Когда говорит оружие

На улице падал легкий снежок и дул ветер, когда он зашел в «Золотую звезду». У стойки наливал себе виски человек в вымокшей от снега одежде для верховой езды. Увидев Бойси, он обрадовался:

— А вот и он сам. Спроси его.

Мясистый скотовод с выпадающей вставной челюстью повернулся к Бойси.

— Тод, — прошамкал он, — мы тут пошпорили, кто лучше штреляет: Уайт Эрп или Шкотт Раунди?

Бойси потянул кончик седого уса и смерил скотовода холодным взглядом. Он не любил болтунов.

— Понятия не имею.

Тонконогий человечишка с невероятно узким тазом и длинным скошенным подбородком пояснил:

— Раунди едет сюда. Джесс видел, как он садился в колымагу.

Хозяин ранчо уставился на Бойси с горящими любопытством глазами.

— И чего это он решил к нам нагрянуть? Он же был рейнджером, а здесь ему не Техас.

Бойси молчал, дожидаясь, пока бармен нальет ему вечернюю рюмку. Сидеть бы дома этим пустобрехам. Тод Бойси не забыл, что видел толстяка в той самой толпе, жаждавшей расправы, — тогда тот был смел, но однажды, застукав конокрада, предпочел сбегать за подмогой вместо того, чтобы сразиться с преступником один на один.

И все же за какой надобностью Скотт Раунди направляется в Уиллоу-Спрингс? Его визит не поддавался объяснению, а между тем Тод Бойси всегда считал своим долгом вычислять, что у таких, как Раунди, на уме. У рейнджера была хорошая репутация: он убивал только во исполнение службы, хотя его вечно носило по самым горячим местам. Пару раз он даже выждал, пока начнут стрелять в него, а уж потом сам открыл огонь. В глазах Бойси, это свидетельствовало о слабости: кто рискует, того рано или поздно убьют; стрелять надо первым и разить насмерть.

— Ты все-таки пойдешь встречать дилижанс? — поинтересовался Джесс.

Это «все-таки» вывело Бойси из себя. Его холодные голубые глаза сверкнули льдом.

— Пойду.

Он налил себе из бутылки и решил, что в тот вечер больше за ней не потянется.

Едва Бойси закрыл за собой дверь салуна, внутри поднялся оживленный гвалт. Дурачье! Что они знают!

С досадой он вглядывался в темноту. Ох и горек был его хлеб, но ведь ничего другого он не умел. Теперь уже он слишком стар, чтобы пасти коров, да и кто даст ему работу? Денег он так и не скопил, и все его имущество — неказистый домик да сад. Будь жива Мери, он бы, может, еще и решился что-либо изменить, — она ведь хотела другой жизни.

Хотя какой другой? Уж не милостыню ли просить? Да все равно отставка ничего не решала. Он мог снять звезду шерифа и уехать, но куда скроешься от собственного имени? Нет, следом помчатся охотники за его головой, наивно полагая, что, если они убьют Тода Бойси, их станут бояться и почитать. Эх, знать бы им цену этой славе…

Семнадцати лет он охотился на бизонов, в девятнадцать был в армии разведчиком, в двадцать сопровождал почтовые кареты, не выпуская из рук ружье. В двадцать пять он стал городским шерифом, и с тех пор не брался за другое ремесло, меняя лишь города, пока не осел в Уиллоу-Спрингс.

Одаренный от природы меткостью и быстротой, он отточил свое мастерство постоянными упражнениями. Некоторое время он упивался завоеванным за счет этого признанием, но пьянящая слава вдруг песком заскрипела на зубах, когда, переоценив опасность, он совершил напрасное убийство. С годами боль раскаяния притупилась, и он продолжал убивать, чтобы выжить.

Так уж сложилось, что из каждой группы заезжих людей, подряжавшихся гнать скот через его округ, хоть один мнил себя великим стрелком и жаждал помериться силами, и всякий раз Тоду Бойси приходилось действовать упреждающе. Он вновь с тоской подумал о том, как рано его оставила Мери. Сколько лет прошло без нее; сейчас ему было пятьдесят четыре, но он выглядел и ощущал себя лет на десять старше.

Так зачем же направляется к ним этот Раунди, что забыл он в Уиллоу-Спрингс? Ведь глупо было думать, что рейнджер взаправду едет за его жизнью. Хотя… У тех болванов в салуне не возникло на этот счет и тени сомнения.

Бойси шагал по улице, высокий, с гордо расправленными плечами. В этом городке он был сам Закон. Это все, что осталось на его долю. Пока здесь не появлялись чужаки, ему не было нужды притрагиваться к оружию: своим хватало двух слов, произнесенных тихо и твердо. Он достал из кармана большие серебряные часы — подарок Мери на его день рождения. Он был тогда так счастлив. Ему всегда хотелось иметь часы. Шериф остановился на углу, слушая, как завывает ветер. Небо было абсолютно черным, без единой звезды. На равнины опускалась студеная ночь.

Дилижанс стоял, когда Армодель открыла глаза. Скотта Раунди не было, хотя она не слышала, как он выходил. Напротив сидел Белл; видно было, что ему не до сна.

— Что случилось? — спросила она.

— Мы сбились с пути и стали петлять.

— Как же так? А дорога?

— А что «дорога»? Ни тебе изгородей, ни телеграфных столбов по бокам, только колеи от колес, поросшие травою. Это случается во второй раз с тех пор, как индейцы спалили станцию Белого Ручья, — то было еще прошлым летом.

Снаружи Кунз совещался с Эвери и Раунди.

— Если мы проехали Три Дуба, — говорил Раунди, — то сейчас находимся к югу от гряды.

— А ты, оказывается, знаешь эти места. Гряда-то осталась справа, но, сделав такую петлю, мы должны были в нее упереться.

— Мы к югу, как ни крути. Надо проехать дальше, к каньону Северной Вилки.

— Не знаю такого, — удивился Кунз.

— Я найду дорогу, — успокоил его Раунди и предложил Эвери: — Давай поскачем вперед, а Кунз поедет за нами. Тогда точно не запетляем.

Казалось, с тех пор канула вечность. Ветер выл, взметая снег над пожелтевшей травой… Он не забыл эти места, знал, что, сколько бы лет ни прошло, всегда будет их помнить. У него было другое имя, но он остался тем же.

— Ну хорошо, мы доедем, и что там?

— Каменный дом, где можно обогреться. Во всяком случае, был там лет пятнадцать назад, а камни вроде не гниют. Так что у нас хоть будет крыша над головой.

Кунз повернулся и кивнул:

— Годится.

Дилижанс снова двинулся на юг, держась боком к ветру. Примерно через час дорога пошла под гору, и Раунди остановил лошадь, дожидаясь Эвери, чтобы вместе на спуске показывать путь вознице.

Колеса громыхали по мерзлой земле и изредка попадавшимся булыжникам; едва за спиной вырос темный холм, впереди показалось каменное строение, чуть заметное на фоне отвесной стены.

— Ведите мулов внутрь, — прокричал Раунди. — Позади дома — пещера, там хватит места.

Первый мул поначалу упрямился, но когда все же ступил в кромешную мглу, остальные послушно потянулись следом. Внутри Кунз привязал их к шесту, и, когда вернулся, Раунди уже стоял у разведенного огня, а рядом с ним — Армодель Чейз.

Кунз смотрел на него с удивлением.

— А я и не знал про это место.

Раунди кивнул в сторону нижней койки двухъярусных нар.

— Вот на этой кровати я родился. В пору золотой лихорадки.

Армодель перевела взгляд с него на деревянные полати, потом обвела глазами комнату, где все добро составляли две пары нар в два этажа, две скамьи, стул и чугунный горшок у камина. Потом ее мысли унеслись в светлый, просторный дом, в котором она жила совсем недавно, но который теперь уже был чужим.

— Мать похоронена в роще за ручьем, — сказал Раунди. — Она не протянула и нескольких дней.

Кунз принес еще дров и побросал их в огонь, полено за поленом.

— Тогда, кажется, это все были индейские земли, — заметил он.

— Да, индейцев теснили, и я родился во время короткого затишья в боях, — сказал Раунди. — Наш фургон по дороге сломался, а все отправились дальше — за золотом.

Эвери принес мешочек кофе из дилижанса, и они стали кипятить воду. Ганьон молчал, но Белл явно заинтересовался. Он всегда слушал с охотой, хотя знал уже много таких историй — пожалуй, за все эти годы разъездов он насобирал их больше, чем кто-либо другой, и подчас был не прочь кое-что пересказать.

— Что же было дальше? — Армодель смотрела Раунди в лицо, пытаясь представить, что могла чувствовать его умирающая мать, не зная, выживет ли ее малыш, станет ли когда-нибудь взрослым. Внезапно девушка осознала, что, пусть ему и приходилось убивать, мать бы им сейчас гордилась.