Страница 13 из 87
«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.
Ружине вполне узнаваем — архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный диплом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города партийных съездов» в Нюрнберге.
Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени — германское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За стеклом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.
Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь ступенек.
Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр.
Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из наиболее влиятельных персон в стране — приятные, но докучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружественных держав, государственная резиденция (я ею не пользуюсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и прочие сопутствующие чину привилегии не отменяли навязчивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. Поехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.
Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с представителем министерства при канцелярии протектората, можно будет сразу приступить к делу, но…
С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года — Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переделывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое неудовольствие рейхсканцлера.
Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами смахивает на террариум и ноги его там не будет — Адольф Гитлер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не полезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.
Шесть лет назад он произвел впечатление очень целеустремленного и серьезного человека, с прекрасным классическим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм идеального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, которую несколько портили излишне широкие бедра.
Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную реконструкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пентатлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закончилось — впредь, тем не менее, при редких встречах в столице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.
— Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, — к самолету быстрым шагом подошел очень высокий блондин; рост по моей оценке не меньше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.
Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.
— Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.
Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне громких словес и в Берлине хватает.
— Добрый день, господин обергруппенфюрер, я польщен…
— Богемские наливки, хорошая музыка и приятная беседа, — понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. — Вам понравится.
Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закончилась? Не ожидал.
— Прошу извинить, у меня очень напряженный график и…
— Поверьте, никто не введет вас с курс дела лучше, чем я, — уверенно сказал обергруппенфюрер. — Время к шести, рабочий день на чешских предприятиях заканчивается. Вашу свиту разместят в Прагербурге, а вас, господин Шпеер, я похищаю. Сопротивление бесполезно.
— Свиту? — я невольно оглянулся. — Со мной только советник министерства Штерн и референт комитета по производству бронетехники…
— Вы скромняга, как погляжу, — несколько более панибратски чем следовало, ответил Гейдрих. — Рейхсмаршал в апреле притащил сюда целый караван, полсотни раззолоченных дармоедов. Извините за резкость в оценках, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Итак, едем. Разрешите представить, мой адъютант Герберт Вагниц, он поведет машину.
Вагниц молча козырнул.
— Это не слишком легкомысленно? — не без удивления осведомился я. Обергруппенфюрер ездил на кабриолете «Мерседес 770» с открытым верхом, более того, не замечалось обязательной для чиновника такого ранга охраны. Только два автомобиля, предназначенные для моей крошечной «свиты». — Рейхсляйтер Франк в Польском генерал-губернаторстве…
— Сравнение некорректно, — Гейдрих устроился рядом со мной на заднем сиденье. — Польша и Богемия — это два разных универсума, две почти не взаимодействующие вселенные. А с учетом проводимой в генерал-губернаторстве политики, Гансу Франку скоро придется пересаживаться на танк; это не шутка, а реальность…
Я предполагал, что мы отправимся в Прагербург, Пражский град. Рейхспротектор Константин фон Нейрат занял в марте 1939 года пустующий и заброшенный два десятка лет назад дворец Габсбургов, отреставрировал его и оставил в наследство фактическому преемнику — формально Рейнхард Гейдрих «исполнял обязанности» отправленного в бессрочный отпуск Нейрата.
«Мерседес» неторопливо проехал по пригородам, вырулил на шоссе Прага — Карлсбад, и двадцать минут спустя мы оказались в центре древней столицы.
На автомобиль Гейдриха с приметным номером «SS-3» никто не обращал и малейшего внимания, разве что редкие патрули да полицейские в темно-зеленых чешских кителях и смешных старомодных галифе козыряли вслед. Прага выглядела мирным городом. Магазины работают, хорошо одетые прохожие, в парке Летна, разбитом еще при Франце-Иосифе, играет духовой оркестр. Сущая идиллия.
— Вам решительно не о чем беспокоиться, господин Шпеер, — неторопливо объяснял обергруппенфюрер. — Звучит странно, но в свое время чехи ухитрились развязать «первую мировую войну», пятнадцатый век, гуситы. Подумать только, полтысячелетия назад эта полусонная нация поколебала устои всей Европы, разгромила несколько крестовых походов против гусовой ереси, чешские отряды разбойничали на пространстве от Литвы до Рейна и от Балтики до Венгрии!
— О нынешних богемцах такого не скажешь, — отозвался я. Машина затормозила у поворота на набережную. В уличном кафе под бежевыми тентами расположились представительные усатые господа с развернутыми газетами в руках и женщины с детскими колясками. Теплый весенний ветерок доносил запах кофе и свежей выпечки. — Сплошная умиротворенность.
— На том и надорвались, — сказал Гейдрих. — Помните университетский курс истории? Разоренная и наполовину вымершая страна, «бескоролевье», трон от последнего чешского Ягеллона, короля Людвига, переходит к Габсбургам. Которые, собственно, за несколько столетий накрепко вколотили в головы богемцев очевидную аксиому, гласящую, что германец — существо высшего порядка.
— Неужели эта уверенность крепка в них до сих пор? После гибели Австро-Венгрии и двадцати лет республики?
— Менталитет нации есть вещь неизменная, доктор Шпеер. Знаете, как они почитают императрицу Марию-Терезию? Мать отечества, не больше и не меньше — при этом чистокровная немка, Марию-Терезию сейчас запросто приняли бы в женское подразделение СС-хельферин, не проверяя родословную на предмет предков-евреев!