Страница 43 из 54
— Но он так и не сказал этих слов?
— Так и не сказал. Он начал пить с утра второго дня. Пока мы жили в Нью-Йорке, он, кажется, никогда не был по-настоящему трезвым. На третий вечер Чарли выложил все, всю эту историю. Он рассказывал не мне. Он сидел на кровати настолько пьяный, что даже не мог держаться прямо. Я думаю, он даже не знал, что я здесь. Он рассказал все о засаде, об уличной девке, похожей на Элен; о том, как довел капитана до бешенства и вынудил его стрелять; о своей ярости, когда из этого ничего не вышло, потому что капитан был слишком пьян или слишком плохо стрелял, чтобы свершить казнь. Он рассказал, как в пьяном виде вел машину со скоростью семидесяти миль в час, перевернул ее на склоне холма и вышел из аварии невредимым. Он рассказал все и, закончив, уставился на меня невидящим взглядом. Потом встал, стукнул кулаком в стену и завопил: «Убейте меня кто-нибудь. Ради бога, сжальтесь и убейте меня». Я его раздела и уложила в постель. Он так и не знает, что все мне рассказал. А может быть, и знает. Мы никогда об этом не говорили.
— Он продолжал пить?
— Нет. Бросил еще в Нью-Йорке. Ко времени приезда в Фоллвью он уже снова надел маску. Мы ходили в гости к старым друзьям, и Чарли даже выступал в Ротари-клубе и в местном отделении Американского легиона. Видимо, он выработал свою стратегию. Делал вид, будто не произошло никаких неприятностей. Он, мол, просто полковник, который достаточно повоевал, а теперь приехал домой в отпуск. У него была полная грудь орденских ленточек — кстати, за ту разведку, в которой ты участвовал, он получил Серебряную звезду, — и он намекал, что его отпуск — это только временная передышка перед тем, как вернуться на фронт — на Тихий океан. Все это время у него в кармане лежал приказ о назначении в лагерь основной подготовки в Техасе. Во время отпуска он много разговаривал по телефону. Обзвонил всех своих однокашников, служивших теперь в Пентагоне, стараясь получить назначение на Тихоокеанский театр. Наверно, он понял, что это бесполезно. Можно было выступать в роли возвратившегося с войны героя перед штатскими, но в клубе, в замкнутом кругу питомцев Вест-Пойнта, его проделки в Европе были хорошо известны и получили должную оценку. Армия от него отвернулась. Пересыльный пункт стал его последней ответственной работой в армии. Теперь он был просто живой труп... Хоть и старший офицер, но живой труп. Ему предстояло служить то временным заместителем, то прикомандированным, но путь наверх был для него закрыт навсегда. Он знал об этом, но его точила тайная мысль, что если бы удалось добраться до нужного человека — однокашника или просто приятеля, то можно было бы, воспользовавшись протекцией, чего-то добиться.
— Но ему так и не удалось добраться до нужного человека?
— Разве он не стал генералом? Разве он не стал героем войны?
— Это меня и удивляет. Я хочу сказать, что меня удивляет, как ему удалось выпутаться, как он сумел оправдаться и снова попасть в клуб.
— Я думаю, самый страшный удар ему нанесла атомная бомба. Для него не могло быть худшей катастрофы, даже если бы он находился в эпицентре взрыва.
— Это почему?
— Он рассчитывал на войну на Тихом океане. Теперь, когда покончено с немцами, все внимание будет обращено на японцев. Это будет трудная и долгая война. У него были расчеты, показывающие, какие потери нам пришлось бы понести при высадке на Японские острова. Он чувствовал, что время работает на него, чувствовал, что война перемелет немало старших офицеров с боевым опытом и что, когда доберутся до дна бочки, зачерпнут и его и снова направят на фронт. Единственное, что ему остается, это втереться в милость к шишкам из Пентагона, как можно лучше выполнять любую порученную работу и запастись терпением. Рано или поздно им придется его использовать. Время на его стороне... Потом сбросили атомную бомбу.
— И это его ошарашило?
— Да. Он понял, что все его надежды, связанные с войной на Тихом океане, рухнули. Понял, что с появлением атомной бомбы привычный для него вид войны устарел.
— Принесло ли ему хоть какую-нибудь пользу околачивание у Пентагона?
— Не знаю. Думаю, что принесло. Он стал своего рода постоянным заместителем. Нечто вроде кочующего полковника, заполняющего, где нужно, пустые места.
— Как это понимать?
— Ну, скажем, если где-то полковник получил продвижение — стал бригадным генералом или получил более важное назначение, Чарли временно бросали на его место, пока на эту должность не выдвинут подающего надежды подполковника. Он остановился на точке замерзания. Понизить в звании его не могли, поэтому оставалось не так уж много должностей, которые можно было ему предоставить. Хорошие должности оставляли для молодых растущих офицеров. А Чарли только грел место для других. Он замещал должности людей, получивших повышение, до тех пор пока на его место не приходили другие люди, назначенные на эту должность в порядке дальнейшего продвижения. Его заморозили. Он стал вечным полковником. Это вест-пойнтская разновидность социального обеспечения. На жизнь хватит, но таким путем не разжиреешь, не станешь известным и важным лицом. Когда истощился запас должностей, его направили в школу.
— В школу? — изумился я.
— Да, в школу, в Панаму. Он изучал там основы ведения боевых действий в джунглях. Потом поступил в командно-штабной колледж в Ливенуорте, где изучал тактику действий войск в условиях атомной войны. Он даже шесть месяцев изучал арабский язык в школе иностранных языков в Монтерее. Иногда я думаю, что в Пентагоне, должно быть, кто-то получил задание следить за передвижением Чарли Бронсона.
— Какие у вас были отношения все это время?
— Никаких. Ничего особенного не произошло. Он понимал свое положение, знал, что является армейским вариантом летучего голландца, но из армии не уходил. В глубине души он хранил надежду, что эта карусель должна кончиться. На него наложили епитимью, которую он считал заслуженной и готов был нести. Он принял ее как должное. Я не могла. Я смалодушничала и уехала в Фоллвью к родителям, тем более что для этого был предлог: у отца случился удар. Я поехала домой пожить некоторое время с матерью. Но это «некоторое время» затянулось надолго. Отец мало-мальски поправился. Он мог прожить еще пять — десять лет. У меня не было никаких причин оставаться, кроме молчаливого соглашения с Чарли, что я на некоторое время оставлю его одного и дам ему возможность самому добиваться решения своей судьбы. Я так и сделала. Армия относилась к нему очень великодушно. Всякий раз, когда кончалось очередное задание, ему давали отпуск и он приезжал домой в Фоллвью. Он стал как бы постоянным представителем армии в родном городке: произносил речи на пикнике в День независимости, выступал перед Американским легионом в День перемирия, стал председателем общественного фонда и возглавлял кампанию по реализации облигаций государственных займов. Должно быть, это было для него ужасное время.
— Я много думал о нем, после того как бросил его в пересылке.
— Ты действительно бросил его?
— Конечно. Вспомни, что Уотсон и Армстронг до смерти замучили меня историей его болезни. Их представление о Чарли Бронсоне никак не вязалось с образом человека, которого я знал. Но, черт возьми, действительно ли я так хорошо его знал? Мы ходили с ним в разведку. Играли в шахматы. Мы нравились друг другу. Я был к нему настолько расположен, что не верил в рассуждения Армстронга и Уотсона. Потом за обедом я увидел, как он дразнит молодого капитана. Я заметил рассчитанную жестокость, вроде бы не свойственную моему партнеру по шахматам. Я думаю, он довольно точно оценил этого капитана. По-видимому, ему нужно было орудие для выполнения своих планов. Бог знает, скольких других он отверг. Он точно определил характер капитана — вспыльчивый, гордый и упорный — и знал, что рано или поздно поставит его в такое положение, когда ему нельзя будет оставаться безразличным или отступить. Он ни капельки не удивился, увидев перед собой дуло пистолета. Он все еще оставался хозяином положения. Капитан совершенно не владел собой. Однако если бы ему была дана малейшая возможность спасти свою честь, он сунул бы пистолет обратно в карман. Но Чарли этого не допустил и сам постарался подставить под пули свой живот. Он пошел навстречу капитану и, когда обнаружил, что его прекрасно задуманный план сорвался, пришел в бешенство. Выбранное им орудие уничтожения оказалось негодным. Покидая пересылку, я уже не сомневался, что Армстронг и Уотсон были правы, когда утверждали, что Чарли ищет смерти.