Страница 1 из 63
Михаил Павлович Шрейдер
НКВД изнутри. Записки чекиста
Введение
Автор воспоминаний — М. П. Шрейдер — проработал в системе ВЧК-ОГПУ-НКВД около двадцати лет: начиная с гражданской войны и по 1938 год включительно. Занимал различные должности в центральном аппарате ОГПУ-НКВД, служил в некоторых областных управлениях, а в 1938 году был назначен на пост замминистра НКВД Казахской ССР. В том же году был арестован по прямому приказу Ежова.
По своему служебному положению в течение многих лет автор был связан с огромным количеством людей, чья деятельность непосредственно влияла на жизнь страны в целом. Подробно описывая свою жизнь, автор дает читателю редчайшую возможность увидеть изнутри сталинскую карательную машину глазами человека, который сам был составной частью этой машины и просматривал ее снизу доверху: в буквальном смысле — от расстрельных подвалов до кабинета Берии. Перемещаясь вслед за автором внутри репрессивной системы, читатель имеет возможность увидеть работу «органов» не просто в какой-то отдельно взятый период, а в исторической динамике многих предвоенных лет. Конкретно это означает, что можно пронаблюдать, как карательная машина программировалась, отлаживалась, совершенствовалась, как испытывалась на «пробных» запусках, прежде чем была запущена на полные обороты, как вытесняла изнутри и подменяла собой советские, партийные и хозяйственные структуры, забирая в свои руки все функции государственного контроля и управления, и, наконец, как, став абсолютно замкнутой и фактически неподконтрольной — «государством в государстве», — стала работать сама на себя и пошла вразнос…
Во всем вышесказанном нет преувеличений.
Перед нами — уникальное свидетельство, единственное в своем роде. Уникальное еще и потому, что подобной «утечки» информации не должно было быть: свидетелей такого ранга — «своих» — система уничтожала с особой тщательностью. Людей, которые подобно М.П. Шрейдеру занимали достаточно высокие должности в центральном аппарате НКВД и в областях (на уровне начальников областных управлений и их заместителей), обычно без суда расстреливали в подвалах тех тюрем, где проводили следствие. Автор уцелел благодаря невероятному стечению обстоятельств.
Много лет назад на Западе вышло несколько книг, написанных бывшими чекистами-перебежчиками. Но в те времена свидетельства подобного рода не могли иметь существенного резонанса: германский фашизм, намного более открытый во всех своих проявлениях, в предвоенные годы приковывал к себе куда больше внимания, чем тайно истязаемый советский народ. Да и не было в рассказах беглецов той профессиональной полноты сведений, которой обладал М.П. Шнейдер, брошенный в жернова сталинско-ежовской мельницы.
Сегодняшний читатель вооружен уже некоторой исторической полнотой взгляда на тридцатые годы. Сегодня свидетельство М. П. Шнейдера помогает понять не только особенности сталинской карательной машины, но и в целом структурную природу тоталитаризма, когда сами понятия «государство» и «репрессивная система» по сути становятся идентичными. Достаточно сказать, что после появления Ежова в руководстве НКВД ни один секретарь обкома, ни один председатель облисполкома, ни один руководитель республиканского масштаба не назначался на должность без предварительного согласия начальника областного (или республиканского) управления НКВД (что, само собой разумеется, отнюдь не гарантировало личную безопасность руководителю от тех же репрессивных органов).
Вдумчивый читатель, безусловно, обратит внимание на тот факт, что количество «врагов народа» уже в 1936 году заранее планировалось в центре, после чего программа по «разоблачению» разверстывалась на республики, края и области и становилась обязательной для исполнения. Существовали (при Ежове) заранее установленные лимиты на расстрелы без суда и следствия. Это означало, что начальник областного управления НКВД по своему усмотрению имел право расстреливать без суда сотни людей. «Перевыполнение» активно поощрялось (денежные премии, ордена, повышения по службе). То, что в глазах невинного человека представало как чистый абсурд (а это во многих арестованных вселяло надежду на то, что абсурд быстро выявится и невиновный будет освобожден), то внутри карательной машины оборачивалось логически завершенной и хорошо продуманной системой стимулов и поощрений. В результате все стимулы сводились к одному: уничтожение ради уничтожения… Наверняка запомнит читатель и тот факт, что газовые машины-душегубки, о которых в нашей послевоенной литературе писалось как об одном из самых бесчеловечных изобретений фашизма, применялись отечественными палачами (в том же Иванове, например) задолго до войны с гитлеровцами.
Не будем, однако, опережать события. Заметим только, что автор был человеком своего времени. Как и миллионы его сверстников, чье мировоззрение сформировалось в годы революционной молодости, он не в состоянии был понять всю утопичность и историческую бесперспективность большевистских идей и все, что видел и о чем писал, воспринимал как искажение этих идей. Подсознательно он стоял на позициях «революционного правосознания», мерилом которого — в отсутствие элементарной правовой базы в государстве — считал «честный профессионализм». Другими словами, он не признавал «липовых» дел и людей, которые на его глазах фабриковали такие дела. Он не занимается «врагами народа» и не «гонит липу». Он занимается своим прямым делом: борьбой с уголовной преступностью, которая в годы массовых репрессий росла как на дрожжах. Но милиция, являвшаяся в те годы составной частью Министерства госбезопасности, самостоятельной роли не играла. Автор из моральных и профессиональных соображений на своем должностном уровне запрещал своим подчиненным заниматься несвойственным им делом, и это противоречило той программе, но которой уже работала карательная машина.
Впрочем, этот аспект, чрезвычайно важный для автора, сегодня мы (отдавая автору должное), безусловно, воспринимаем как субъективный. Объективная же ценность, как было замечено вначале, в другом: в той ошеломляющей полноте информации, которую и сегодня, спустя шестьдесят лет после описываемых событий, исследователи по крупицам добывают из самых секретных и, казалось бы, навечно скрытых от общества архивов…
В заключение — несколько слов о дальнейшей судьбе автора.
В сороковом году он был этапирован в лагерь. Когда началась война с фашистской Германией, написал десятки писем с просьбой отправить его на фронт. В конце концов в звании рядового он оказался на переднем крае.
Умер М. П. Шрейдер в семидесятые годы, оставив весьма объемную рукопись о прожитой жизни. «Возвращение» сочло целесообразным в первую очередь опубликовать ту часть воспоминаний, в которой описываются события тридцатых годов.
Впрочем, этот аспект, чрезвычайно важный для автора, сегодня мы (отдавая автору должное), безусловно, воспринимаем как субъективный. Объективная же ценность, как было замечено вначале, в другом: в той ошеломляющей полноте информации, которую и сегодня, спустя шестьдесят лет после описываемых событий, исследователи по крупицам добывают из самых секретных и, казалось бы, навечно скрытых от общества архивов…
В заключение — несколько слов о дальнейшей судьбе автора.
В сороковом году он был этапирован в лагерь. Когда началась война с фашистской Германией, написал десятки писем с просьбой отправить его на фронт. В конце концов в звании рядового он оказался на переднем крае.
Умер М. П. Шрейдер в семидесятые годы, оставив весьма объемную рукопись о прожитой жизни. «Возвращение» сочло целесообразным в первую очередь опубликовать ту часть воспоминаний, в которой описываются события тридцатых годов.
ЧАСТЬ 1
ОГПУ-НКВД: люди и нравы
Высокообразованный человек и замечательный большевик Вячеслав Рудольфович Менжинский, возглавлявший ОПТУ после смерти Ф.Э. Дзержинского, был тяжелобольным человеком, почти никогда не покидавшим своего кабинета, где он работал по большей части полулежа. Не имея, таким образом, возможности лично вникать во множество дел, он был вынужден довольствоваться информацией своего первого заместителя Г. Г. Ягоды, которому, видимо, вполне доверял.