Страница 15 из 130
Потолкались на станции. Говорили о том, что едет из Москвы какой-то важный комиссар, на дорогах порядки наводит, требует к себе местные власти, беспощадно карает саботажников и ленивых, организует облавы на белогвардейцев и на «всякий буржуазный элемент». И вдруг Курбатов услышал фамилию комиссара: Дубровин…
Чуть позже промчался мимо полустанка второй бронепоезд, с прицепленным к нему классным вагоном, было уже темно, чуть посвечивали окна этого вагона.
Проехал. В нескольких шагах от Курбатова.
К утру вдруг все переменилось. На станции появилась охрана. Подошел «максимка». Ни боя, ни суеты… Курбатов купил билеты. Они вошли в вагон. Теснилась толпа на станции. Спекулянты и мешочники уже не решались штурмовать состав.
Но и Курбатов был неспокоен. Пока при посадке проверили только билеты. В вагоне просторно. Могут проверить и документы. Ставцев рукой махнул: что так погибать, что этак. Но Курбатов никак не мог избавиться от беспокойства. И вдруг… Чуть ли не чудо. В вагон вскочил и протиснулся в уголок Проворов. Скользнул равнодушным взглядом по лицу Курбатова и отвернулся.
Поезд пошел живее, наметилась в движении какая-то осмысленность.
В лесу остановились. По вагонам бежал помощник машиниста — кончилось топливо. Надо пилить и рубить дрова. Пилы и топоры получать у кондукторов.
Ставцеву и Курбатову кондуктор сунул в руки двуручную пилу и, торопя их, приказал:
— Дубок и березку… От сосны шару нет!
Пильщики углубились в лес. Курбатов облюбовал дубок, расчистил у комля снег.
— Приступим, Николай Николаевич!
Ставцев скептически поглядывал по сторонам.
— А вы, Владислав Павлович, когда-нибудь валили лес?
— Видел, как валят…
— То-то и оно, что видели! А шинели на нас солдатские. Ну скажите, какой солдат не валил леса, какой не пилил? А вы что за пильщик? Не очень-то удачен здесь наш маскарад! Первый, кто к нам подойдет, сначала посмеется, а затем догадается, что никакие мы с вами не солдаты! Барина видно, как он за ручку пилы держится!
Курбатов воткнул пилу в снег.
— Что же делать? Пилу дали — надо пилить…
— Что делать, я и не знаю, но надо торопиться… Надо сходить к тем, кому топоры дали. Поласковее обойдитесь! Найдется кто-нибудь… Вы помоложе меня, слазайте по снегу. И поглядывать надо за ухваткой!
Курбатов пошел к своему вагону. Проворов здесь, Проворов поможет. Вот и случай словом с ним перемолвиться. Но до вагона не дошел. Навстречу к нему двинулся Проворов. Подмигнул Курбатову:
— Я с вас глаз не спускал… А подойти нельзя, все случая не было. Все хорошо, хорошо все идет. Не вешайте головы, Курбатов! Товарищ Курбатов!
К Ставцеву Проворов подошел с хитроватой широкой улыбкой на лице:
— Подсобить? В артель принимаете?
Остановился под дубом. Глянул на макушку. Взял пилу, провел пальцем по зубьям.
— И это у них называется струментом! Хм! Топор неточеный — что конь легченый, а пила тупая — это жена немая…
Ставцев подмигнул Курбатову через голову Проворова: вот, дескать, как я ловко придумал.
Проворов неторопливо отошел в сторонку, выбрал осинку, срубил для шеста. Вернулся. Сделал надсечку у комля. Шест упер в ствол дуба.
— Теперича начинайте! С богом! — И перекрестился. Пошла пила, засмурыгала, сбиваясь с надпила. Проворов подошел к Ставцеву и отстранил его плечом:
— Ты, дед, посторонись… У нас руки помоложе.
Курбатов разогрелся, шинель сбросил.
И вот затуманился великан, дрогнула его крона, по всему телу дрожь, как толчок, прошла.
— Напирай на шест! — приказал Проворов и прибавил крепкое слово.
Ставцев налег на шест. Еще несколько движений пилы, и великан скрипнул. Пошел, пошел, осыпая снежную пыль, и упал, раскинув волны снега.
Проворов отер со лба пот и мечтательно проговорил:
— Сейчас бы чарочку! С початием!
Выжидательно оглянулся на Ставцева.
— И я давно такой сладости во рту не держал! — ответил горестно Ставцев.
Проворов непритворно вздохнул, положил на ствол пилу. Как бы между прочим спросил:
— Далече, братки, пробиваетесь?
— За Волгу! — коротко ответил Ставцев.
Проворов покачал головой.
— Э-вв-а! За Волгой только Россия, по-нашему, начинается… А мне за Урал…
— Не приходилось бывать… — осторожно ответил Ставцев.
— В деревню я… Отец отписывал, хозяйство в упадок пришло. Нас у него было шестеро помощников, остался я один, и то не знаю, как добраться…
— Штык в землю, чего же теперь добираться?
— Не скоро еще штык в землю! С остановками уже два года пробиваюсь. То здесь, то там, а под ружье нет-нет да и заметут…
— Помещика выгнали?
— Помещика? — удивился Проворов. — Какие у нас могут быть помещики? Мы государевы люди. К нам ни одного помещика не заманишь. Их в ссылку к нам пригоняли. Ссыльные больше из дворян.
— С документами как? — поинтересовался Ставцев. Проворов поплевал на ладонь, взялся за ручку пилы.
— Две руки, две ноги, два глаза… А у тебя, браток?
Ставцев рукой махнул.
— То-то и оно, — понимающе протянул Проворов. — Ну ежели что, в мою деревеньку завсегда… У нас тихо. От дома до дома верст с десяток. Живем в лесу, ни одна душа не сыщет.
— А где деревенька?
— Да верст двести на пароходе…
Ставцев присвистнул:
— Хорошенькое приглашение!
— По реке все… На баржу сядешь, тихо этак плывет, вокруг лес дремучий. Душа богу молится…
Деревья валили дотемна. Пилили, кололи дрова, паровоз развел пары только к рассвету.
Двинулись по вагонам. Курбатов шепотом выговаривал Ставцеву:
— Николай Николаевич! Не мне вас учить… Надо вам молчать. Никак у вас не получается с солдатской речью. Ну какой же это солдат скажет: «Хорошенькое приглашение!»
— Он сам на птичьих правах.
— Хитер русский солдат, Николай Николаевич!
— Русского солдата, смею вас уверить, подпоручик, я знаю лучше!
С Проворовым сразу стало легче. Он без нажима, тихонько взял на себя хозяйственные заботы. На станции кипятка раздобудет. У него и кружка нашлась в вещевом мешке. И на базар сбегает, не испугается наглого ворья. Курбатов дал ему для расчетов золотой кружочек. Проворов разменял его на ходовые денежки.
Ставцев поинтересовался, в каких частях служил Проворов в германскую. Тот и части назвал, и об офицерах рассказал.
Вошли в прифронтовую полосу. Тут все усложнилось. И охрана усиленная, и проверка документов. Имя Дубровина не сходило с уст напуганных обывателей. «Комиссар из Москвы» — так его называли. Он твердой рукой наводил порядки.
Ставцев вознамерился заняться делом, расспрашивал о Дубровине встречных, вмешивался в разговоры о нем. Проворов, переглядываясь с Курбатовым, только головой покачивал, с трудом в иные минуты пряча усмешку. И однажды нашелся словоохотливый старичок.
— Как же, как же, — поспешил он ответить на вопрос Ставцева о Дубровине. — Известен… Пермский дворянин… С молодых лет увлекся цареубийством. На каторге сидел, по ссылкам его гоняли. А потом, по слухам, в Швейцарии отсиживался. Близкий Ленину человек… На Севере, прославился, теперь на Урал прислали порядки наводить.
И непонятно было: осуждает старичок или восхищается.
— В нашем городке, — продолжал он, — на сутки остановился. Председателя городской власти, самого здесь главного большевика, без суда и следствия к утру расстреляли.
— За что же большевика? — спросил Проворов.
— Бойкий был большевичек… Подарки очень любил. За подарки любому купцу документы выправлял. Взятки, точнее выражаясь…
Старичок помолчал, пошамкал губами.
— Анархистов тоже не жалует и разные там банды. Разоружает. Будет к весне литься кровушка. Он не пропустит сюда адмирала.
Ехали долго.
Перед последней остановкой надо было бы сойти, пешком идти в обход города. Ставцев заупрямился. Отказывались ему служить ноги в пешем пути. И натолкнулись…
С двух сторон в вагон протиснулись люди в кожаных куртках. Раздались требовательные голоса: