Декабрист

— Капитана сюда, быстро! — рявкнул Ломоносов, появляясь следующим. У него за ухом тлел фитиль, а в руке он держал гранату. — Кэптен он зе дек! — Капитана на палубу!

Меж тем на судно поднимались все новые русские, ощетиниваясь оружием. Лихарев и Бечасный заблокировали выход на палубу отдыхающему внизу экипажу. Несколько человек стали вдоль борта со стороны берега. На шум, наконец, вышел долговязый капитан «Минервы». Он что-то спросил по-английски, но Ломоносов не знал этого языка.

— Шпрехен зе дейч? — спросил он в свою очередь.

— Я! Натюрлих! — ответил капитан, и дальнейшая беседа пошла по-немецки, в соответствии с отменным знанием языка, проявленным каждой из сторон.

— На ваш борт есть русский матросы? — спросил Петр.

— Не понимать, о чем вы говориль!

— Отшень карош! Мы взломать всю вашу шхуну и найти наших людей! Это порох! Бум! — Петр указал на полуведерный боченок, аккуратно поставленный на палубу гренадером Рыпкиным, и, разъясняя перспективы, резко развел руки в стороны. — А это граната, — и он сделал вид, что собирается поджечь ручной снаряд.

— Но! Но! Гуд! Я объясняль! Ви, разумеется, знать герр Шурке? Ви ему дольжен и не иметь денег, тогда отдать ему свой матрозен. Мне нужно матрозен, мои помирать. Шурке приводить мне матрозен, я дать ему деньги — все доволен! Нет?

— Я не знаю, кто есть должен господин Шурке, потому что он мошенник. Он был чичероне моих людей. Поэтому вы без разговора отдадите их мне.

— Но это грабеж! Кто возвратить мои деньги?! — Капитан от возмущения потряс кулаком.

— Господин Шурке, — невозмутимо отвечал Ломоносов. — Вы ловить его, брать деньги и бить ему морда за нас обоих.

— Но если я не согласиться?!

— Тогда — Бородино! Канны! Трафальгар! — Последнее название битвы заставило американца как моряка содрогнуться, тогда как о других сражениях, по-видимому, он ничего не слышал. Петр для убедительности еще раз покачал перед его носом гранатой:

— Бум! Лучше храбрая смерть, чем жизнь в позоре! Такова наша русская поговорка.

Американец, смирившись с неизбежным, что-то крикнул вниз, и через минуту снизу раздалось звяканье, и под бдительным надзором русских ружей и пистолетов из-под палубы были выпущены все семеро пропавших. Выглядели они неплохо, хотя морды у всех были битые. Особенно больно было смотреть на опухшую морду Чернякова. Все пленники были в цепях. По приказу капитана явился боцман с инструментами и принялся их расковывать. Черняков был последним в очереди, он терпеливо дождался, пока с него снимут цепи, затем, без размаха, врезал своим пудовым кулаком в челюсть американскому боцману, и тот рухнул на палубу, закатив глаза. По-видимому, после вчерашнего у них были какие-то личные счеты.

Американский капитан начал вновь что-то возмущенно говорить, Ломоносов вежливо улыбнулся, приподнял истрепанную шляпу и, пропустив вперед всех своих товарищей, спустился по сходням последним, держа под мышкой боченок, а в другой руке — взведенный пистолет.

После удачно проведенной операции они быстрехонько направились к своему судну. Казалось, все прошло гладко. Но Ломоносова угнетало нехорошее предчувствие… Еще на подходе Петр заметил, что у них на кораблике не все обстоит благополучно: об этом говорил царящий на палубе беспорядок, сорванный тент, какие-то обломки, лежащие на пристани. Ломоносов птицей взлетел на свое суденышко, и глазам его представилась следующая живописная картина:

На палубе царил полнейший разгром, кругом валялись обломки, такелаж был поврежден сабельными ударами. Здесь его встретил Чижов с перевязанной головой. Другие члены экипажа также несли на своих лицах и телах следы развернувшейся на судне отчаянной битвы.

— Что произошло у вас тут? — воскликнул Петр. Первая мысль его была о пиратах, но правда оказалась горше.

— Пойдемте, я покажу вам «героев» дня. — Чижов провел Петра в низкий трюм. Там на мешковине лежали хорошо связанные, с кляпами во рту, атаман Орлов собственной персоной и два его сподвижника. Третьему, волгарю Кузьме, узы были не нужны: на его рубашке у сердца синело пороховое пятно от выстрела в упор. Рядом с ними лежал бездыханным матрос Григорьев, шея его была неестественно скручена, голова смотрела вбок.

— И как это произошло?

— Господин Орлов, со своими приспешниками, буквально через полчаса, как вы ушли, пробрался на судно с кормы. Вероятно, выжидал, когда большая часть людей покинет борт. Григорьев был часовым у рундука с золотом, и его оглушили насмерть. И собрались все выгрести. Да только я не спал: как услышал возню под палубой — пошли с Барятинским выяснять, что там происходит. Ну а тут оказались эти господа. Один прямо на меня с ножом, я пистолет ему к груди вплотную приставил — выстрел негромко прозвучал. Барятинский одного отаварил и с Орловым схватился. Тут Окулов, Куроптев, Стефансон и остальные подбежали и как навалились! По всей палубе нас мотало, пока мы с ними управились.

Орлов спокойно смотрел на Ломоносова, глаза его блестели.

— Что скажешь, господин Орлов? Ты поступил как скорпион из басни, попытавшись ужалить того, кто тебя вез. Да только я не лягушка, как видишь, — вот и не потонул. А нам что с тобой делать прикажешь?

Петр достал нож — разбойник напрягся — и разрезал кляп.

— А что, мы уже не дети. Григорьева энтот хряк уговорил, — Орлов кивнул головой на мертвого волгаря. — Говорил яму, оглуши только, — а яму што, жизни чужой жалко-ли? А в остальном, конешно, я перед тобой виновен, казни. Попользоваться захотел золотишком, — а, чего отказываться-то, ежели есть? Мы, сибиряки, народ отчаянной. Вас, господ, что справедливость хотели, уважаем. А только денежки врозь, как говорится…

— По правде, тебя бы в реку спустить, Орлов, с дружками твоими. На море так бы и сделали. Но только ты все ж человек, с нами был три месяца, опять же, соотечественника на чужбине порешить грех. И с китайцами не хочу я объясняться, а потому и им тебя отдавать не буду. Иди на все четыре стороны, живи как хочешь. А вздумаешь нам пакостить — убъю тебя, — просто сказал Ломоносов. После чего тем же ножом перерезал веревки на пленниках. Угрюмые разбойники молча растирали затекшие члены. Выбравшись на палубу мимо стоящих шеренгой бывших товарищей, точно сквозь строй презрительного молчания, они, не глядя по сторонам, спустились на пристань. Ломоносов не сомневался, что они найдут себе службу, и мысленно пожалел того, к кому наймутся беглые головорезы.

— Эй, на американску шхуну «Минерва» нанимайтесь, тама матросы нужны! — крикнул вслед уходящим Черняков. Похоже, он до сих пор не простил американца.

Буквально через полчаса после этого явился китайский чиновник в курме и шапочке с шариком в сопровождении четырех солдат, вооруженных дадао или гунь-дао — своеобразными алебардами, представляющими широкие кривые мечи на древках. Кстати, в рукопашной схватке солдату, вооруженному штыком, с противником, действующим таким оружием, не справиться, если оно в умелых руках. Поэтому в боях с китайцами европейцы предпочитали расстреливать противника издалека, избегая рукопашной. С чиновником был переводчик, говоривший по-английски.

— Мне передавать, тут был большой драка! — перевел он вопрос офицера.

— Благодарю, господин офицер, но у нас здесь произошел маленький бунт, который был мной успешно подавлен, — отвечал Чижов, с поклоном вручая офицеру серебряный таэль, чтобы тот не поднимался на борт.

Ночью из трюма достали пушку, привязали к ней трупы погибших, вывезли их на лодке подальше от берега и утопили, чтобы скрыть следы.

На следующий же день через вторые руки Петр нашел торговца, согласившегося с некоторой уступкой купить золото за серебряную монету. На встречу в условленном месте отправились полтора десятка русских, все вооруженные до зубов. Золото принесли в двух мешках Барятинский и Рыпкин. Встреча сторон произошла без лишней помпы, в каком-то пустом складе, освещенном яркими лампами. Торговец, проводивший сделку, был весьма внушительной для китайца наружности, он сидел на принесенном для него стуле в окружении двух десятков вооруженных саблями и ружьями отчаянного вида головорезов. Вид этих людей кого угодно, казалось, мог заставить пожалеть об опрометчивом решении войти с ними в финансовые отношения. Однако же воинственный вид русских, словно сошедших со старинной картины о свирепых средневековых наемниках времен Тридцателетней войны, был способен отрезвить любого разбойника. Китайские бандиты, собранные в особые сообщества, не считают европейских преступников ровней. Однако же искусство войны людей Запада они научились уважать.