Страница 17 из 254
Как мы видим, удар наносится не столько по отдельной личности, сколько по группе людей. Эта группа, определяемая деятелями террора как «вражеская», является частью общества, и, согласно логике геноцида, она искореняется именно как группа. И тогда механизмы сегрегации и отторжения, свойственные «классовому тоталитаризму», становятся удивительно похожи на методы «расового тоталитаризма». Нацисты предполагали выстроить свое общество будущего на основе «чистоты расы», коммунисты — на основе пролетариата, очищенного от всякой «буржуазной скверны». Переделка обоих обществ замышлялась в похожей манере, даже если критерии отторжения неугодных и были разными. Поэтому несостоятельны претензии коммунизма на универсальность, всеобщность: коли план предназначен для осуществления в мировом масштабе, а какая-то часть человечества провозглашается недостойной этого нового идеального мира, то отличие от нацизма лишь в одном: здесь — страты (классы), там — раса. Злодеяния последователей Ленина, Сталина, маоистов, опыт Камбоджи ставят перед человечеством — и перед правоведами и историками в частности — новую проблему: как квалифицировать преступления по политико-идеологическим мотивам, направленные на уничтожение не только отдельных личностей или ограниченных групп оппонентов, но и огромных масс людей, являющихся частью всего общества? Надо ли вводить новое определение? Некоторые англо-саксонские авторы полагают, что надо, и предлагают термин «политицид». Или следует пойти по пути чешских юристов, называющих все преступления, совершенные при режиме коммунистов, просто «коммунистическими преступлениями»?
Что мы знаем о преступлениях коммунизма? Что хотим узнать? Почему надо было ждать конца века, чтобы эта тема стала предметом научного исследования? Ведь очевидно, что изучение преступлений сталинизма и коммунизма идет с огромным опозданием в сравнении с изучением нацистских преступлений, несмотря на то что на Востоке немало трудов посвящено этой теме.
Здесь нельзя не обратить внимание на поразительный контраст. Победители 1945 года законно поставили в центр своего приговора нацизму его преступления, и особенно геноцид евреев. С тех пор многочисленные исследователи во всем мире работают в этой области. На эту тему написаны сотни книг, сняты десятки фильмов — в их числе такие знаменитые и разные по стилю, кяк Ночь и туман, Выбор Софи, Шоа, Список Шиндлера. Так, Рауль Хильберг поставил в центр своего важнейшего произведения подробное описание методов умерщвления евреев в Третьем рейхе.
Однако нет подобных же исследований коммунистических преступлений. И если Гиммлер или Эйхман стали для всего мира символами современного варварства, то многим и многим ничего не скажут имена Дзержинского, Ягоды или Ежова. Что же касается Ленина, Мао, Хо Ши Мина и даже Сталина, то, как ни удивительно, о них говорят порой чуть ли не с благоговением. Лото, государственная организация Франции, легкомысленно соединила с именами Сталина и Мао Цзэдуна одно из своих публичных мероприятий. Возможно ли использование имен Гитлера или Геббельса для подобных акций?
Исключительное внимание к преступлениям гитлеризма полностью обоснованно. Оно отвечает стремлению тех, кто стал жертвой этих преступлений, свидетельствовать против них, стремлению ученых понять их, помогает нравственным и политическим авторитетам еще раз утвердить демократические ценности. Но почему так слаб отклик на свидетельства преступлений коммунизма? Что мешает политикам разомкнуть уста? И, главное, откуда это «академическое» молчание о катастрофе, охватывавшей на протяжении восьми десятков лет треть человечества на четырех континентах? Откуда эта неспособность поставить в центр изучения коммунизма прежде всего такую важную проблему, как проблему массовых и систематических преступлений против человечности? Неужели все дело в нашей неспособности их понять? Или, может быть, стоит говорить о намеренном отказе от знания, о боязни проникнуть в суть?
Причины расплывчатости наших представлений о преступлениях коммунизма сложны и многообразны. Главную роль играет здесь извечное стремление преступников стереть следы своих преступлений и оправдать то, чего не удалось утаить. «Тайный доклад» Хрущева в феврале 1956 года, ставший первым признанием коммунистического вождя в преступлениях, совершенных коммунистической властью, представлял собою также и попытку палача замаскировать и скрыть свои собственные злодеяния в период нахождения на посту руководителя коммунистов Украины, где террор свирепствовал особенно люто, возложив вину за них на одного Сталина, вынуждавшего подчиняться его приказам. Помимо этого утаивалась большая часть преступлений — говорилось только о жертвах среди коммунистов, число которых было гораздо меньше, чем среди других групп населения. Да и преступления эти были затуманены эвфемизмом «последствия культа личности» Сталина с целью продлить существование системы с теми же принципами, теми же структурами и теми же кадрами.
Сам Хрущев ярко засвидетельствовал это в своих Воспоминаниях, рассказывая, на какое сопротивление он наткнулся при подготовке «тайного доклада» со стороны своих коллег по Политбюро и, в частности, со стороны одного из самых доверенных лиц Сталина: «Каганович (…) Такой подхалим, как Каганович, да он отца родного зарезал бы, если бы Сталин лишь моргнул и сказал бы, что это нужно сделать в интересах какого-то сталинского дела. Сталину и не требовалось втягивать Кагановича: тот сам больше всех кричал, где надо и где не надо, из кожи вон лез в угодничестве перед Сталиным, арестовывая налево и направо и разоблачая «врагов» (…) Это были позиции (…) шкурные. Это было желание уйти от ответственности, и если состоялось преступление, то замять их и прикрыть». Полная недоступность архивов в коммунистических странах, всеобщий контроль над прессой, средствами масс-медиа, связями с заграницей, пропаганда «достижений» режима — вся система дезинформации была вправлена в первую очередь на то, чтобы воспрепятствовать раскрытию правды о преступлениях.
Не останавливаясь на простом утаивании своих злодеяний, палачи всячечески боролись с теми, кто пытался проинформировать общество. Ведь у некотонаблюдателей и аналитиков уже был опыт подобного просвещения современников. После Второй мировой войны это особенно ярко проявилось во Франции в двух случаях. В январе — апреле 1949 года в Париже состоялся суебный процесс, в котором столкнулись Виктор Кравченко, бывший советский крупный функционер, автор нашумевшей книги Я выбрал свободу, раскрывающей подлинную сущность сталинского строя, и коммунистическая газета «Lettres francaises», возглавляемая Луи Арагоном, пытавшаяся доказать лживость книги Кравченко и даже моральную нечистоплотность самого автора. С ноября 1950 по январь 1951 года проходил, опять же в Париже, другой процесс меж той же газетой и Давидом Руссе. Давид Руссе, литератор, бывший троцкист, депортированный нацистами в Германию, получил в 1946 году премию Ренодо за свою книгу Концентрационный мир. 12 ноября 1949 года Руссе призвал всех бывших заключенных нацистских лагерей образовать комиссию для сбора сведений о советских концлагерях, и на него тут же набросилась коммунистическая пресса, отрицавшая само существование этих лагерей. Вслед за призывом Руссе в «Figaro litteraire» 25 февраля 1950 года появилась статья «По поводу расследования о советских лагерях. Кто хуже, Сатана или Вельзевул?». Автором ее была Маргарет Бубер-Нейман, обладательница вдвойне страшного опыта пребывания и в нацистских лагерях, и в советских.
Против людей, пытавшихся пробудить человеческое сознание, вели систематическую борьбу, используя весь арсенал мощного современного государства. Их лишали возможности работать, на них клеветали, их запугивали. А. Солженицын, В. Буковский, А. Зиновьев, Л. Плющ были изгнаны из своей страны, А. Сахаров выслан в Горький, генерал Петр Григоренко помещен в психиатрическую больницу, болгарский диссидент Марков убит уколом отравленного зонта.
При таком давлении многие, не способные признать своим общество, где припеваючи живут доносчики и истязатели, не решались открыто заявить о себе. В уже цитированной нами повести Все течет Гроссман описал такое отчаянное положение. В отличие от евреев, о трагедии которых не давало забыть мировое еврейство, жертвы коммунизма и их близкие долгое время были лишены права на живую память, на поминальную молитву, на возмещение потерь — всё это было запрещено.