Страница 15 из 87
— Если вы не занимались политикой, то теперь политика вплотную занялась вами, — продолжил Рейнхард Гейдрих. — Как вы себя ощущаете в роли одного из ведущих министров? Не очень приятно, а?
Обергруппенфюрер попал в точку, причем весьма для меня болезненную. Не успел я занять кабинет на Паризерплац, 3, как оказался в вихре самых невероятных интриг, о каких прежде и подозревать не мог. Рейхсмаршал Геринг расценил мое назначение как покушение на его авторитет, все три рода войск в вопросах производства вооружений и разработки новых технологий тянули одеяло на себя.
У меня ум за разум заходил, когда пришлось столкнуться с бесконечными спорами о «пределах компетенции» различных ведомств и группировок — Министерство финансов, армия, флот, промышленность, смертно надоевший Четырехлетний план и, разумеется, неопределенные государственно-правовые формы моего министерства: не было даже документальной фиксации сферы моей деятельности и прямых обязанностей!
Кошмар, одним словом. Не будь прямой поддержки со стороны Гитлера, я бы столкнулся с ворохом принципиально неразрешимых проблем и с позором ушел в отставку через месяц после назначения.
— Описанное вами — никакая не политика, — сказал Гейдрих, выслушав мои осторожные жалобы на царящий в экономике и промышленности плохо управляемый хаос. — Видна ваша неопытность, господин Шпеер, уж простите за прямоту… Однако вы верно уловили направление: основная опасность заключена не в русских армиях в заснеженных степях, не в английском флоте и не в гигантском потенциале Североамериканских Штатов, которым мы столь опрометчиво объявили войну в декабре. Нас погубит внутренняя борьба группировок, я это утверждаю не впервые, но никто не желает слушать. Может быть, хоть вы, человек новый, обладающий свежим и трезвым взглядом, поймете.
— Что именно мне следует понять?
— То, о чем напрямую говорил покойный доктор Тодт. Война в экономическом и военном отношении проиграна. Точнее, неминуемо будет проиграна, если сложившаяся у нас система продолжит действовать так, как действует сейчас, — с нажимом сказал Рейнхард Гейдрих.
С ответом я не нашелся. Меньше всего ожидал услышать подобные слова от руководителя РСХА.
— Я не утверждаю, что сама идея Четырехлетнего плана была порочной, — обергруппенфюрер предпочел не замечать моей растерянности. — Но его исполнение вызывает обоснованные и неприятные вопросы. Мало того, что экономика подчинена напрочь неспособному к кропотливой будничной работе Герингу, так еще из этой сферы изгнаны мешающие его амбициям профессионалы. Я осознал, что мы подходим к краю бездны, после отставки Яльмара Шахта с поста министра и главы Рейхсбанка — его оценки полностью совпадали с мнением Фрица Тодта. Когда два человека, занимающихся серьезным делом, утверждают одно и то же, к ним лучше прислушаться.
— «Большевизация экономики», — сказал я, припомнив резкие слова Шахта, за которые, по мнению многих, он поплатился министерским портфелем. — Количественный рост при снижении качества и эффективности. Я сталкиваюсь с этим ежедневно.
— Вот видите? — развел руками Гейдрих. — А я в свою очередь ежедневно получаю соответствующие донесения по линии нашего тихого ведомства. Валютные запасы мизерны. Государственный долг в настоящий момент около ста пятидесяти миллиардов марок, то есть не менее трети всех денег, находящихся в обращении. И он продолжает расти с устрашающей быстротой. Безумная кредитная политика, государственных векселей сейчас выпущено на двадцать пять миллиардов, но они ничем не обеспечены. Управленческий аппарат увеличился вшестеро по сравнению с тридцать четвертым годом. Вопиющий дефицит квалифицированной рабочей силы. Я могу привести десятки подобных примеров, впрочем, вы знаете обо всем ничуть не хуже меня — да только сведения разбросаны по десяткам сводок, отчетов и рапортов.
— Цельная картина? — мрачно повторил я. — Но простите, почему вы завели этот разговор именно со мной?
— А с кем еще? — подался вперед Гейдрих. — С рейхсмаршалом? Или с управляющими его «Рейхсверке Герман Геринг»? С Борманом? С Гиммлером? Хорошо, предположим, я составил подробный меморандум и отослал его фюреру. Вообразим, что бумага прошла строжайшую цензуру Бормана и попала на стол канцлера. Что дальше?
— Боюсь, ничего, — я пожал плечами. — В лучшем случае грозит очередная реорганизация, в худшем вы отправитесь вслед за Шахтом.
— Даже если вы попытаетесь лично переговорить с фюрером? Используя ваше… э-э… влияние на Гитлера?
— Влияние?
— Не прибедняйтесь, доктор Шпеер. Фюрер настолько явно оказывает вам всемерную поддержку, что опасаться нечего. Мне докладывали о февральском совещании в Министерстве авиации. Вы произвели настоящий фурор — никто и никогда в Рейхе не вступал в должность подобным образом! Расскажите в подробностях, мне интересно. Не возражаете?
— Что вы, господин обергруппенфюрер, какие возражения?..
Гейдрих излагал чистую правду. Фактически тогда я ехал во вражеский стан, и приятельские отношения с фельдмаршалом Эрхардом Мильхом ничего изменить не могли: Геринг продолжал считать меня прямым и опасным конкурентом. Ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у фюрера, прибывшего из Растенбурга в Берлин на похороны доктора Тодта.
— …Даже так? — Гитлер, выслушав, посмотрел на меня поверх очков. — Понимаю вашу неуверенность, Шпеер. Поступим нестандартно: я без предупреждения приеду в министерство и буду ожидать в зале заседаний кабинета министров. Если появятся затруднения или против вас кто-нибудь посмеет выступить открыто, смело прерывайте совещание и передайте присутствующим мое личное приглашение. Надеюсь, уж ко мне-то они прислушаются…
Когда требовали обстоятельства, фюрер умел произвести надлежащий эффект. Сразу после начала конференции, когда в пленарном зале Министерства авиации собрались высокие гости, — министр финансов Функ, руководители промышленности, армейского и флотского отделов вооружений, фельдмаршал Мильх от ВВС, уполномоченные по Четырехлетнему плану, — Гитлер в буквальном смысле этих слов с черного хода вошел в здание и, категорически запретив сообщать о своем визите, устроился по соседству, в «кабинетном» помещении.
Последовали не слишком оптимистичные выступления участников совещания о финансовых затруднениях и неразберихе, создаваемой конкуренцией трех родов войск. Чиновники сходились в одном: остро требуется единоначалие, одно руководящее лицо, которому будет подчинена вся структура.
Дальнейшее напоминало хорошо срежиссированный фарс. Поднялся Вальтер Функ, устремил взгляд на фельдмаршала и с патетикой героя дурной мелодрамы воскликнул:
— И кто мог бы лучше, чем вы, дорогой Мильх, подойти для этой роли? Вы, пользующийся полным доверием нашего высокочтимого рейхсмаршала! Я полагаю, что говорю от имени всех присутствующих, когда прошу вас взять эту задачу на себя!
О моей скромной персоне никто не вспомнил — оказывается, обязанностями рейхсминистра вооружений и боеприпасов должен заниматься человек Геринга. Тот факт, что верноподданническое заявление Функа было заранее согласовано, никаких сомнений у меня не вызывал.
Ну что ж, введем в действие артиллерию главного калибра.
Функ еще продолжал говорить, красочно расписывая, каких неслыханных успехов мы достигнем и какие скрытые резервы раскроем под руководством господина фельдмаршала, как я незаметно подтолкнул Мильха локтем и сказал вполголоса:
— Эрхард, вы председательствуете? Прекрасно. Окажите любезность, прервите совещание — оно будет немедленно продолжено, но не здесь, а в зале заседаний кабинета, где нас ожидает фюрер.
— Фюрер? — развалившийся в кресле фельдмаршал выпрямился и заморгал, будто спросонья. — Здесь?
— Здесь, здесь, — я с трудом сдержал торжествующе-саркастичную улыбку. — Извольте выполнять.
Я знал Эрхарда Мильха много лет, он являлся одним из редких людей в высшей иерархии государства, с кем мы вне официальной обстановки общались на «ты». Фельдмаршал умный человек, он моментально всё понял.