще мотоцикл и трое солдат. Офицер вышел на середину дороги, требовательно поднял руку и жестом указал на обочину. Овчинников сбросил газ и стал прижиматься к обочине. Но, не доезжая метров пятнадцать, машина вдруг резко рванулась вперед, офицер едва успел отскочить в сторону.
Немцы опомнились довольно быстро и открыли огонь. Овчинников бросал машину то вправо, то влево. Все-таки несколько очередей прошили кузов, но никого не ранило.
К счастью, это был последний контрольный пункт, они уже выскочили на ничейную полосу. Хорошо еще наши догадались, что раз по машине стреляют немцы, значит, она идет к нам…
Захваченный в плен обер-лейтенант оказался довольно осведомленным: он знал не только дислокацию частей, но и кое-что из планов немецкого командования.
Овчинникову дали отпуск, но он отказался:
— Не до этого сейчас…
Его наградили орденом Красного Знамени, Картошкина и Бажанова — медалями «За отвагу».
Прицепив медаль к Володиной гимнастерке, генерал похвалил его:
— Молодец, хлопец!
— Служу Советскому Союзу! — весело ответил Володя.
А потом генерал, глядя на разведчиков, строго сказал:
— Если еще раз кто из вас возьмет мальчишку в разведку, пойдет под трибунал. Запомните.
Улитовский, сменивший погибшего Брызгалина, запомнил, более месяца не пускал Володю в разведку, но потом все-таки уступил его настойчивым просьбам. Однако предупредил:
— Только к наградам больше представлять не буду. Хочешь обижайся, хочешь нет.
Но разведчикам все-таки было обидно, что носит мальчишка всего одну медаль, хотя с тех пор не раз ходил с ними в тыл врага.
— Ничего, — утешали они Володю, — потом сразу за все оптом получишь.
— Разве дело в наградах? — отвечал Володя.
Потом бойцы между собой говорили:
— Вишь, какой сознательный!
— Комсомолец!
Сахар
Наши считали, что село Ивановка под Изяславом занято фашистами. А когда разведчики пришли туда, выяснилось, что немцы уже отступили в Клембовку. Ушли они недавно, часа четыре назад, забрав свои пожитки и захватив из домов местных жителей все, что могли унести.
— Даже подушки и те отобрали, — сказала хозяйка хаты, в которой разведчики решили переночевать.
В хате было холодно, сквозь замерзшие стекла едва просачивался свет. С подоконника свешивалась в бутылку тряпочка, чтобы вода не стекала на пол. Но воды не было, на подоконнике тоже поблескивал лед.
— Топор в доме найдется? — спросил Картошкин.
— Вон там, в чулане, поищите. Если немцы не унесли.
Картошкин ушел и минут через двадцать вернулся с охапкой дров — где-то отыскал две сухие жерди. Вскоре в печи весело затрещало пламя, Улитовский отдал хозяйке весь их суточный паек: консервы, концентраты, хлеб, и хозяйка захлопотала у печи, гремя чугуном, ухватом, кастрюлями. Девочка путалась у нее под ногами, держась за юбку матери и испуганно поглядывая на разведчиков.
— Вот ведь как прилепилась, — вздохнула хозяйка, отстраняя девочку. — Не понимает еще, что вы наши.
— Отец-то ее где? — спросил Улитовский.
— Откуда мне знать? Где-то на войне. Может, вот так же, как и вы, мыкается, а может, уже и убитый, — женщина всхлипнула, девочка, окончательно испугавшись, заплакала. И даже, увидев на ладони Володи сахар, не перестала плакать.
— Бери же, — предлагал Володя.
— Не понимает она, что это такое, — сказала мать. — Не видывала еще сахару-то.
Взяв кусочек, мать сунула его девочке в рот и ласково сказала:
— На вот, пососи. Это нака.
Девочка умолкла, потом на лице ее появилось недоумение, и вдруг не высохшие от слез глазенки блеснули радостно и удивленно. Она схватила с Володиной ладони оставшиеся два кусочка сахару и спряталась за мать.
— А у меня еще вот что есть, — сказал Володя, доставая пачку галет.
Галет она, наверное, тоже не видывала, но догадалась, что это хлеб. Робко подошла к Володе, взяла пачку.
— Теперь скажи, как тебя зовут.
— Оля.
Тем временем Картошкин где-то раздобыл две охапки сена, расстелил на полу. В хате стало совсем тепло. Володя развалился на сене и вскоре уснул, так и не дождавшись ужина.
Проснулся он рано, сквозь оттаявшее окно едва начинал брезжить рассвет. Рядом храпели Улитовский и Картошкин. На столе стояла алюминиевая миска и лежал ломоть хлеба — Володя догадался, что это ему оставили ужин. Сразу захотелось есть. Он тихонько встал, сел за стол и начал есть. И только теперь заметил, что с печи за ним внимательно наблюдает девочка.
— Хочешь поесть? — шепотом спросил он.
— Хосю.
Он помог ей слезть. На печи заворочалась хозяйка, спросила:
— Ты куда?
— Она только поест со мной. А вы спите, еще рано.
— Набалуете вы ее, что я с ней потом делать буду?
Вдвоем они быстро уплели и хлеб, и кашу с тушенкой.
— Давай теперь иглать? — предложила окончательно осмелевшая девочка.
— Давай, только тихо, а то дяди спят. Во что будем играть?
— В доськи-мамы. Ты будес доська, а я мама.
Девочка повязала Володе на голову платок. Игрушек у нее было мало: несколько черепков и тряпок. Володя высыпал из кармана пистолетные патроны, и девочка поровну поделила их.