Страница 26 из 94
Громкоговоритель в конце прохода объявил: — Ахтунг, майне демен унд геррен. Мистер Бейнес приподнялся в кресле и открыл глаза. Через окно справа он различил далеко внизу коричневую и зеленую сушу, а за ней голубой цвет Тихого океана. Он понял, что ракета начала свой медленный постепенный спуск. Сначала по-немецки, затем по-японски и только после этого по-английски последовало из громкоговорителя разъяснение, что курить или вставать со своего мягкого сидения запрещалось. Спуск займет всего восемь минут. Затем включились тормозные двигатели, так внезапно и так громко, так неистово трясся корабль, что у большинства пассажиров перехватило дух. Мистер Бейнес улыбнулся, а другой пассажир, сидевший через проход рядом, молодой человек с коротко подстриженными волосами, улыбнулся в ответ. — Зи фюрхтен даск… — начал молодой человек. Мистер Бейнес тотчас же сказал по-английски: — Простите меня, я не говорю по-немецки. Молодой человек вопросительно взглянул на него и на этот раз тоже самое сказал ему по-английски. — Вы не говорите по-немецки? — удивился молодой человек по-английски с сильным акцентом. — Я — швед, — сказал Бейнес. — Вы сели в Темпельхофе. — Да, я был в Германии по делу. Мой бизнес заставляет меня бывать во многих странах. Было совершенно ясно, что этот молодой немец никак не мог поверить тому, что кто-то в современном мире, тот, кто занимается международными сделками и позволяет себе летать на новейших ракетах люфтганзы не может или не хочет говорить по-немецки. Он сказал Бейнесу: — В какой отрасли вы работаете, майн герр? — Пластмассы, полиэстеры, резина, полуфабрикаты для промышленного использования. Понимаете? Не для товаров широкого потребления. — Швеция производит пластмассы? В голосе немца звучало недоверие. — Да, и очень хорошие. Если вы соблаговолите назвать свое имя, я отправлю вам по почте рекламные проспекты фирмы. — Не беспокойтесь, это будет пустой тратой времени. Я художник, а не коммерсант. Возможно, вы видели мои работы. На континенте. Алекс Лотце. — К сожалению, я почти незнаком с современным искусством, — сказал мистер Бейнес. — Мне нравятся старые, довоенные кубисты и абстракционисты. Я люблю картины, в которых есть какой-то смысл, а не просто представление идеала. Он отвернулся. — Но ведь в этом задача искусства, — сказал Лотце. — Возвышать духовное начало в человеке на чувственным. Ваше абстрактное искусство представляло период духовного декадентства или духовного хаоса, обусловленного распадом общества, старой плутократии. Еврейские и капиталистические миллионеры, этот международный союз поддерживал декадентское искусство. Те времена прошли, искусство же должно развиваться, оно не может стоять на месте. Бейнес вежливо кивнул, глядя в окно. — Вы бывали в Тихоокеании прежде? — спросил Лотце. — Неоднократно. — А я нет. В Сан-Франциско выставка моих работ, устроенная ведомством доктора Геббельса при содействии японских властей. Культурный обмен с целью взаимопонимания и доброжелательства. Мы должны смягчить напряженность между Востоком и Западом. Не так ли? У нас должно быть больше общения, и искусство может помочь в этом. Бейнес кивнул. Внизу были видны огненное кольцо под ракетой, город Сан-Франциско и весь залив. — А где можно хорошо поесть в Сан-Франциско? — снова заговорил Лотце. — На мое имя заказан номер в Палас-Отеле, но, насколько я понимаю, хорошую еду можно найти и в таком международном районе, как Чайн-таун. — Верно, — сказал Бейнес. — В Сан-Франциско высокие цены? У меня на этот раз совсем немного денег. Министерство очень бережливо. Лотце рассмеялся. — Все зависит от того, по какому курсу вам удастся обменять деньги. я полагаю, у вас чеки Рейхсбанка. В этом случае я предлагаю вам обменять их в Банке Токио на Самсон-стрит. — Данке зер, — сказал Лотце. — Я бы скорее всего поменял их прямо в гостинице. Ракета уже почти коснулась земли. Уже были видны взлетное поле, ангары, автостоянки, автострада, ведущая в город, дома. «Очень симпатичный вид, — подумал Бейнес. — Горы и вода, и несколько клочьев тумана, проплывающих на „золотыми воротами“». — А что это за огромное сооружение внизу? — спросил Лотце. — Оно только наполовину закончено, одна сторона совершенно открыта. Космопорт? Я думал, что у японцев нет космических кораблей. — Это бейсбольный стадион «Золотой мак», — ответил Бейнес. Он улыбнулся. Лотце рассмеялся. — Да, они ведь обожают бейсбол. Невероятно. Затеять строительство такого гигантского сооружения для такого пустого времяпровождения, ради праздной и бессмысленной траты времени на спорт… Бейнес прервал его: — Оно уже закончено. Это его окончательный вид. Стадион открыт с одной стороны. Новый стиль. Они очень гордятся им. Лотце глядел вниз. — У него такой вид, — произнес он, — будто его проектировал какой-то еврей. Бейнес пристально посмотрел на него. На какое- то мгновение ему показалось, что в этой немецкой голове есть какая-то неуравновешенность, психический сдвиг. Неужели Лотце и вправду имел в виду сказанное, или это просто ничего не значащая фраза? — Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско? — сказал Лотце. Ракета приземлилась. — Мне будет очень не хватать соотечественника, с которым можно было бы поговорить. — Я вам совсем не соотечественник, — сказал Бейнес. — О, да, конечно. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и во всех отношениях. Лотце заерзал в Кресле, готовясь к тому, чтобы отстегнуться. «Неужели у меня какие-то родственные связи с этим человеком? — удивился Бейнес. — Какое-то родство во всех отношениях? Значит, и у меня тоже такой же психический сдвиг? Мы живем в умственно неполноценном мире, у власти — безумцы. Как давно мы столкнулись с этим, осознали это? Сколько нас это понимают? Разумеется, Лотце не входит в это число. Пожалуй, если знаешь, что ты сумасшедший, то тогда ты еще не до конца сошел с ума. Или же к нам в конце концов возвращается рассудок, просыпаясь в нас. Скорее всего пока еще совсем немногие осознают это, отдельные личности там и здесь. Но массы, что они думают? Неужели они воображают, что живут в психически нормальном мире? Или у них все-таки есть какие-то смутные догадки, проблески истины? Но, — подумал он, — что же, собственно, обозначает это слово — безумие юридически? Что я имею в виду? Я его чувствую, вижу его, но что же это такое? Это то, что они делают, это то, чем они являются. Это их духовная слепота, полное отсутствие знаний о других, полная неосознанность того, что они причиняют другим, непонимание разрушения, причиной которого они стали и являются сейчас. Что, они игнорируют реальность? Да. И не только это. Посмотрим на их планы. Завоевание космоса и планет, такое же как Африки, как Европы. Их точка зрения — она космическая. Их не интересует ни какой-то человек здесь, ни какой-то ребенок там. Только абстракции будоражат их: раса, земля, Фольк, Ланд, Блут, Эрде. Абстрактное для них реально, реальность невидима. Это их чувство пространства и времени. Они глядят сквозь настоящий момент, сквозь окружающую действительность в лежащую вне ее черную бездну неизменного. И это имеет самые роковые последствия для живущего. Так как совсем скоро оно перестанет существовать. Когда-то во всем космосе были одни лишь частички пыли, горячие пары водорода и ничего более, а скоро снова наступит такое же состояние. Мы — это только промежуток между двумя этими состояниями. Космический процесс убыстряется, сокращая жизнь, превращая живую материю снова в гранит, в метан. Колесо его не остановить. Все остальное проходящее. И эти безумцы, они стараются соответствовать этому граниту, этой пыли, этому страстному стремлению мертвой материи. Они хотят помочь Природе. и я знаю, почему, — подумал он. — Они хотят быть движущейся силой, а не жертвами истории. Они отождествляют свое могущество со всемогуществом бога и верят в собственную богоподобность. И это главное их безумие. Они одержимы какой-то одной идеей, архитипичной идеей. Их эгоизм настолько разросся, что они уже не понимают, откуда они начали, что они вовсе не боги. Это не высокомерие, не гордыня, это раздувание своего „я“ до его крайнего предела, когда уже нет разницы между теми, кто поклоняется, и теми, кому поклоняются. Не человек съел бога, это бог пожрал человека. Чего они не могут уразуметь — это беспомощности человека. я слаб, я мал. Вселенной нет до меня никакого дела. Она не замечает меня. Я продолжаю вести незаметную жизнь. Но почему это плохо? Разве это не лучше? Кого боги замечают, тех они уничтожают. Будь невелик, и ты избежишь ревности сильных». Отстегивая ремень, Бейнес сказал: — Мистер Лотце, я этого еще никогда никому не говорил. Я — еврей. Понимаете? Лотце взглянул на него с жадностью. — Вы бы об этом никогда бы не догадались, потому что внешне я нисколько не похож на еврея. Я изменил форму носа, уменьшил свои сальные железы, кожа моя осветлена химически, изменена форма черепа. Короче, по внешним признакам я не могу быть разоблачен. Я вхож в самые высшие сферы нацистского общества и часто бываю там. Никто до сих пор меня не разоблачил. Он замолчал, как можно ближе придвинулся к Лотце и сказал так тихо, чтобы услышал только он: — И там есть еще такие же, как я. Вы слышите? Мы не умерли. Мы все еще существуем и незаметно продолжаем жить. Лотце был ошарашен. — Служба безопасности… — СД может просмотреть мое досье, — сказал Бейнес. — Вы можете донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые мои друзья — арийцы, другие — такие же евреи, занимающие высокие посты в Берлине. На ваш донос не обратят внимания, а я через некоторое время сам донесу на вас, и благодаря этим же моим связям вы окажетесь под Защитной опекой. Он улыбнулся, поклонился и зашагал по проходу подальше от Лотце вслед за другими пассажирами. Спустившись по трапу на холодное, продуваемое ветром взлетное поле, Бейнес на мгновение снова очутился рядом с Лотце. — В сущности, — сказал Бейнес, шагая рядом с Лотце, — мне что-то очень не нравится ваша внешность, мистер Лотце, поэтому я не буду надолго откладывать и напишу донос немедленно. Он быстро зашагал вперед, оставив Лотце далеко позади. В дальнем конце взлетной площадки у входа в вестибюль пассажиров ожидала толпа встречающих. Родственники, друзья, многие из них приветственно махали руками, выглядывали из-за стоящих впереди, улыбались, внимательно вглядывались в лица, суетились. Несколько впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, одетый в изысканное английское пальто, а рядом с ним стоял японец помоложе. На лацкане его пальто поблескивал значок Главного Торгового Представительства Империи. «Это он, — понял Бейнес, — мистер Набусуке Тагоми. Явился лично, чтобы встретить меня». Слегка подавшись вперед, японец протянул руку. — Герр Бейнес, добрый вечер. — Добрый вечер, мистер Тагоми, — ответил Бейнес. Он так же протянул руку. Обменявшись рукопожатиями, они поклонились друг другу. Молодой японец тоже поклонился, глядя на них с сияющей улыбкой. — Немного прохладно, сэр, на этом открытом поле, — сказал мистер Тагоми. — В город мы полетим на вертолете Представительства. Не возражаете? Или, может быть, вам нужно еще уладить какие-нибудь дела здесь? Он с волнением вглядывался в лицо Бейнеса. — Мы можем отправиться прямо сейчас, — сказал Бейнес. — Я хочу только оформить номер в гостинице. Мой багаж… — Об этом позаботится мистер Котомики, — сказал мистер Тагоми. — Он поедет вслед за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале мне всегда приходится дожидаться багажа целый час. Дольше, чем вы летели. Мистер Котомики приятно улыбнулся. — Хорошо, — сказал Бейнес. — Сэр, а у меня для вас скромный дар. — Простите? — Чтобы у вас сложилось приятное впечатление. Мистер Тагоми сунул руку в карман пальто и вынул оттуда небольшую коробку. — Благодарю вас, — произнес Бейнес, принимая дар. — Почти полдня специальные эксперты проверяли верность выбора, — продолжал мистер Тагоми. — Это настоящий раритет умирающей культуры бывших США, редчайшая и прекрасно сохранившаяся реликвия, несущая на себе отпечаток давно минувших безоблачных дней. Мистер Бейнес открыл коробку. В ней лежали детские часы в виде головы Микки-Мауса на черной бархатной подушечке. Что это — розыгрыш? Он поднял глаза и увидел взволнованное и серьезное лицо мистера Тагоми. Нет, это никак не могло быть шуткой. — Большое спасибо, — сказал Бейнес. — Это действительно совершенно невероятно. — Во всем мире сейчас найдется не более десятка настоящих часов Микки-Мауса выпуска 1938 года, — сказал мистер Тагоми. Он испытывающе вглядывался в лицо Бейнеса, упиваясь произведенным впечатлением, постижением ценности дара. — Ни один из известных коллекционеров не имеет подобного экземпляра, сэр. Они вошли в здание вокзала и по лестнице вышли на вертолетную площадку. Шедший за ними мистер Котомики сказал: — Харусаме ни нуроцуцу яне но томари кана… — Что такое? — переспросил мистер Бейнес у мистера Тагоми. — Старинная поэма, сказал мистер Тагоми, — периода Токугавы. — Идет весенний дождь, и на крыше мокнет маленький детский мячик, — перевел Котомики.