Страница 18 из 45
— Ничего. Сражаться нам там не придется. Наша задача — вывезти семьи рабочих. Нам бронеплощадки нужны для морального воздействия, и только.
— Разве лишь для устрашения, но боя этому бронепоезду не выдержать. Он может даже по дороге рассыпаться…
— Ну уж и рассыплется! — усмехнулся Затонский. — Все обойдется. Я поеду вместе с вами.
Я отдал приказ грузиться.
К месту назначения мы прибыли вечером. Подъезжая к станции, мы были крайне удивлены: кругом пусто, тихо, ни одного эшелона на путях. Не видно ни рабочих отрядов, ни наших войск. Как выяснилось впоследствии, телеграфист на станции Елизаветград оказался петлюровцем и спровоцировал Затонского, сообщив ему ложные сведения.
Наш бронепоезд, медленно подъехав к вокзалу, остановился. И в то же мгновение со всех сторон забили пулеметы, беспорядочно захлопали оружейные выстрелы. Я решил осадить бронепоезд за мост, метров на триста, и побежал к паровозу, чтобы дать распоряжение машинисту. Но ни машиниста, ни помощника на паровозе не оказалось.
Куда они подевались? Попрятались с испугу или бежали к врагу? Зову — никто не отзывается.
Выхватив из кобуры оружие, я, пригибаясь, бегу разыскивать мерзавцев, бросивших паровоз. Кидаюсь туда, сюда — никого не видно.
А выстрелы приближаются с каждой минутой. Слышу, как от нас ударили ответной пулеметной очередью. В стороне различаю здание, по-видимому депо. «А нет ли их там?» — подумал я и бросаюсь в здание,
— Где тут машинисты бронепоезда? Давай на паровоз! — кричу я…
И тут откуда-то с боков и сзади на меня набрасываются люди, сбивают с ног и обезоруживают.
— Ага, голубчик, попался!!
— Вот таких-то комиссаров нам и надо! — слышу злобные, хриплые голоса.
Пинками меня поднимают на наги. Оглядываюсь. Вокруг меня солдаты с белыми повязками, человек восемь. С меня срывают пояс, сдирают кожаную тужурку.
Один из бандитов прицеливается в меня и собирается стрелять.
— Подожди! — закричал ему кто-то. — Успеем еще. Никуда ему теперь не уйти от нас.
А другой, видимо старший, говорит:
— Надо его в город отвести. Соберем всех комиссаров-большевиков на площади и перестреляем их там, как собак!
Двое бандитов берут меня за руки, двое становятся впереди, остальные сзади, и мы трогаемся.
Я думаю лишь об одном: как только отпустят руки — побегу. Пусть пристрелят на ходу — все лучше, чем дожидаться казни на площади.
Но нет, бандиты крепко держат меня за руки, не отпускают ни на секунду. Все дальше и дальше идем мы вдоль железнодорожной насыпи. Уже и выстрелы от станции доносятся глуше. Ну, думаю, пришел конец: убежать не удастся, а пощады не жди.
Впереди виднелся водосточный желоб метра в полтора — два шириной. Бандиты отпустили мне руки, стали сзади и с боков.
— Прыгай! — Один из бандитов ударил меня прикладом по спине. — Тебе говорят, прыгай, сволочь!
Я прыгнул и тут же метнулся в сторону, кубарем скатился в высокую густую полынь и крапиву, что росли вдоль насыпи. В то же мгновение раздались выстрелы. Бандиты с. криком бросились за мной, беспорядочно стреляя. Пули ложились над самой головой, срезали траву. К счастью, уже было темно.
Сделав несколько прыжков, я пополз на четвереньках. Но, заслышав шаги, прижался к земле, боясь пошевелиться.
Вот, подминая траву, все ближе и ближе ко мне приближаются шаги.
Над самым ухом голос:
— Куда поперли? Он здесь заховался. Издалека доносятся другие голоса:
— Будет он тебя здесь дожидаться!
— Он такого стрекача задал, что, поди, версту отмахал.
— А ну его к бису!
— Пошарим еще трошки, хлопцы!
Крапива нестерпимо жжет лицо, голую грудь и руки, но я лежу, не шевелясь.
— И где он, гадюка, притаился? — слышу я шагах в четырех от меня, не более.
Подумалось: теперь уж все. Схватят… Будут зверски избивать, злобствуя, что чуть не упустили.
— Да ну его к бису! — снова слышу я, но уже голос отдаляется. Выстрелы раздаются все реже и реже, потом совсем прекратились. Голоса стали слышны уже издалека. Тогда я пополз дальше. Выпрямиться во весь рост я не решался, тем более что вышла луна и стало довольно светло. Метров двести прополз, потом решил все же встать. Как только выпрямился, увидел водонапорную башню. И в тот же момент кто-то метнулся в сторону, прижался к стене…
Неужели опять бандиты?
Однако, кроме прижавшегося к водонапорной башне человека, никого не было видно.
Я подошел ближе. Заметив, что его обнаружили, человек попятился. Вижу — солдат. Кто он: свой или чужой? По виду определить трудно. Хотя была ночь, но я разглядел старую шинель, помятую фуражку, на ней ни кокарды, ни красноармейской звезды. Руки свободные, ни винтовки, ни нагана.
Я подхожу к нему и тихо спрашиваю:
— Ты кто?
Он отвечает так же тихо:
— Свой.
— Красный или белый?
— Свой, — опять повторяет солдат и оглядывается по сторонам.
— Какой части?
— Свой!
— Да что ты заладил одно и то же: «свой» да «свой», — разозлился я. — С белыми ты или с красными? Или, может быть, с зелеными?
— Я свой, — жалобно шепчет солдат.
— Тьфу ты, черт! — выругался я про себя. От этого вояки, видно, толку не добьешься.
— Ну вот что, решай сам, с кем ты. Направо, в сторону станции Помошная, — красные, налево, в Елизаветграде, — белые.
Солдат, как услышал это, пригнулся и, не оглядываясь, опрометью бросился бежать в нашу сторону. Откуда и прыть взялась. Следом за ним пошел и я. Но тут меня нагнал маневровый паровоз. Я решил рискнуть. Вскочил на подножку, забрался на паровоз, обращаюсь к машинисту и его помощнику:
— Я начальник особого отдела, приехал сюда с членом реввоенсовета Затонским…
А машинист, не долго думая, объявляет мне:
— Ты арестован!
— Я советский командир.
— Какой ты советский командир! Бандита сразу видно по обличью. Хорош командир!
Я и сам сообразил, что во мне трудно было признать командира: рваная гимнастерка без пояса, взлохмаченная голова без фуражки, исцарапанное лицо. Но все же еще раз говорю:
— Товарищи! Я — Фомин, начальник особого отдела ВЧК армии. И приехал сюда вместе с отрядом чекистов.
— Поговори еще! Вот приедем на Помошную, там разберемся.
Ну тут уж я успокоился: на этой станции — свои, А паровоз тем временем мчал полным ходом. Прибыли мы на станцию, машинист и его помощник передали меня окружившим паровоз бойцам.
— Вот, товарищи, поймали одного. Говорит, красный командир. Ведите его к своему начальнику.
Бойцы и командиры, увидев меня, обрадовались:
— Да это же наш начальник! Мы уж думали, что вы погибли. Что с вами было?
Вперед выскочил Митя Шультик — голова его перевязана кровавой тряпкой. Схватил меня, обнял, трясет за плечи.
— Товарищ начальник… Мы еще повоюем, мы покажем белым гадам!
Я рассказал друзьям, что со мной произошло за эти несколько часов. Товарищи радостно смеялись и удивлялись моему чудесному спасению.
Командир отряда рассказал, что произошло за это время на бронепоезде. Петлюровцы, устроив засаду на станции, попытались захватить бронепоезд. И тут настоящим героем показал себя Митя Шультик. Установив пулемет, он начал поливать огнем атакующих бандитов. А те лезли и лезли со всех сторон. Некоторым удалось забраться на платформы. Митя еле успевал поворачиваться то направо, то налево и строчил из своего «максима» чуть ли не в упор. Вражеская атака уже захлебнулась, но один из бандитов вскарабкался на платформу, где был Митя, и ударил его прикладом по голове. Стальная каска спасла Мите жизнь. Тем временем бойцы-чекисты отбросили остатки наступавших петлюровцев.
Я невольно вспомнил того вояку, который на все вопросы отвечал: «свой», «свой». Тому на вид было примерно столько же лет, сколько и Мите, — 18–20. Но какая огромная разница между тем жалким трусишкой и нашим общим любимцем комсомольцем Митей Шультиком.
Конец барона Грюнвальда
Весной и летом 1919 года обстановка на Украине оставалась крайне напряженной. Некоторое представление об этой обстановке читатель может получить из следующего «Обращения Всеукраинской Чрезвычайной комиссии к гражданам Советской Украины о задачах комиссии и об оказании ей помощи», подписанного председателем ВУЧК Лацисом. Относится оно примерно к апрелю или маю 1919 года. Вот его текст: