Страница 51 из 254
Разрушенные в период с 1914 по 1922 год механизмы рынка, частично признанные властью, хотя и оцененные как знак отступления (в стране, где большинство составляло сельское население), снова начали действовать. Сезонная миграция в города, столь частая при прежней власти, также возобновилась; поскольку государственная индустрия пренебрегала сектором потребления, заметно расцвело ремесленничество, недоимки и голод в деревнях стали более редкими, крестьяне снова могли есть досыта.
Однако кажущееся затишье этих нескольких лет не могло снять глубокие противоречия между правящим режимом и обществом, не забывшим насилие, жертвой которого оно стало. У крестьян причин для недовольства было немало. Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты были очень низкими, не хватало фабричных товаров, которые при этом были дорогими, и, кроме того, давили непосильные налоги. Крестьяне чувствовали себя гражданами второго сорта, поскольку рабочие стали категорией привилегированной. Жаловались крестьяне и на многочисленные злоупотребления представителей Советского государства, получивших закалку в «школе военного коммунизма», и на произвол местных властей, одновременно впитавших черты русской традиции и следовавших практике террора последних лет. «Судебный, административный и местный милицейский аппарат были парализованы алкоголизмом, взяточничеством, бюрократизмом и общей грубостью нравов крестьянских масс», — отмечалось в пространном докладе ГПУ «О соблюдении социалистической законности в деревнях» в конце 1925 года.
Осуждая наиболее кричащие нарушения законности представителями советской власти, многие большевистские руководители все равно считали деревню опасной terra incognita, «средой, кишащей кулацкими элементами, эсерами, попами, бывшими помещиками, которых еще не успели «убрать», по образному выражению руководителя ГПУ Тульской губернии».
Как свидетельствуют документы отдела информации ГПУ, рабочий класс тоже оставался «под пристальным наблюдением». Эта социальная категория, менявшаяся в послевоенные годы, в период революции и гражданской войны, всегда подозревалась в сохранении связей с враждебным советской власти миром деревни. На каждом предприятии были свои тайные осведомители, следящие за «крестьянскими настроениями», которые рабочие, вернувшиеся из проведенного в деревне отпуска, могли занести в город. В докладах органов ГПУ рабочий класс делился на «враждебные элементы», находящиеся под влиянием контрреволюционных групп; на «политически отсталых», в основном недавно приехавших из деревень, а также на тех, которые еще могли стать «политически сознательными». Остановка работ на предприятиях и забастовки, весьма немногочисленные в эти годы большой безработицы и относительного улучшения уровня жизни тех, у кого была работа, были тщательно расследованы, а их вожаки арестованы.
Секретные документы ГПУ, сегодня частично ставшие доступными, показывают, что после нескольких лет ошеломляющего роста численности эта организация вдруг столкнулась с некоторыми трудностями, связанными с передышкой в волюнтаристской реорганизации общества. В 1924–1926 годах Дзержинскому пришлось твердо отстаивать свои позиции перед некоторыми руководителями, считавшими, что нужно ограничить численный состав органов ГПУ, дела которого шли на убыль. В первый и единственный раз вплоть до 195 3 года численный состав органов ГПУ был значительно сокращен. В 1921 году ЧК использовала 105 000 гражданских лиц и около 180 000 военных из различных войск специального назначения, включая пограничные войска, чекистов-железнодорожников, а также конвойные войска. В 1925 году эти части поредели, их численность уменьшилась приблизительно до 26 000 гражданских лиц и 63 000 военных. К этому числу следует прибавить 30 000 осведомителей, на которых нет данных за 1921 год в силу нынешнего состояния документации. В декабре 1924 года Николай Бухарин написал Феликсу Дзержинскому: «Я полагаю, что мы должны как можно скорее перейти к более «либеральной» форме советской власти: меньше репрессий, больше законности, дискуссий, больше местной власти (под руководством партии naturaliter) и т. д.».
Несколько месяцев спустя, 1 мая 1925 года, Николай Крыленко, возглавлявший в свое время судебный процесс над эсерами, направил в Политбюро длинную докладную записку, где он критиковал злоупотребления ОПТУ, которое, с его точки зрения, превысило полномочия, предписанные ему законом. Многие декреты, принятые в 1922–1923 годах, действительно ограничивали компетенцию ОПТУ делами о шпионской деятельности, бандитизме, фальшивомонетчиках, «контрреволюционерах[24]. В этих преступлениях ОПТУ было единственным судьей, и его специальная коллегия могла приговорить к ссылке и поселению под надзором (сроком до трех лет), к содержанию в лагере или даже к смертной казни. В 1924 году из 62 000 начатых ОГПУ дел немногим более 52 000 были проведены через обычный суд. ОГПУ оставило в своем ведении 9000 дел, что составляет значительную цифру, позволяющую сделать заключение о политической обстановке. По словам Николая Крыленко: «Условия жизни депортированных и сосланных на поселение в затерянные углы Сибири лиц, без малейших средств к существованию, ужасающи. Туда ссылают наряду с семидесятилетними стариками юношей восемнадцати-девятнадцати лет из учащейся молодежи, духовенство, старух, «принадлежащих к социально опасным элементам»».
Крыленко предложил ограничить категории «контрреволюционеров» только членами «политических партий, представляющих интересы буржуазии», чтобы избежать произвольного толкования этого термина службами ОГПУ.
Обеспокоенные такой критикой, Дзержинский и его помощники не могли не довести до сведения партийного руководства и, в частности, Сталина тревожные сообщения о сложных внутренних проблемах, а также об угрозе диверсий со стороны Польши, Франции и Японии. В докладе о своей деятельности в 1924 году ОГПУ рапортовало:
— арестовано 11 453 бандита, из которых 1858 были убиты;
— задержано 926 иностранцев (357 высланы из страны) и 1542 шпиона;
— предупреждено восстание белогвардейцев в Крыму (132 человека расстреляны по этому делу);
— проведена 81 операция против групп анархистов, в ходе которых осуществлено 266 арестов;
— ликвидировано 14 меньшевистских организаций (540 арестованных), б организаций правых эсеров (152 арестованных), 7 организаций левых эсеров (52 арестованных), 117 организаций различных интеллигентов (1360 арестованных), 24 организации монархистов (1245 арестованных), 85 церковных организаций и сектантских объединений (1765 арестованных), 675 кулацких групп (1148 арестованных);
— высланы с помощью двух операций в феврале и июле 1924 года 4500 воров, рецидивистов и нэпманов (торговцев и мелких предпринимателей) из Москвы и Ленинграда;
— взяты под надзор 18 200 социально-опасных лиц;
— под наблюдением также находятся 15 501 предприятие и управление ими;
— вскрыто и прочитано 5 078 174 письма и другой корреспонденции.
В какой мере этим данным, скрупулезность которых являет собой пример бюрократического абсурда, можно доверять? Включение их в проект бюджета ОГПУ на 1925 года означает, что функции тайной полиции не были ограничены, она по-прежнему обеспечивала защиту от внутренней угрозы и потому заслуживала выделения новых средств. Для историка ценно, что помимо приведенных цифр и произвольно выбранных социальных «категорий» этот перечень свидетельствует о постоянстве методов ОГПУ, об обязательном поиске и «обнаружении» потенциальных врагов, о непременном «наличии» вражеской сети, порой «недостаточно действенной», но всегда «действующей».
Несмотря на бюджетные сокращения и некоторую критику со стороны непоследовательных большевистских руководителей, деятельность ОГПУ подстегивалась ужесточением уголовного законодательства. Действительно, Основные принципы уголовного законодательства СССР, принятые 31 октября 1924 года, значительно расширяли, так же, как и новый Уголовный кодекс 1926 года, определение контрреволюционных преступлений и вводили понятие «лицо социально опасное». Закон включал в «контрреволюционные преступления» любые виды деятельности, которые, не имея целью непосредственно свержение и ослабление советской власти, были тем не менее «правонарушением», «посягательством на политические или экономические завоевания пролетарской революции». Таким образом, закон наказывал не только за прямые намерения, но также за намерения случайные или косвенные.
24
Митрополит Вениамин недавно канонизирован Русской Православной Церковью. (Прим ред.)