Страница 191 из 220
Когда подплывали к восточному берегу, их окликнули. Говорили по-польски. Янек ответил. Беглецов подхватили чьи-то сильные руки, помогли выйти на берег. Они были среди своих, и Регина всем своим существом ощутила вдруг, что вновь обрела под ногами твердую почву. Это не было только физическим ощущением, нет. Регина в темноте нашла руку Янека, шагавшего с ней рядом.
— Ты знаешь, — прошептала она, — я почему-то вспомнила сейчас об Испании…
Янек пожал ей руку. Вот как бывает — он тоже подумал сейчас об Испании, об Андалузских горах, о побережье Бискайи. Нет, там, в Испании, были не только поражения… Он подумал еще, что очень многое связывает его с этой женщиной, идущей рядом.
Так шли они, взявшись за руки, навстречу новому.
Варшава официально капитулировала через два дня. Генерал Бур-Комаровский подписал акт о капитуляции 2 октября 1944 года в десять часов утра.
В тот же день германское радио передало:
«Варшава прекратила сопротивление. Только некоторые части под командованием большевистских офицеров пытались саботировать капитуляцию, В течение ночи они стремились форсировать Вислу и соединиться с советскими войсками».
Радио из Берлина сообщало еще, что для участников подавления варшавского восстания устанавливается особый нагрудный знак «Щит Варшавы», который будет лично вручать солдатам обергруппенфюрер фон Бах-Зелевский.
А еще через два дня — четвертого октября, — когда скорбные шеренги варшавян медленно брели в концлагерь Прутков, открытый фон Бах-Зелевским специально для жителей мятежной Варшавы, радио «Свит» передавало из Лондона;
«В коммюнике, полученном сегодня во второй половине дня от генерала Бура, говорится…»
Из германского плена генерал Бур-Комаровский передавал свои коммюнике в Лондон! Для этого ему пришлось воспользоваться услугами немецкого радиста.
Генерал фон Бах-Зелевский был столь любезен, что разрешил Комаровскому провести совещание с Леопольдом Окулицким и другими офицерами Армии Крайовой, остающимися в подполье для диверсионной работы в тылу Красной Армии. Руководителем подполья стал генерал Окулицкий, более известный под кличкой Термит.
Глава восьмая
Последние годы Адольф Гитлер редко покидал главную ставку в Вольфшанце близ Растенбурга. Отгороженный бетоном и колючей проволокой от всего мира, он неделями жил здесь, не имея ни малейшего представления о том, что происходит в Германии. Его интересовал фронт. Только фронт.
О положении в стране Гитлер узнавал от своих приближенных… А уж они знали, что говорить фюреру…
Как-то осенью сорок четвертого года Гитлер проехал через Берлин, изменив свой обычный маршрут. Его удивили масштабы разрушений, которые причинила городу вражеская авиация… Он раздраженно спросил адъютанта:
— Почему до сих пор не доложили мне об этом?!
Старший адъютант генерал Бургдорф пробормотал что-то невнятное. Он не хотел принимать на себя чужие грехи…
Теперь Гитлер вынужден был покинуть Вольфшанце. Русские войска прорвались в Восточную Пруссию и подошли к Растенбургу. Оставаться здесь было опасно. Гитлер намеревался перевести ставку в район Берхтесгадена в Южной Баварии или в Шлезвиг Гольштейн — на западе, но в конце концов он остановил свой выбор на Имперской канцелярии в центре Берлина, хотя подземное убежище во дворе канцелярии еще не успели закончить.
Гитлер приказал установить киноаппарат в его кабинете. Он уже много раз смотрел этот фильм, но хотел смотреть снова. Он пригласил генералов, чтобы и они смотрели еще и еще… Пусть знают, какой жестокий конец ожидает любого, кто осмелится подумать о заговоре.
На экране развертывался заключительный акт событий 20 июля. Заговорщики Геппнер, Газе, Витцлебен и еще пять главарей неудавшегося путча стояли перед военным трибуналом. Это походило на какой-то бедлам… Председатель трибунала вскакивал, размахивал руками, кричал… Кричали заседатели, прокурор… Среди этих криков терялись голоса подсудимых.
Адъютант Бургдорф краем глаза глянул на фюрера, Тот смотрел на экран и удовлетворенно кивал головой. Впрочем, может быть, у Гитлера просто тряслась голова — болезнь его прогрессировала с каждой неделей…
Экран перенес зрителей к месту казни… Заговорщиков казнили в помещении, похожем на мясную лавку, — голые стены с острыми крючьями, на какие вешают туши… Снова появился генерал Геппнер, грузный, с лицом, искаженным от страха… Несколько дюжих эсэсовцев-палачей подхватывают его и вешают за челюсть на крюк… Его ноги еще опираются на скамью. Эсэсовец медленно, чтобы продлить страдания, вытягивает скамью из-под ног Геппнера… Точно так же казнят и других осужденных…
В кабинете вспыхивает свет… Гитлер не успевает согнать с лица выражение жестокого торжества… Он мертвенно бледен и улыбается. Генералы молча поднимаются со своих мест… Встает и Гитлер. Здоровой рукой он придерживает дрожащую левую руку. Как бы раздумывая вслух, Гитлер громко сказал:
— Всего после заговора уничтожено четыре тысячи девятьсот восемьдесят человек… Я правильно называю цифру, Бургдорф?
— Да, мой фюрер, — подтвердил адъютант.
Генералы, теснясь в дверях, выходили из кабинета, Гитлер спросил:
— Фельдмаршал Роммель тоже замешан в заговоре?.. Это точно, Бургдорф?
— Да, мой фюрер… Он намеревался открыть Западный фронт противнику…
— В таком случае пусть он поступит так же, как фельдмаршал фон Клюге… Этим придется заняться тебе, Бургдорф… А теперь мне нужны Гудериан и Скорцени… Предупреди, чтобы Борман и Гиммлер тоже спустились в убежите.
Генерал Бургдорф просто с полуслова понимал Гитлера Понял он и сейчас… Фельдмаршала Клюге, о котором упомянул Гитлер, вызвали с фронта в ставку для объяснения. Вскоре после 20 июля. Он знал, что его песенка спета, и в самолете раскусил ампулу с ядом… Клюге действовал наверняка, не так, как генерал фон Штюльпнагель. Тот по дороге из Парижа в Берлин решил застрелиться. Остановил машину, вышел на мост и достал пистолет. Но он только ослепил себя. Шофер вытащил Штюльпнагеля из воды и доставил в госпиталь. Вскоре генерала казнили… Если бы Роммеля тоже надо было казнить, фюрер так бы и сказал: «Поступить с ним, как с генералом Штюльпнагелем…» Но в том-то и дело, что Гитлер так не сказал… Значит, фельдмаршал должен сам раскусить ампулу…
У начальника штаба Гудериана Гитлер спросил, как обстоят дела с формированием дивизий фольксштурма. Гиммлер только что спустился в подземелье и ревниво взглянул на Гудериана. Ведь после казни Фромма командование резервными армиями поручено ему, Гиммлеру. Почему Гитлер обходит его и спрашивает у нового начальника штаба… Но Гудериан никак не собирался ссориться с всесильным руководителем эсэсовских соединений.
— Формирование идет успешно, мой фюрер, — доложил он. — Более подробно вам мог бы доложить господин рейхсфюрер Гиммлер…
На самом-то деле никакого успеха в формировании дивизий фольксштурма и не предвиделось… Так называемые батальоны народных гренадеров являли собой печальные зрелища. Они состояли из стариков, инвалидов и подростков от четырнадцати лет. Сами гренадеры насмешливо называли себя секретным оружием «фау-3», а свои батальоны — «желудочными батальонами», потому что большинство стариков страдали желудочными болезнями.
Когда первые батальоны фольксштурма попали на Западный фронт, ополченцы начали пачками сдаваться в плен. Кадровые командиры частей придумали борьбу с дезертирством — на переднем крае у солдат отбирали белые платки и полотенца: без них в плен сдаться труднее. Тогда гренадеры взялись за подштанники… Но ведь обо всем этом не расскажешь фюреру!..
Только одна танковая армия, укомплектованная из гитлеровской молодежи, могла представлять особую ценность. Эта армия обучалась под Гамбургом, и Гитлер возлагал на нее особые надежды.
Гиммлер осторожно сказал, что в фольксштурме имеются случаи дезертирства, но приказ о расстреле семей дезертиров, несомненно, возымеет свое действие…