Болшевцы

Возвращались на вокзал болшевцы, молчаливые и раздраженные. В вагоне разговор тоже не клеился. На опушке болшевского леса тихий Карелин вдруг бросил ноты, свернутые трубкой, решительно заявил:

— К чорту! Не нужны они мне!..

— Подними, — строго приказал Накатников. — Люди хлопотали из-за тебя, к начальнику клуба ходили, а ты бросаешь.

Румянцев ткнул рукой в небо.

— Звезду видал? — спросил он Накатникова.

— Ну — видал…

— Вот так и нам до настоящих людей далеко! Никаких кружков! Не пойду!

Накатников рассвирепел. Сухой и подвижной, он крутился перед приятелями, кричал на весь лес:

— Ага! Струсили, тяжело стало. В шалмане легче? Пить, воровать легче! Шалишь! И кружок будет, и ходить будешь. Подними, Карелин, ноты, еще раз говорю!

Карелин поднял.

Политический кружок, организованный комсомольцами, занимался всю зиму. Занятия не прекратились и весной, растянулись на лето. Много времени ушло на изучение программы и устава комсомола. Метод учебы избран был самый простой, можно сказать, кустарный. Садился перед ребятами Галанов или Калинин и читал вслух:

«Все комсомольцы должны помнить, что они являются будущими членами авангарда рабочего класса, Российской коммунистической партии, и готовиться к достойному выполнению этой великой и трудной обязанности…»

— Накатников, — спрашивал руководитель, — объясни, что такое авангард.

— Передовая и самая лучшая часть пролетариата.

— Не только пролетариата, — поправляли его, — авангард может быть и у буржуазии.

— Не может, — отрицал упрямо и ненавидяще Накатников. — Не может быть у буржуазии лучшей части. Она вся одинаковая, вся сволочь.

Хаос бытия начинал укладываться для Румянцева в некие определенные формы. Раньше делил он людей на счастливых и неудачников, верил в предопределение: живет человек богато, значит, повезло. Но кто узнает, в какие годы, каким путем судьба положила ему счастье и положила ли вообще? Надо захватывать удачу, пока не досталась она другому, ловить свой час. И вот люди торгуют, строят фабрики, грабят, убивают, просят милостыню, пашут землю, горбятся за станками. У каждого на роду — свое.

Теперь все выглядело по-иному. Оказывается, люди разделяются на классы. Все создается трудом, счастье людей в труде. Но кучка живоглотов превратила для большинства людей труд в кабалу. Нужно освободить мир от этих паразитов, любителей жить за чужой счет. Программа коммунистов и состоит в этом. Они поставили целью уничтожить капиталистов, устроить так, чтобы все на земле были сыты, одеты, обучены, счастливы. Тогда не будет нищих, не будет голодных, не будет воров… То, что сделано в СССР, будет сделано и во всем мире… Что же, это нравится Румянцеву, это правильно. Счастье — есть, но нужно завоевать счастье для всех, кто трудится.

В первое время на занятия кружка приходил и Беспалов. Частенько рядом с ним присаживался Петька Красавчик. Он отвлекал внимание соседей ужимками, усмешками. Больше других поддавался ему Беспалов.

Изобретательность Петьки по части срыва занятий была неиссякаема. Раздобыв где-то «Тарзана», он являлся с ним, растягивался во всю длину на скамейке и читал вслух.

— Перестань, Петька, мешаешь.

— Сейчас, только до точки…

Точка возникала на самой занимательной части страницы, когда герой оказывался в особенно интригующем положении, Красавчик прищуривался:

— Может, до конца главы почитать?

Кое-кто слабо возражал. Большинство решительно высказывалось:

— Гони до конца.

Возле Красавчика всегда находились двое адъютантов. Старик, щуплый, развинченный малый, с узкой грудью, кривыми ногами, и красноносый Гага, здоровый, тихий детина. Из конфликтной комиссии он давно выбыл. Они послушно выполняли всяческие прихоти Красавчика.

— Гага, вычисти мне сапоги, — приказывал Красавчик.

— Мази, Петька, нет, — заискивающе говорил Гага.

— Старик, достань мази.

Старик послушно бежал раздобывать у ребят мазь. Чем покупалась такая покорность — болшевцы не могли объяснить. Держался слух, что у Красавчика спрятан запасец кокаина, из которого он угощает Старика и Гагу. Слух подтверждался тем, что приятелей не раз видели осовелыми, с красными, точно у кроликов, глазами.

Однажды на очередное занятие кружка Красавчик пришел особенно развязным.

— Что, здесь в лягавые запись идет? — осведомился он. — Запишите меня под первым номером.

Петька ухарски поклонился Беспалову:

— Главному комсомолу комсомолычу!

С приходом Галанова и Калинина Петька переставал кривляться, вел себя тихо и даже делал вид, будто слушал беседу.

— Вот вы недавно были ворами, — говорил Галанов. — Теперь с этим покончили. Работаете, имеете трудовой заработок… Кое-кто женился, обзаводится семьей… Это очень хорошо, товарищи… Но это не такая уж большая заслуга, как кажется кое-кому…

«Куда он гнет?» соображал Румянцев.

— Это вовсе не заслуга, товарищи, — продолжал Галанов. — Любой мещанин не ходит красть по квартирам… Однако каждый, вероятно, согласится, что хуже мещанина трудно что-нибудь найти…

«Это мы, что ли, выходит, мещане?» не понял Накатников. Он был готов обидеться. А Галанов продолжал:

— Только тот, кто не погряз в мелких житейских делишках, для кого не является самым главным в мире своя шкура, свое благополучие, для кого главное — интересы трудящихся и борьба за них, кто, как все честные рабочие, вместе со своим классом добивается новой, лучшей жизни для всех, — только тот настоящий человек.

И он говорил о поколениях революционеров, о партии большевиков, о Ленине и Сталине, героической работе большевиков во всех странах. И чем больше слушал его Румянцев, чем больше находил подтверждения своим мыслям, тем ярче чувствовал, что мало находиться в коммуне, а нужно, находясь в ней, быть не равнодушным обывателем, а борцом.

И все думали то же, что думал Румянцев. Галанов кончил и предложил обменяться мнениями. Ребята молчали. Слишком много поднималось мыслей, и трудно было одеть их в слова.

И тогда Красавчик шепнул на ухо Беспалову:

— Ну-ка, спроси, сколько судимостей позволяют иметь комсомольцу?

Беспалов покорно, не задумываясь, громко повторил этот вопрос.

Провокация Красавчика попала в цель.

Ребята притихли.

Давно уже среди них велись разговоры на тему о том, какую конечную цель преследует кружок.

— Изучим устав и программу, а дальше что?

— Чего тебе? Просветлятся мозги и ладно.

Накатников знающе объяснял:

— Организуется из желающих ячейка комсомольцев, как бывает на всяком производстве.

Накатников говорил правду: так бывает на каждом производстве. Условия же коммуны, особенный состав слушателей Кружка требовали иного подхода к делу.

На вопрос Беспалова Галанов, ничего не подозревая, спокойно ответил:

— Член ВЛКСМ не имеет права ни на одну судимость.

И в тот же миг раздался голос Румянцева:

— Выходит, из нас — бывших воров — нельзя организовать ячейку?

Галанов потупился, смущенно протер очки. Калинин подтолкнул его локтем: «Эка, дернуло тебя». Но, с другой стороны, Галанов дал правильный ответ, не существовало никакого другого ответа!

— Тогда на кой же ляд вся эта волынка с кружком! — громко произнес Красавчик, точно именно ему больше всех нужна была ячейка.

Он немедленно покинул комнату. Вслед за ним удалились Гага и Старик. Беседа продолжалась, но болшевцы не выказывали к ней прежнего интереса. Сидели они вялые, равнодушные, для того лишь, чтобы не обидеть комсомольцев своим уходом.

Вечером производилась генеральная уборка общежития. Воспитанники мыли полы, выносили на солнце кровати, матрацы. Румянцев ожесточенно колотил палкой по одеялу, развешанному на веревке.

— В ячейку захотел? А сколько судимостей? Четыре? Мало! Стажа нехватает. Меньше чем с десятком — не принимают.

Накатников, сидя на пне, ожесточенно курил:

— А ты рад?

— Рад! Очень рад! — приговаривал с ожесточенным злорадством Румянцев при каждом ударе палкой. — Не суй нос. Он у тебя длинный. Откусят. Воры! Марафетчики! Так вас! Поделом!