Страница 30 из 74
нил. Запер дверь, и все. И вот туг... А уже поздно было, уже стемнело, часов пять-шесть. Снова сели. Он сидел напротив окна. Говорит: „Мне мешают огни". На улице уже огни зажглись. Мы задернули шторы... У меня была маленькая икона Николая Угодника, мы ее на стойку привесили. Поставили свечку под ноги, получился такой круг света, и он сидит. Я закрылся крышкой от пульта, чтобы он меня даже не видел, и чтобы лампочки ему не светили. Была полная темнота. Договорились, что он говорит: „Готов". Его еще раздражал щелчок. Приходилось придерживать кнопку, чтобы этот щелчок не был слышен. После каждой песни он немножко отдыхал, настраивался, чтобы петь следующую. Не говорил никаких слов, ничего. Мы так договорились. Если ошибается, мы все равно дописываем до конца, не останавливаем, а потом решаем вопрос. Корректируем. Правда, он говорил: „Давай сотрем дубли". Больше всего дублей мы сделали на песню „Перекур", потому что он все время хотел ее замедлять, чтобы она получилась вообще воздушная. Песня сама по себе не очень длинная, но она должна была длиться бесконечность, чтобы исчезло время. Поэтому мы сделали побольше дублей. Надо писать „Ванюшу". Он ходил-ходил, говорит: „Для «Ванюши» мне надо сосредоточиться". Я говорю:,Давай, сколько угодно. Не будем писать «Петербургскую свадьбу», еще что-то, если ты не хочешь. А «Ванюшу» надо!" Он ходил- ходил и вдруг говорит: „У меня в Свердловске умирает сын". Я в шоке. Молчу. А что тут скажешь?! Я просто оторопел. Он говорит: „Можно я туда позвоню, в больницу?" Он набирает. Я вообще думал, что это абсолютно невозможно — дозвониться в Свердловск вечером в субботу. Он дозвонился. Разговаривает с какой-то женщиной, спрашивает: „Как вы? Я вот сейчас свои песни записываю..." Что-то она ему отвечает. Все, попрощался и говорит: „Вот теперь «Ванюшу» я исполню". И мы записали с первого дубля. Я говорю: „Второй раз «Ванюшу» не будем писать". Уже как-то устали мы оба. Сколь-
ко времени прошло... Свечка догорела. Сидим в темноте. Я спрашиваю: „Еще что-нибудь записывать будем?" Он говорит: „Наверное, нет". „Ты будешь что-то слушать?" „Нет". Включаю свет. Смотрю: какая-то лужа. Думаю — воск. Вся гитара в крови, пальцы в крови, стерты просто. Я притащил такой моток лейкопластыря, завязал ему пальцы. Потом мы еще немного посидели и поехали в гости к моему другу на „Чертановскую"... У него был день рождения. Мы приехали туда очень поздно, часов в одиннадцать. Он грузин, Гиви, - чача, вино, все такое. Но мы в этот день ничего не ели, не пили... Я потом оттуда уехал, потому что устал очень, а Саша остался... Там были и американцы, он и с ними пообщался, даже с теми, кто вообще русский язык не знал. И всем он пришелся по сердцу, всем... Я им сказал, что он играть не должен. Вы его поселите, накормите и все такое. Но он размотал пальцы и что-то им играл... по собственной воле... Но что было на следующий день — никто не помнит. Это просто какая-то штука, которая стирает все из башки. Я не знаю, почему это произошло. Там человек пятнадцать было, и никто ничего не помнит. И я, когда пришел на „Мелодию" издавать пластинку, почему-то написал, что все это было 20 января, хотя это было 18-го. Тут полностью провал... Еще очень интересный момент: у меня мама спала в соседней комнате все время, что мы записывали, я даже про нее забыл. На другой день утром она мне говорит: „Ты такую хорошую музыку заводил вчера. Что это такое было?" Я говорю: „Это парень был с гитарой, он пел". „Да нет, — говорит, — это было как церковный хор"... Башлачёв позвонил как-то по телефону: „Ну, что там с записью?" Я говорю: „Вот, на три цикла. «Время колокольчиков», «Посошок», «Складень». Названия тебе подходят? " Он говорит: „Да, хорошие названия". И тут же, наверно, забыл... Всего было записано двадцать четыре песни, но в этом наборе из трех частей их двадцать семь, с повторами».
19 января состоялся концерт Александра в редакции «Литературной газеты» в Москве. Артемий Троицкий рассказывает: «Я думаю, что этот концерт мы сделали вместе, кажется, с Юрой Гладильщиковым192, который в этой газете тогда работал. Концерт прошел в небольшом актовом зале редакции — это на Чистых прудах. Было много и литературных критиков, и писателей...» Леонид Парфёнов вспоминает: «Я был на этом концерте. Там была, кстати, Людмила Гурченко193, которой очень понравилось. Я сидел возле нее и поглядывал. Она потом пошла отдельно поговорить с Сашей, поддержать дарование».
22 января Башлачёв выступил в Театре на Таганке в рамках серии акустических концертов для актеров, работавших над спектаклем Анатолия Васильева194 «Серсо». Рассказывает Артемий Троицкий: «Концерт был устроен с моей подачи, но организатором был Толя Васильев... Я думаю что, скорее всего у Васильева была задача сделать с Башлачёвым какую- то новую постановку. Он просто очень проникся его творчеством. И поскольку в то время он близко сотрудничал с Театром на Таганке, взял и устроил этот самый концерт... И опять же, я помню, для меня это было очень важно, — я договорился, чтобы была сделана профессиональная запись в их радиорубке». Запись производил Андрей Зачёсов195, она была издана как альбом «Александр Башлачёв. Таганский
Московский журналист, кинокритик. В период с 1986 по 1991 год был заведующим отделом искусств в «Литературной газете».
Актриса театра и кино, певица. Народная артистка СССР (1983), лауреат Государственной премии имени братьев Васильевых (1976) и Государственной премии Российской Федерации (1994). Умерла в 2011 году.
194 Театральный режиссер, педагог, заслуженный деятель искусств России (1993), с 1987 по 2006 год — художественный руководитель московского театра «Школа драматического искусства».
195 Звукорежиссер московского театра «Школа драматического искусства».
концерт». Там Александр познакомился с молодым режиссером Борисом Юханановым, ассистентом Васильева. Борис вспоминает: «Артемий Троицкий привел Сашу в театр для ночного концерта, и мы после репетиции поднялись в студию звукозаписи. Артемий представил Сашу. Саша сказал, что он очень рад выступать в этом месте, для него очень значительно имя Высоцкого и все, что связано с этим контекстом. Пел он вдохновенно, концерт был просто акустический, как ему и было свойственно практически всегда. Концерт огромный, несколько часов, со всеми его великими, замечательными песнями, с разбитым в кровь пальцем, как это часто бывало, когда он по-настоящему, откровенно, раскрыто пел. Это меня потрясло: личность Саши, его стихи. Я сразу понял, что передо мной один из величайших рок-поэтов современности. Поэт настоящий, глубочайший, с подлинным чувством слова, с изумительной органикой, с тем, как слово живет в его душе и превращает его в артиста великого, потому что на территории своих песен он, сливаясь с содержанием, которое он принимал и откровенно отдавал другим, становился подлинно великим артистом. Энергия, выразительность его личности, единое пространство, которое создавалось с первых же строк и аккордов между ним и залом, и мы все туда... Всё это уникально и помнится до сих пор. Я счастлив, что тогда оказался на этом концерте».
Январь стал самым активным концертным периодом для Башлачёва. Несмотря на то что он говорил, что «в Москве можно жить, а в Ленинграде стоит жить», выступал он больше в Москве. По словам Анастасии Рахлиной, в это время он сыграл рекордное количество концертов, в результате чего ему позвонил Артемий Троицкий и порекомендовал уехать, так как Александр привлек внимание Комитета государственной безопасности.
31 января была сделана запись концерта Александра в Институте белка Академии наук СССР в Пущино.
В феврале Борис Юхананов и Алексей Шипенко в студии Всесоюзного театрального общества взяли у Башлачёва второе в его жизни интервью для своего спектакля «Наблюдатель». Рассказывает Борис Юхананов: «Это был драматический спектакль, с очень сложным аттракционом, потому что актеры театра Моссовета должны были за несколько лет непрерывных репетиций превратиться в реальную рок-группу. Она называлась „Солнечная Система". Плюс внутри жила пограничная рок-группа, новоэротическая группа „Обермане- кен", прелестная по-своему, с чистой и ясной просодией. Ее составляли Анжей Браушкевич (он же Захарищев фон Бра- уш) и Евгений Калачёв. В спектакле были песни „обермане- кенов". Мы как бы путешествовали по русскому року, от 60-х и таких забытых сегодня фигур из конца семидесятых — начала восьмидесятых, как Жора Ордановский196, например, до „оберманекенов", которые были самой новейшей группой на тот момент. Мы путешествовали, и внутри этого путешествия происходил катаклизм распада рок-команды, вот этой „Солнечной Системы", источник которого в том, что одна музыка кончилась, другая неизвестно какая будет, она в душе никак не начинается, человек начинает психовать, и разваливается группа. Это было связано не только с роком, но рок тогда принимал на себя, как Атлант, вес всей подлинной отечественной культуры. Это было связано и с социокультурной ситуацией, было неизвестно, что предстоит, а, как мы знаем, то, что нам предстояло, было не самым радостным из всех возможных вариантов. Саша оказался лично для меня совершенно необходимым человеком, чей голос я как режиссер хотел бы слышать во время спектакля. Поэтому мы сделали интервью, очень живое, свободное, а так как тогда сознание быстро проходило все метафизические этапы от