Адские игры.(ЛП)

- Кто-то может попытаться отнять вашу внучку, - сказал я.

Она бросила на меня долгий взгляд из-под тяжелых ресниц, и снова испробовала свою соблазнительную улыбку. - Скажите, Джон, сколько мой муж предложил вам за обнаружение Мелиссы?

- Десять миллионов фунтов, - мой голос прозвучал немного хрипло. Я все еще не привык к этой мысли.

- Сколько еще требуется, от меня, за то, что вы просто ... обозначите деятельность и не найдете ее? Я могу быть очень щедрой... И, конечно, это будет нашей маленькой тайной. Иеремия никогда об этом не узнает.

- Вы не хотите, чтобы она вернулась? – я был поражен. – Ваша собственная внучка?

Улыбка исчезла, а ее глаза были холодны, так холодны.

- Она никогда не должна была рождаться, - ответила Мария Гриффин.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВСЕ О ПОТЕРЯННОМ ДЕТСТВЕ.

Дипломатично подбирая выражения, я объяснил Maрии Гриффин, что не могу принять ее любезное предложение, потому что одновременно работаю только на одного клиента. После этого она начала швыряться всем, что попадалось ей под руку. Решив, что сейчас самое время уйти, я быстро отступил к двери под градом разнообразных снарядов, пролетающих вокруг моей головы. Мне пришлось вслепую нащупывать дверную ручку у себя за спиной, не смея оторвать глаз от все более тяжелых предметов, направленных в мою сторону, но все же я, наконец, открыл дверь и удалился с почти недостойной поспешностью. Я захлопнул дверь, отсекая град снарядов, и вежливо кивнул ожидающему меня Гоббсу. (Первое правило успешного частного детектива – сохранять достоинство под давлением.) Мы оба немного постояли, прислушиваясь к звукам ударов увесистых предметов с противоположной стороны двери, а потом я решил, что самое время оказаться в другом метсе.

- Мне нужно поговорить с детьми Гриффина, - сказал я Гоббсу, когда мы уходили. - Уильямом и Элианорой. Они все еще в резиденции?

- Разумеется, сэр. Гриффин дал им понять предельно ясно, что хотел бы, чтобы они вместе со своими вторыми половинами остались, предполагая, что вам захочется допросить их. Я взял на себя смелость, предложив им подождать в Библиотеке. Надеюсь, это приемлемо.

- Я всегда мечтал допрашивать целая кучу подозреваемых в Библиотеке, - тоскливо ответил я. - Еще бы пенковую трубку и шляпу...

- Сюда, сэр.

Тем же путем мы вернулись к лифту, а потом еще большим количеством коридоров и переходов прошли в Библиотеку. Я был настолько запутан, что не смог бы найти выход даже под дулом пистолета. Я начал всерьез задумываться о том, чтобы оставить за собой хлебные крошки, или разматывающуюся длинную нить. Или вырезать стрелки-указатели на полированных деревянных понелях. Но это было бы грубо, а я ненавижу прибегать к грубости в середине дела. Так я брел следом за Гоббсом, любуясь великолепными произведениями искусства по сторонам и тихо надеясь, что он не начнет вдруг просить меня узнавать их. Вокруг по-прежнему было не много людей, за исключением редких слуг в униформе, спешащих мимо с опущенными головами. В коридорах было так тихо, что было бы слышно, как пернула мышь.

- И насколько велико это Поместье? – спросил я Гоббса, пока мы шли и шли.

- Настолько, настоклько оно должно быть таким, сэр. У великого человека должен быть большой дом. Этого от него ожидают.

- Кто жил здесь до Гриффинов?

- Я считаю, что Гриффин создал поместье по собственному проекту, сэр, несколько столетий тому назад. Насколько я понимаю, ему хотелось произвести впечатление...

Наконец, мы добрались до Библиотеки, Гоббс открыл дверь и впустил меня внутрь. Я плотно захлопнул за собой дверь, оставив Гоббса с другой стороны. Библиотека был велика и почти вызывающе старомодна. Все стены были заняты исключительно полками, плотно заполненными тяжелыми переплетенными книгами, отпечатанными явно не в последнее время. Тут и там на толстом ковре стояли удобные кресла, а в центре комнаты был единственный длинный стол, оборудованный дополнительными лампами для чтения. Это просто обязано было быть комнатой Гриффина; он пришел из того времени, когда читал каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Многие книги на полках выглядели достаточно старыми, чтобы представлять собой реальную редкость и ценность. У Гриффина, должно быть, был оригинал каждого заметного издания за последние несколько веков, начиная с Библии Гутенберга, и заканчивая полным текстом «Некрономикона». Последний, конечно же, в арабском оригинале. Наверное, помеченный загнутыми углами страниц, машинальными рисунками на полях, а все лучшие места сильно подчеркнуты.

Уильям и Элеонора Гриффин ждали меня, чопорно стоя рядом, как бы выступая единым фронтом перед лицом общего врага. Они не показались мне теми людьми, которые потратили бы много времени, делая выбор в Библиотеке. Их вторые половины так же вместе стояли в дальнем углу, внимательно наблюдая за ситуацией. Какое-то время я рассматривал эту четверку. Чем дольше я заставляю их ждать, тем больше вероятность, что кто-то скажет что-то такое, чего говорить не собирался, - просто чтобы нарушить молчание.

Уильям Гриффин был высоким и мускулистым, этакий сосредоточенный на собе бодибилдер. Он был одет в черную кожаную куртку поверх белой футболки и джинсов. Одежда выглядела совершенно безупречно. Наверное, потому, что он ее выбрасывал, едва она мялась, и надевал новую. У него были коротко стриженные светлые волосы, холодные голубые глаза, силдьно выступающий вперед отцовский нос и надутые губы матери. Он делал все возможное, чтобы держаться прямо и гордо, как и подобает Гриффину, но его лицо не выражало ничего, кроме мрачности и угрюмости. В конце концов, его удобное существование вдруг перевернулось вверх дном, сначала из-за открытия нового завещания, а потом – исчезновения его дочери. Людей столь высокого положения, как у него, возмущает все неожиданное. Их богатство и власть должны защищать их от подобных вещей.

При взгляде на Элеонору создавалось устойчивое впечатление, что она сделана из более прочного материала. И это несмотря на то, что на ней был наряд, от которого отказалась бы даже Мадонна, посчитав его чересчур дрянным. Элегантность уличной шлюхи, дополненная вульгарностью. Ее длинные светлые волосы были уложены в то, что, очевидно, считалось искусственными волнами, и слой макияжа был настолько толстым, что сквозь эту маскировку можно было только вобщем судить о чертах ее лица. Она открыто пялилась на меня, почти не скрывая злости, и беспрерывно курила. Она тушила бычки о полированную столешницу или растаптывала их на бесценном персидском ковре. Готов поспорить, что она так не делает, когда рядом ее отец.

Женщина в самом дальнем углу, настолько далеко, насколько это было возможно сделать, все еще оставаясь в одной с нами комнате, - жена Уильяма Глория, экс-супермодель, высокая и худая, с кожей настолько черной, что отливает голубым. Она задумчиво рассматривала на меня темными прищуренными глазами, ее лицо с высокими скулами и блестящим лысым черепом не выражало совершенно никаких эмоций. На ней было длинное белое атласное платье, контрастировавшее с ее угольно - черной кожей. У нее был напряженный и голодный вид, свойственный всем профессиональнальным моделям, и она по-прежнему выглядела так, как будто она могла с успехом пройтись по любому подиуму, который прийдет ей в голову. Хотя она стояла рядом с мужем Элеоноры Марселем, язык ее тела ясно говорил, что она находится там только потому, что ей приказали. Вряд ли она хоть раз взглянула на него.

Марсель был одет в хороший костюм, но по тому, как он на нем болтался, становилосьясно, что он привык одеваться более небрежно. Марсель был небрежен в мыслях, словах и поступках. Это было понятно по тому, как он стоял и смотрел, и по тому, что он продолжал выглядеть мутным и хитрым, даже если вообще ничего не делал. Создавалось впечатление, что он только терпит пребывание здесь и ждет-не дождется вернуться к тому, что он должен был сделать. И что его не волнует, что кто-то это знает. Не думаю, что он хоть раз прямо посмотрел на меня. Он был достаточно красив, слабой и незаконченной красотой и, как и Глория, сохранял молчание, потому что так ему приказали.