Разведшкола № 005

В Баку с железнодорожного вокзала мы шли строем до морской пристани. После многочасового ожидания, уже вечером, погрузили нас на колесный пароход с непонятным тогда названием «Коллонтай» и куда-то повезли по Каспию. Наш так называемый пароход был явно допотопной конструкции. По его бортам находились гребные колеса, при работе они издавали странный звук, как бы чавканье, каждый раз, когда лопасти колес входили в воду. На пароходе был один большой трюм, куда загрузили три вагона махорки для Сталинградского фронта, и, как довесок к ней, нашу команду. В надстройке над машинным отделением располагалось небольшое отделение, которое команда называла «салоном». Оно походило на плацкартный вагон, только гораздо меньшего размера. Вот в этот «салон» и поместили нас. А наш сопровождающий разместился в каюте капитана, который весь путь не сходил с мостика. Ночь прошла спокойно.

К полудню следующего дня мы пришли в порт Шевченко. Это на противоположном берегу Каспия и на полпути к Астрахани. Там нас накормили ухой и арбузами. Ели столько, сколько влезло в каждого. Поздно вечером подошел большой танкер «Ленин» в сопровождении двух канонерок. Оказалось, что в порту Шевченко происходило формирование конвоя нефтеналивных судов, перевозивших нефть и бензин в Астрахань. Конвой состояли из танкера «Ленин» и нескольких самоходных нефтеналивных барж, плюс две канонерки.

Когда совсем стемнело, по световому сигналу с танкера, который стал флагманом конвоя, самоходные баржи выстроились в две параллельные кильватерные колонны. Танкер шел головным, наш «Коллонтай» стал замыкающим. Канонерки шли одна за другой, слева от конвоя, оберегая его с запада.

К полуночи погода стала портиться, подул резкий ветер с востока. Волнение усиливалось. А волна на Каспии очень крутая. Вскоре разразился настоящий шторм.

Конвой потерял строй. Самоходные баржи разметало в разные стороны, хотя и в пределах видимости. Качка была ужасной. Укачало всех, включая команду нашего «Коллонтая», не говоря уже о моих товарищах, ехавших неизвестно куда. Наш теплоход значительно отстал от остальных судов.

Я никогда раньше не подвергался морской качке и не знал, что это такое. На меня она подействовала весьма неожиданно. Все кругом блевали, а на меня, наоборот, напал зверский аппетит, я умял остатки своего сухого пайка, и доедал то, от чего отказывались другие. Большинство укачалось так, что не могло поднять голову с полок, на которых лежали в лежку. А когда стало рассветать, и наш конвой начал втягиваться в дельту Волги, налетели немецкие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» — «костыли», как их называли в армии. Их было более двух десятков.

Картина была страшная. Горели нефтеналивные баржи, горело море вокруг них. Всплески воды от бомб, падавших рядом с бортом, омывали палубу нашего «Коллонтая». Капитан парохода стоял на открытой части мостика, держась за леера. По-видимому, только мы двое не реагировали на качку. Но он, старый морской волк, курил одну закрутку за другой, а я беспрерывно жевал сухар и со страхом глядел, как горит море вокруг. Плавать я не умел.

Вдруг капитан, углядев меня под мостиком, обложил крутым матом и скомандовал: «к пулемету, сынок!», указав мне на какой-то странный предмет, стоявший на мостике под брезентовым чехлом. Я в это время стоял на палубе под мостиком, держа за шиворот своего бывшего помкомвзвода, которого выворачивало наизнанку в очередном приступе рвоты.

Федя Воронин, мой бывший наставник, услышал приказ капитана, прохрипел: «тащи меня к пулемету». Колоссальными усилиями мне удалось втянуть его на мостик, после чего стащил чехол с предмета, стоявшего на левом крыле мостика. Оказалось, что это был родной «Максим», только сдвоенный — два ствола (два «тела», как их называли наши инструкторы в полковой школе), скрепленных вместе и установленных на одной стойке, обеспечивающей круговой разворот. Пулеметы не имели защитных щитков, поэтому я не сразу сообразил, что это «максимки». Так мы называли их между собой. Пулемет «Максим» я знал в совершенстве. Федя Воронин вбивал в меня знания его конструкции постоянными нарядами.

Я был первым номером, Федя вторым и мы стали стрелять, не ведая куда. Меня трясло от страха и от отдачи спаренной установки. Федя стоял рядом, полусогнувшись и правил ленты. Он тоже содрогался, но от рвоты. Желудок его был пуст, его рвало уже чистой желчью и всего трясло. Он, то падал на колени, то приподнимался, поддерживая ленты. А кругом горела нефть и бензин с подбитых нефтеналивных барж.

Немцы бросали бомбы вперемешку с железными бочками с пробитыми отверстиями. Падая, они издавали раздирающий душу рев, от которого кожа покрывалась мурашками.

Капитан кричал: «стреляй, сынки!». От рокотания «максимов» было не так страшно другим. И, правда, звуки стреляющих пулеметов, особенно следы их трассирующих пуль, успокаивали нас самих, да и наверное беспокоили немцев. Они предпочитали нефтеналивные баржи, а особенно охотились за танкером. Сопровождающие нас канонерки сосредоточили свое внимание на его охране. Баржи были совершенно беззащитными, им предоставили самим выпутываться из сложившего положения.

Между тем стихия продолжала буйствовать. Наш «Коллонтай» отнесло в сторону, и мы сели на мель. Канонерки, оберегая танкер, перевозивший бензин, бросили баржи на произвол судьбы. Что стало дальше с нашим конвоем — мне неизвестно. Нас же утром сняли с «Коллонтая» рыбацкие баркасы и доставили в Астрахань. Там мы увидели танкер, стоявший у причала под защитой береговых зениток. Он разгружался.

Там же в военной гавани мы обмылись. Нас напоили горячим чаем. Есть никто не мог. После всего пережитого ноги плохо слушались, когда нас повели в город. Шли кучей, строй держать не могли. Шли долго. Наконец, остановились у невзрачного здания на набережной какого-то канала, огороженного высоким забором. На здании у ворот была вывеска «Школа инструкторов всеобуча». Наш сопровождающий постучал в ворота, они открылись. Он предъявил документы, вошел внутрь и долго отсутствовал.

Мы отошли на другую сторону дороги и сгрудились у парапета какого-то канала против ворот, нервно курили, постепенно приходя в себя. Нам было совершенно непонятно, какое отношение мы имели к всеобучу. Ведь нам говорили о каком-то специальном задании.

Наконец, ворота распахнулись, мы кучей вошли внутрь, но вынуждены были остановиться перед другими закрытыми воротами, как в тюрьме. Внешние ворота закрылись и мы оказались в маленьком замкнутом пространстве между двумя закрытыми воротами. Справа от первых ворот была небольшая дверь, которая вела в здание.

Минут через тридцать из этой двери вышел старший лейтенант и вызвал первого из нас. Так одного за другим нас вызывали на второй этаж в большую комнату, которая, как мы выяснили впоследствии, была оперативным отделом штаба партизанского отдела юга России. Он же одновременно являлся штабом диверсионно-разведывательной школы.

Процедура знакомства нам уже была знакома. За большим столом сидели шесть человек. Мы по одному подходили к столу и докладывали свои данные. Упор делался на военную и гражданскую специальности. Особенно ценились люди, уже побывавшие в боях, то есть уже обстрелянные. Большинство из нас попали в армию прямо со школьной скамьи, так что гражданской специальности мы не имели. Как нам потом объяснили, средний возраст нашей команды составлял 20 лет. Мне же в ту пору минуло только семнадцать.

За столом находились представители ЦШПД: Рыжиков, Шестаков, Торицын, руководитель оперативной группы Калмыцкого обкома ВКП(б), представитель разведотдела 28-й армии, фамилию которого мы так и не узнали, и начальник спецшколы батальонный комиссар А.М. Добросердов. Но об этом мы узнали несколько позже.

После индивидуального знакомства с каждым из нас, мы построились во дворе, но уже по другую сторону вторых ворот, и здесь нам объявили, что мы прибыли для прохождения дальнейшей службы в специальную диверсионно-разведывательную школу № 005 Южной группы ЦШПД.