Чекисты

Командир распорядился расставить посты, разместиться по избам и отдыхать.

— Воду употреблять только с разрешения врача, — ~так Ваупшасов называл фельдшера Лаврика. — Никакой пищи — хлеб, консервы и прочее, если где обнаружится — не брать. Минерам тщательно проверить все выбранные на постой дома.

Командир и комиссар остановились в маленькой хатенке. Расстелили на полу солому, легли в чем были. Усталость разлилась по телу, уснуть бы крепко, да перед глазами Лазарь Васильевич и его голос: «Как обидно! Сколько лет не виделись и не поговорили».

— Спишь? — спросил Ваупшасов.

— Нет, — ответил Морозкин. — Думаю. Хочу передлинией фронта провести собрание. Как считаешь? Спросим еще раз, не раздумал ли кто идти к фрицам в тыл.

— Правильная мысль, согласен. Слушай, ты хотел узнать, с кем я встретился. Так вот…

1919 год. Красная Армия освобождает города и села Белоруссии от иноземных захватчиков и внутренней контрреволюции. Станислав Ваупшасов участвует во взятии города Борисова, в подавлении белого мятежа в Гомеле, в разгроме банд мародеров и националистов. И вот в эти огневые дни вызвал его командир части:

— Вижу, как льнут к тебе бойцы. Умеешь ты поговорить с ними, всколыхнуть бодрым словом. Решили послать тебя на политические курсы. Будешь политработником.

Долго не соглашался Станислав, не хотел расставаться с друзьями-товарищами, да делать нечего — приказ есть приказ. Окончил курсы, узнал на них немало ценного и полезного. Понял, что надо прежде, чем решать, воздерживаться от опрометчивых суждений, в любых обстоятельствах держать себя в руках, личное подчинять общественному, быть добрым к людям и беспощадным к врагам.

В политической работе у него как-то сразу все заладилось. Он хорошо разбирался в оперативной обстановке, умел располагать к себе людей. На его простые и ясные беседы валом валили бойцы. Он стал хорошим политруком, а затем и батальонным комиссаром. И кто знает, как сложилась бы его военная судьба, если б не случай.

Поехал как-то осенью на армейское совещание. Слушал ораторов. И вдруг, как взрыв, на трибуну взлетел человек. Крепкий, будто налитый свинцом, на голове папаха с заломом, голос-колокол:

— Моя речь о партизанах. Мы действуем в тылу оккупантов. Впрочем, почему в тылу? Мы воюем на своей родной земле, захваченной пилсудчиками. Не даем им покоя ни днем, ни ночью. Они боятся каждой нашей хаты, каждого бугорка, каждого дерева. Громим их соединения, в боях добываем оружие, боеприпасы, продукты питания. И везде с нами народ. Нет ни одной деревни, где не было бы наших сторонников, настоящих патриотов свободной, Советской Белоруссии.

Четко, по-военному, доложил, какой урон нанесли партизаны оккупантам, рассказал о своем отряде.

В перерыве Ваупшасов подошел к партизанскому вожаку. Звали его Лазарь Васильевич Гринвальд-Мухо. Белорус, в прошлом батрак, с 1918 года член партии. Сражался с немецкими захватчиками, был на Южном фронте, где получил тяжелое ранение. Мог бы демобилизоваться, но, немного поправившись, снова вступил в борьбу с врагами революции…

— Я решил, — сказал он Станиславу, — что полезнее всего буду в партизанском отряде. Теперь ясно, что оказался прав. Приходи к нам. Просись на самое горячее дело.

- И я пошел за ним, — закончил рассказ Вауп-шасов. Много позже, вспоминая своего старшего товарища, он напишет о нем: «Его светлый образ незабываем, он из тех людей, которые не просто мелькнут на дороге жизни, а резко, активно вторгаются в твою судьбу, сами своим появлением, обаянием своей личности настраивая тебя на крутой поворот биографии, на смелое, бескомпромиссное решение».

…Подходящее место для перехода через линию фронта искали долго, продвигаясь вдоль нее под аккомпанемент артиллерийских дуэлей. Иногда вдруг казалось, что все затихало, но тишина была обманчивой, враг не дремал и всякий раз отбрасывал смельчаков назад плотным заградительным огнем.

А время, драгоценное время уходило. Настал март, временами припекало солнце. Пойдет так дальше — разольются Западная Двина, Березина, другие реки, попробуй-ка тогда преодолей их. Бойцы заметно приуныли. Один не выдержал, подошел к Ваупшасову.

— Разрешите обратиться, товарищ командир?

— Разрешаю.

— Мы тут с ребятами покумекали и предлагаем прорываться с боем.

Ваупшасов построил отряд. Говорил просто, будто беседовал, стараясь убедить:

— Есть настроения перейти фронт с боем. Хорошие настроения. А что из этого получится? Лечь под пулями? Не за тем пришли. Отряд в полном составе должен дойти и дойдет до места базирования. Не прорываться будем, а переходить без потерь. И мы перейдем, обязательно обманем врага и перейдем.

Вечером в тот же день прибыли разведчики из находившегося по соседству батальона. Уже знаковый Ваупшасову командир обрадовал:

— Сегодня проведем вас. Вроде нашли подходящую брешь на стыке двух фрицевых частей, там вы и проскочите. Проводит вас старшина Белов, — кивнул настоявшего рядом хмурого здоровяка, — он окрестные места как свои пять пальцев знает, из местных.

…Стемнело. Метет и завывает помощница-вьюга. Проводник, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, вел отряд. Километра через три воткнул лыжные палки в снег, повернулся к Ваупшасову.

— Передовая позади, пронесло. Я назад. Вам прямо на запад. Первая деревня в нескольких километрах. По вчерашним данным, там немцев нет, да и староста, говорят, фрицам сапоги не лижет. Счастливо!

Шли всю ночь глухими перелесками, разведка впереди. На рассвете отряд втянулся в деревню. Разведчики уже установили дом старосты, постучались в занесенное снегом окно.

Староста — живой маленький старичок с твердым и смелым взглядом — понравился Ваупшасову. На вопрос, по желанию или по необходимости служит немцам, вскинул седую голову и с обидой ответил:

— К фашистам не нанимался, а служу обществу. Хочешь, спроси у людей.

— А и спросим. Комиссар, прикажи пройти по избам, собрать всех на митинг.

Ваупшасов подошел к печи, с которой сверкали две пары ребячьих глаз,

— Внуки?

— Они самые.

Достал из кармана едва початую плитку шоколада, протянул детям:

— Берите московский гостинец, не бойтесь, — погладил пацанов по вздернутым вихрам и повернулся к деду:

— Вот что, товарищ староста. Снаряди-ка к вечеру шесть подвод. Подвезешь нас к следующей деревне, какой — попозже скажу.

— Это можно, — старичок повеселел. — Ты, командир, за ребят своих не тревожься. Всех по избам определим, всех накормим и в дорогу чего-нибудь сыщем. А чтоб спали спокойно, дозорных выставлю.

— Дозорных не надо. Это уже наше дело…

Собравшиеся в школе сельчане окружили бойцов, расспрашивали их, но были настороже. «Кто знает, что за люди? Осенью были немцы, хвастались, что Москва ими взята, подтверждали это и приходившие полицаи…».

Комиссар Морозкин встал за учительский столик, поправил фитиль лампы, чтоб было посветлее, и начал говорить. Он немного волновался, ведь первый раз выступал перед людьми, давно не слыхавшими правду о войне.

— Москва стоит крепко, 7 ноября на Красной площади состоялся парад наших войск. Товарищ Сталин сказал, что враг будет разбит… Москва дала по зубам фашистам так, что они сейчас не опомнятся, тысячи и тысячи их нашли свою смерть на полях Подмосковья.

Комиссар достал несколько номеров «Правды», зачитал последние сводки Совинформбюро, призвал не слушать немецких прислужников, не отдавать врагу ни хлеба, ни мяса, вредить ему на каждом шагу и ждать освобождения, верить в победу, она придет, обязательно придет.

Газеты пошли по кругу, люди бережно гладили их, не стесняясь слез. К Ваупшасову подошла сгорбленная, морщинистая старушка.

— Милый, не видал ли моего сынка? Миша Прокопчук его звать. Как ушел в первый день войны, так и весточки не подает. Не встречал ли где?

— Воюет, мать, воюет, — Ваупшасов обнял старушку. — Встречать не встречал, но уверен, бьет фашистов. Разобьет и вернется.