Страница 10 из 21
Эту классификацию я решил применить в исследовании людей, которые меня окружали. Ты знаешь (я уже вспоминал об этом), что у нас в хозяйстве было две рабыни и два раба: один, что называется, «армейский», который все время следовал за отцом, и другой – «корпоративный», то есть купленный вскладчину и принадлежавший не только нам, но и нашим соседям. Так вот, одна из наших служанок, Олиспа, принадлежала к первому классификационному типу: всё в ней было словно выставлено на всеобщее обозрения, ее ни о чем не нужно было расспрашивать – она сама рассказывала о своих чувствах, желаниях, сомнениях и подозрениях, – ну точь-в-точь наш кухонный шкаф без дверок; кстати говоря, эта служанка и работала главным образом на кухне.
Ко второму типу, «с дверцами без запоров», как я скоро установил, принадлежал корпоративный раб, который регулярно приходил колоть дрова и выполнять другие тяжелые хозяйственные работы. Внешне он выглядел суровым и замкнутым, но стоило мне однажды слегка «потянуть за дверку», то есть проявить настойчивый интерес к колке дров, и раб этот легко и скоро «распахнулся», поведав мне не только все, что знал о рубке, колке и пилке дров, но также о том, какими дровами предпочитают пользоваться соседи, в каком состоянии у них печки и очаги, откуда берут воду, какое употребляют вино, как часто и в каком количестве к ним приходят гости, и даже о том, какими розгами и как они секут своих рабов и рабынь.
Вторая наша служанка, Бетана, принадлежала к третьему типу, к «шкафу с замком» – к ней надо было подобрать ключик. Я его через некоторое время подобрал, путем последовательных и осторожных наблюдений установив, что она неравнодушна к армейскому рабу моего отца, Вокату. И стоило мне завладеть этим ключиком, Бетана мне стала доступна и довольно быстро открывалась, когда я этим ключиком пользовался, то есть заговаривал с ней о Вокате.
К самому Вокату, который, понятное дело, интересовал меня намного больше, чем другие, потому что от него тянулась прямая ниточка к моему отцу, – к нему мне было намного сложнее подобраться. Во-первых, он редко бывал у нас дома и обычно ночевал в конюшне на службе у отца. Во-вторых, чуть ли не целый месяц потратив на то, чтобы подобрать ключ к его «замку», и, наконец, открыв его, я вдруг обнаружил, что этот человек, оказывается, имеет второй замок и на этот замок по-прежнему закрыт от меня. А когда через две недели я вычислил и попытался отпереть второй замок, то выяснил, что у Воката имеется еще и третий замок, и первый замок уже успел захлопнуться, пока я возился со вторым запором. Короче, «шкаф со многими замками, которые надо открывать одновременно»…
Но хватит, наверное, о моей предварительной классификации – она была по-детски наивной и, главное, не была обеспечена действенными и надежными средствами реализации.
Тем более что вскорости я вообще перестал заниматься исследованием людей. Потому что в наш дом пришло ужасное несчастье.
Глава третья
Солнышко померкло
I. В отличие от Рима, в котором чуть ли не каждую неделю справляются какие-нибудь праздники и устраиваются игры, у нас, в Леоне, праздников было немного. Но дни рождения Ромула и праздники Марса военные справляли ежегодно.
В тот страшный день как раз был один из праздников Марса.
Отец вернулся со службы раньше обычного и был в легком подпитии. Настроение у него было отменное – настолько оживленное и благодушное, что, наткнувшись на меня во дворе, он не только заметил меня, но потрепал по голове, ущипнул за щеку и даже спросил: «Ну как ты, мальчик? Растешь помаленьку?» А после переоделся и, отказавшись от ужина, принялся играть со своей ненаглядной Примулой Пилатой. Он усадил ее себе на шею и принялся ходить, прыгать и бегать по двору, изображая различных животных. «Вот так конь ходит. Так рысит. Так скачет галопом», – пояснял он. – «А это кто у нас?… Это ослик трусит… А так тяжело и медленно слон ступает… Не знаешь? Я когда-нибудь покажу тебе это удивительное животное, когда ты подрастешь».
Сестренка моя – ей уже исполнилось два годика – была в восторге. Заливисто смеясь, она требовала повторять движения. Особенно ей нравилось скакать на коне галопом.
Привлеченные ее солнечным смехом, во двор вышли сначала Лусена, затем обе служанки. Я вышел последним.
И стоило мне появиться, отец повернул голову в мою сторону, нога его зацепилась за камень, и, что называется, на полном скаку – они как раз перешли в галоп и радостно устремились от ворот к стене дома – на полном скаку и со всего размаха отец рухнул на землю. Девочку он успел сдернуть с шеи, в падении ловко перевернулся, сам упал на спину, а Примулу поднял вверх на вытянутых руках. Но именно там, куда он ее поднял, из стены торчала каменная балка. И об эту балку сестренка моя ударилась своей прелестной головкой.
Никто и опомниться не успел, как отец подхватил дочку и убежал с ней в атриум. Там он принялся ходить от стены к стене и утешать, и успокаивать девочку, хотя та не плакала и даже не хныкала. Затем водой из имплувия стал протирать сперва ушибленное место, затем личико, а потом и всю голову Примулы. А та, которая всегда боялась воды и особенно не любила, когда ей смачивали лицо, безропотно переносила все эти процедуры и лишь удивленно и как бы укоризненно смотрела на отца своими, как он любил говорить, «солнышками» – ясными и лучистыми своими глазками. Отец же беспрестанно бормотал: «Ничего… Сейчас… Ничего… Сейчас мы… Ничего. Подумаешь!..» И снова бегал от стены к стене, утешая и успокаивая. И снова, подбежав к бассейну, смачивал голову Примулы из бассейна.
Две служанки, будто в танце, кружились возле него, слово боясь произнести. А Лусена даже в атриум не вошла: сперва стояла, прижавшись к стене дома, затем медленно сползла по стене и села на корточки. Когда же Олиспа-рабыня выбежала во двор и наклонившись шепотом спросила: «Сбегать за доктором?», Лусена лишь бросила на нее какой-то пронзительный, испепеляющий взгляд и медленно покачала головой.
И вот, один бегал по атриуму и бормотал. А другая сидела на корточках во дворе, качала головой и взглядом своим словно пыталась сжечь и этот двор, и наш дом, и всю свою жизнь…
Вторая служанка, Бетана, все-таки послала Воката, армейского раба, за полковым доктором. А когда тот вошел во двор, Лусена поднялась с корточек, подошла к доктору и каким-то странным голосом, которого я до этого у нее не слышал, хриплым и низким, властным и леденяще спокойным, – страшным этим голосом попросила и приказала, объявила и объяснила: «Постарайся оказать ему помощь. И забери у него девочку. Девочка ударилась виском. Девочка умерла мгновенно…» Голос этот до сих пор звучит у меня в ушах. И помню, что она трижды произнесла слово «девочка». И потом именно так называла умершую. И никогда с тех пор – по имени.
II. Доктор ни одно из указаний Лусены не выполнил. Девочку у отца невозможно было отобрать: он не выпускал ее из рук, а когда доктор попытался преградить ему путь, так сильно и резко толкнул его плечом, что если бы его не перехватил и не поддержал Вокат, доктор упал бы в имплувий.
«Дочке вашей, похоже, действительно, уже ничем не поможешь», – виновато признался доктор, когда пришел в себя и вышел во двор к Лусене. – «И к твоему мужу лучше сейчас не приближаться. Он себя не контролирует».
Лусена не ответила, глядя доктору в лицо, но уже не испепеляя, а как бы охлаждая и замораживая.
«Хочешь, я позову солдат? Они заберут у него девочку, а его самого свяжут», – предложил доктор.
«Не надо солдат», – спокойно ответила Лусена и попросила: – «Если можно, забери с собой мальчика. Не хочу, чтобы он здесь оставался».
Доктор забрал меня с собой. Я прожил у него в доме несколько дней. И потому все дальнейшие события мне известны лишь из рассказов очевидцев, главным образом – от Олиспы, самой разговорчивой из наших рабов.