Болшевцы

— Эй, — неожиданно позвал Накатников, — погодите-ка минуточку!

Он догнал комсомольцев у самой двери. В коммуне знали резкую прямоту его характера. «Сейчас он их прояснять будет», подумал Румянцев и не ошибся.

— Вы зачем, собственно, приезжали-то? — громко спросил Накатников.

— А посмотреть, — ответил Калинин так быстро, словно давно был готов к такому вопросу. — Нам не раз в ГПУ говорили: «Интересный в коммуне народ, не худо бы вам побывать». «Давай, Женя, съездим», сказал я Галанову. Ну и поехали!.. — Калинин поднял невинные глаза на Накатникова. — А вы разве имеете что-нибудь против?

— Нет, что же, — хмуро ответил Накатников, отходя на прежнее место к стене.

— Спите, други, — пожелал Калинин и для чего-то добавил. — Мы тут в соседнем флигельке заночуем.

После ухода гостей в спальне долго стояла тишина. Первым поделился своими впечатлениями Умнов.

— Рукастые парни, — сказал он о комсомольцах, — если заняться с ними — толк из них выйдет.

— А вот зачем приехали? — многозначительно вставил Румянцев.

Красавчик, лениво раздеваясь на ночь, процедил:

— Они — доктора, вроде нашего Богословского. Зубы приехали заговаривать. «Политики». Просились мои кулаки об их скулы почесаться.

Румянцев вдруг соскочил с койки. Он и сам не отдавал себе отчета в том, что так взбесило его в словах Красавчика.

— Ты кто такой, откуда, цыганский барон! — кричал он, подбежав к Петьке. — Ты смотри с кулаками-то!

Красавчик снимал через голову гимнастерку, не видя Румянцева, а когда снял — попятился, защищая лицо руками:

— Опился, что ли? Уйди, говорю. Балда!..

— Закрывайся одеялом и не дыши! Дыхнешь раз — при всех говорю: изувечу.

— Дышать нельзя и не дышать нельзя: кругом смерть, — пытался отшутиться Красавчик, но послушался и лег.

Накатников молча взял Румянцева под руку и увел в коридор. Через несколько минут они вызвали туда же Карелина и о чем-то долго шептались.

Ночью комсомольцев разбудил осторожный стук в окно. На крыльце кто-то переступал с ноги на ногу, было слышно поскрипывание ступенек и глухой, сдержанный говор.

— Это они, Миша, — определил сразу Галанов. — Вот так фокусы… Дня не дождались…

— Одеваться, что ли? — раздумывал Калинин.

— Обязательно. Нехорошо расхристанным показываться.

Стук повторился более настойчиво. Галанов пошел отпирать.

Возвратился он, чиркая на ходу спичками, сопровождаемый тремя болшевцами. Они были в шинелях и буденновках…

— Где тут у вас лампа? — спросил один, в котором при неверном освещении Калинин узнал Накатникова.

Зажгли лампу. Двое других были Карелин и Румянцев. Карелин тихо говорил:

— В Москве, на Столешникевом переулке, есть небольшой такой музыкальный магазинчик. Там иногда бывают заграничные струны. Купили бы мне. Деньги у меня есть, заработал.

— Хорошо, куплю, — пообещал Галанов.

— Как вы их переправите сюда? — осведомился деловито Накатников. — В Москве-то мы не часто бываем.

— Может, еще собираетесь к нам заглянуть? — спросил Румянцев, приближаясь к Галанову. — Может, сами и привезете?

Наступило короткое молчание. Ребята ждали ответа, и в требовательном ожидании их чувствовалось нечто гораздо большее, нежели забота о заграничных струнах. Калинин раздумывал, как лучше ответить. Его опередил Галанов:

— Вот что, ребята! Я не знаю, за кого вы нас приняли и зачем пришли… Но могу вам прямо сказать: цель нашего приезда одна и очень простая. Вот вы говорите — в Москву вас пускают с оглядкой. Не Москвы жалко, а за вас опасаются. Знакомые ваши там… Известно, какой народ. К кому пойдешь? Вот мы и хотим с вами дружбу вести… Заглядывайте к нам. На Сретенке мы с Мишей живем. В клуб сходим, погуляем. Вот и вся наша цель. Струны мы вам припасем… Поищем хороших.

Галанов уже не выглядел больше меланхолическим простаком, каким казался в спальне.

— Не поедем мы к вам, — ворчливо сказал Румянцев.

— Это почему?..

— Какой вам с нами интерес… Калинин засмеялся:

— Мы-то вот к вам приехали — значит, нам интересно… Выходит, это у вас интереса нет.

— Нет, нам интересно, — вежливо возразил Накатников.

— На том и помиримся, — улыбнулся Галанов. — Интересно — так приезжайте, будем ждать.

Нельзя, однако, сказать, что расстались они закадычными друзьями.

Через две недели Галанов и Калинин снова ехали в Болшево. Установилась зима. День выдался мягкий, теплый, снег отсырел. По дороге со станции Калинин отстал немного, слепил крепкий снежок и предательски ударил товарища в спину. Галанов оборвал песню, пустился вдогонку за обидчиком. Настиг он его у самой коммуны, возле опушки леса, и подмял в сугроб. Он по-медвежьи ворчал над ним, сыпал за ворот снег.

После работы в мастерских ребята очищали дорожку от снега. Новые деревянные лопаты отсвечивали в их руках желтизной. Ослепительно белые комья летели в чащу елок. Они заметили комсомольцев. Некоторые приостановили работу.

— Политики наши балуются, — сказал Умнов.

Беспалов — знаток рукопашной — обеспокоился за судьбу Калинина:

— Коротышке не сдобровать.

Не утерпев, он крикнул ему:

— За ноги, за ноги! Эх, не может! — и Беспалов, бросив лопату, устремился на помощь.

За ним последовало еще несколько человек. Теперь Галанов барахтался в снегу, поверженный общими усилиями болшевцев.

— Пустите, дьяволы, очки у меня!

— В самом деле — очки раздавят, — сказал Накатников.

— Эй, вы там! Это что за драка — семеро на одного? Держись! — ободрил он Галанова. — Сейчас мы им всыпем.

Бой разгорался. Калинин вырвался из общей свалки:

— Это неорганизованно! Лупят, кого попало; не разберешь — кто свой, кто чужой. Давайте так: на два фронта. Одним командует товарищ Накатников, другим вот хоть бы вы… Ваша фамилия — Беспалов?

В команду к Беспалову попал и Галанов. Он ринулся на Накатникова с криком:

— Бей эстонскую буржуазию!

— Стой! — приостановился вдруг Накатников и, выронив заготовленный снежок, поднял руку:

— Почему — эстонскую? Я всякую ненавижу.

— Ты разве не читал сегодняшнюю газету? — удивился Галанов.

— Была охота.

— Здо-орово, — протянул комсомолец. — Разве у вас на рабфаке газет не читают?

— Что там стряслось? — заинтересовался Гуляев.

— А вот послушайте! — Галанов вытащил из кармана газету. — Эх, дьявол, размокла.

— Сами-то все перемокли! Да хватит возиться. Идем в спальню!

В комнате Галанов, поблескивая очками, говорил:

— Эстония, видите ли, очень маленькая страна. Всего-то населения в ней не больше, чем в Москве. Но буржуазия там такая же, как и везде. По приговору военно-полевого суда там расстреляно двадцать человек рабочих-революционеров и назначено к расстрелу еще семь…

— Да как они терпят? — вырвалось у Гуляева.

Даже Красавчик возмутился:

— Душа из них винтом! Они, шкуры, всегда так: сцапают нашего брата и сейчас же в ящик играть.

— Не путай, — съязвил Накатников. — Ты — урка, а те — революционеры и коммунисты…

— А я что — Ротшильд? — огрызнулся Красавчик.

На них зашипели:

— Дайте послушать!

— Да чего рассказывать, — сказал Галанов. — Читайте сами. В газете все есть… Вот хоть ты почитай. Для всех… — Он сунул газету подвернувшемуся Смирнову, тот уклонился:

— Я не псаломщик.

— Э, какой несговорчивый! Ладно — сам буду псаломщиком.

Галанов при общем молчании начал читать газету.

«По рассказам очевидцев горсточка повстанцев проявила необычайный героизм. Трое повстанцев напали на помещение полицейского резерва, где находились двадцать пять полицейских, и, ворвавшись внутрь, бросили зажигательную бомбу, которая, однако, не взорвалась, так как попала на мягкую койку…»

— А, чорт, мазло! — не утерпел опять Гуляев.

Накатников услышал за спиной возбужденный шопот Румянцева:

— Смелый народ. Ведь знали, на что шли. Я раз приговора в тюрьме ожидал. Знаю — больше полугода не получу, а все равно страшно.