Чекист

Оставшись снова наедине с ним, Медведев долго молчал, потом, пристально глядя ему в глаза, отчеканил:

— Отвечайте, где вы находились эти восемь лет, кто вас прислал сюда и с каким заданием?

Гуров выдержал взгляд, тяжело вздохнул:

— Я жертва чудовищной ошибки.

И больше не сказал ни слова.

Медведев повел Гурова на допрос к начальнику отдела. Нужно было пересечь внутренний двор. Стоял теплый майский день. И булыжник во дворе, и стены построек, и ограда — все было бело от солнца. Гуров на мгновение остановился, зажмурился и с неожиданной, невероятной быстротой бросился к решетчатым воротам. Ухватившись за прутья, он стал неловко карабкаться вверх. Это было безнадежно — он не добрался бы и до половины высоких ворот. Медведев спокойным шагом пошел к нему.

— Бросьте, Гуров!

И вдруг под тяжестью тела беглеца ворота медленно раскрылись. Гуров грузно свалился и выскочил на улицу. Медведев выбежал за ним, но улица уже была пустынна. Гуров снова исчез.

Как могло случиться, что часовой не запер ворота? И не был ли предупрежден Гуров? Нет, если б он знал, то не пытался бы перелезть через ворота. Удивительное совпадение!

Медведева вызвали объясняться в Харьков. Начальник Управления был в отпуске, и его принял один из инспекторов отдела.

Из-за стола поднялся незнакомый узкоплечий человек с длинным и бледным лицом. Он быстро, колюче глянул на Медведева и отвел глаза.

— Так, веселенькие дела ты там нарубал, нечего сказать! — произнес он высоким голосом.

— Видите ли, вся штука в том, что я ему поверил... — начал было Медведев, усаживаясь.

— Вот, вот, поверил! Мне передавали, что ты доверчив, весьма доверчив...

Медведев промолчал.

Инспектор снисходительно усмехнулся.

— Эх вы, старая школа! Все на методах эпохи гражданской войны. — Он вышел из-за стола и наклонился к Медведеву, его тонкий, белый указательный палец угрожающе повис в воздухе. — Чекист обязан в каждом человеке предполагать врага!

— Чепуха!

— Что-о? — В глазах инспектора появилось жестокое выражение. — Ты забываешь, где находишься!

Медведев поймал себя на том, что смотрит на инспектора с ненавистью. Тот тоже заметил, вздернул плечи и поджал губы.

— К тому же ты еще и самолюбив. Болезненно...

Медведев встал.

— У меня к вам только одна просьба: дайте довести дело Гурова до конца. Я найду его!

Неожиданно лицо инспектора съежилось в улыбке, совсем по-стариковски, и он дружелюбно похлопал Медведева по плечу.

— Разрешаю, горячая голова! На мою ответственность. Твое счастье, что ко мне попал. Я тебя в обиду не дам!

Медведев понял: этот желает ему неудачи.

Появление нового инспектора в Управлении оказалось для Медведева новостью — до сих пор таких людей в чекистской среде он не встречал.

Да, он ошибся, был излишне, непростительно доверчив. Враг оказался хитрее. Урок, жестокий урок!

Значит ли это, что нельзя верить людям?

Несколько дней спустя Медведев переправился через Днепр и поселился в небольшом селении на левом берегу.

Жена Гурова, из кубанских казачек, лет десять назад, видно, была очень хороша. Сейчас она поблекла, располнела, и, торгуя на рынке овощами, семечками, рыбой — всем, что поручали ей за небольшое вознаграждение жители Новой Маячки, она ничем не выделялась из массы других крикливых и суматошных баб. Только синие глаза, порой вспыхивающие сквозь черные ресницы, объясняли, почему влюбился в нее Гуров, почему вспомнил о ней, через много лет вернувшись издалека...

Молодой человек, приехавший сюда учительствовать, сделался ее постоянным покупателем. Вскоре он знал почти все о ней, о ее сыне, который жил и учился в Херсоне. Когда же однажды вскользь спросил о муже, глаза ее тревожно заблестели, острое беспокойство послышалось в коротком ответе:

— Помер в ту войну...

Медведев понял: она знает, где скрывается Гуров.

Как-то она рассказала, что сын поехал погостить к родичам на Кубань, что у нее там родилась племянница и девочку окрестили Таней. Сын гулял на крестинах.

Боясь вызвать подозрение, Медведев не задал ни одного вопроса. Но на почте он выяснил, что жена Гурова часто получает письма из кубанской станицы Григориполисской. Однако обратного адреса на конвертах не значилось.

На следующий день она, сияя глазами, сообщила ему, что сын возвратился и сейчас дома, в Новой Маячке. По тому, как она вся лучилась радостью, Медведев догадался: сын встретился с отцом, Гуров там, на Кубани. А она все продолжала говорить о сыне: как вырос да как постатнел. Завтра придет на базар матери помочь, она покажет его товарищу учителю. Может, товарищ учитель порадит, куда парню дальше идти учиться...

— Вот досада! — воскликнул Медведев, — завтра еду на совещание в Одессу. Ну, когда вернусь, непременно познакомлюсь!

Избегая встречи с мальчиком и боясь прозевать Гурова, Медведев в ту же ночь вместе с Вольским выехал на Кубань. Чтобы не спугнуть Гурова, целую неделю кружили они вокруг Григориполисской, собирая всевозможные сведения о ее жителях, и только после этого появились в станице.

С утра Вольский рылся в архивах загса, а Медведев вместе с попом перелистывал церковные книги. Записи о рождении Тани не было.

Оба они второй день жили в станице под видом сотрудников рика, командированных в район для сбора статистических материалов. Но никаких материалов они не нашли. А жители были враждебны и скрытны и ничего лишнего не говорили. Одно было ясно с первого взгляда: Гуров в самой станице жить не мог, здесь все слишком на виду. Его следовало искать где-то поблизости. Поэтому Медведев согласился на предложение Вольского уехать в Армавир, чтобы начинать оттуда.

Пока Вольский ходил договариваться о лошадях, Медведев успел затолкнуть нехитрое имущество в вещевые мешки и вышел за хозяйкой, чтобы расплатиться.

В ожидании хозяйки он прилег во дворе у плетня. Здесь густо росла красная смородина, и Медведев с удовольствием жевал кислые ягоды.

Внезапно совсем рядом, в самое ухо, прозвучал тихий грудной смех. Он вздрогнул от неожиданности. Раздвинул у земли кусты и увидел в упор сверкающие глаза. За плетнем, спасаясь от солнца в тени яблони, лежала та самая казачка, что поутру высмеивала Вольского. Она опиралась подбородком о кулак и вся тряслась от смеха. Ее голова была так близко, что он мог бы дотянуться рукой.

— Ну, чего? — тихо спросил он, тоже начиная смеяться без причины.

— Работнички-и!.. — протянула она, давясь.

— Плохие?

— Умаялись, бедные...

— Дела-то у нас государственные, — полушутя, полусерьезно проговорил Медведев.

Она прыснула. Не отрывая подбородка от кулака, мелко затрясла головой. Выбились из туго оттянутых назад волос две прядки, завились вороненой стружкой у висков.

— Оно, конечно, дело важное — карандашиком чиркать да чужой хлеб отбирать.

— А ты что ж думаешь, если понадобится, я плуга не удержу? — улыбнулся Медведев.

— Кто тебя знает... — протянула она и, перекатившись через плечо, загляделась в листву над собой. — Попробуй!

— Что ты уткнулся в кусты? — заорал над ним Вольский. — Лошади есть, едем!

— Я остаюсь, Воля, — неожиданно для самого себя сказал Медведев.

Секунду длилось молчание.

— Как остаешься? Где остаешься?

Медведев поднялся.

— Пойдем в дом.

— Что случилось, объясни, пожалуйста? — говорил Вольский, усаживаясь на пороге.

— Видишь ли, — начал излагать свои соображения Медведев, расхаживая по комнате. — Мы с тобой прожили здесь два дня, ни от кого ничего не добились, обозвали всех чертовыми кулаками и уезжаем. Неправильно, Воля! А почему они должны относиться к нам с доверием? Незнакомые для них люди. Чем живем, чем дышим? Мы ж ни с кем по душам-то и не поговорили. С другой стороны, и они остались для нас чужими, непонятными. Что за психология у этих станичников, чем живут, на что надеются?.. Короче, Воля, если хочешь, чтоб человек тебе душу открыл, надо, чтоб он твою душу увидел и понял.