Болшевцы

Вероломный Леха развлекался наравне с другими. К своему ботинку он не притронулся.

Грохнула опрокинутая табуретка. Хаджи Мурат захлебнулся руганью:

— Удавись ты со своими конями!.. Чтоб вас задушило вашей махоркой!.. Гад буду, если я еще хоть раз сяду калечиться!

Он исступленно размахивал уколотым пальцем.

— Кончай! Ну их! Вали на улицу, — загалдели болшевцы, бросая инструмент. — Безрук останешься… Отыскали ишаков!

Гуляев наспех натянул недочиненные ботинки и галантно расшаркался перед дядей Андреем:

— Разбогатею — марафетом угощу. Нюхнешь разок — понравится.

— Ты бы лучше угостил меня завтра махорочкой! — лукаво сказал дядя Андрей.

Через минуту он остался один, но морщинистое, хитрое лицо его было спокойно.

Очередь поближе познакомиться с воспитанниками коммуны пришла и кузнецу.

После обеда он открыл плечом дверь и грузно ввалился в спальню.

— Соскучились, сударики! — приветственно загремел он с порога и, растопырив руки, вразвалку двинулся к койкам.

На угловой койке, закрыв лицо фуражкой, дремал долговязый Калдыба. Он не успел еще протереть глаза, как дядя Павел ощупал его плечи и одобрительно похлопал по животу:

— Го-оден! — весело сказал он и пошел к следующей койке. На ходу он сопел и отдувался. Его ладони были так огромны, что, казалось, могут сплющить человека.

— Этот пистолет хорош, а этот жидковат, — объявлял он на весь дом.

Ошеломленные развязностью кузнеца, ребята не оказывали сопротивления. Даже Королев, славившийся атлетическим сложением и строптивостью характера, затаил дыхание на своей кровати.

Дядя Павел добрался до Королева в последнюю очередь. Он слегка пощекотал его за ухом:

— Хорош парень. Годен!

И тут произошло совсем невероятное событие. Могучий Королев, сделав страдальческое лицо, вдруг заскулил, точно щенок, который почуял прорубь:

— Куда годен? Не трожь меня, дяденька. У меня руки, ноги ломит… Вроде — тифозный…

Когда-то в угрозыске Королев с успехом симулировал сумасшедшего. Его отправили на Канатчикову, откуда он и бежал. Однако сейчас притворство совсем не удалось.

Кузнец участливо склонился над ним:

— Болен? А ну, посмотри на меня. Может, доктора кликнуть? Нет, ты смотри прямее, вот так. Здоров! — голос кузнеца был громок. — По глазам вижу — здоров. Из тюрьмы в коммуну жить пошел — за это умен. А что в коммуне очки втираешь — это негоже.

— А кто тебе позволил в мертвый час до нас прикасаться? — обидчиво, однако не слишком смело вступился за Королева Умнов.

Дядя Павел медленно, с достоинством потянул серебряную цепочку на своей груди и вынул часы. Щетинистые губы его строго шевельнулись.

— Рекомендую убедиться: мертвый час кончился девять минут назад, теперь живой начался. Ну, собирайтесь… Поведу я вас в такое прибыльное место, где сразу две пользы будет: физкультурой подзайметесь и деньгу ковать научитесь. Годные — за мной! — скомандовал он и повернулся в сторону двери.

Четверо признанных годными, почесываясь, поднялись с матрацев. Королев, притворно охая, поплелся последним.

— Малахольные! — крикнул вслед им Умнов. — Забыли, что от работы кони дохнут.

Умнов был одним из лучших учеников в обувной детдома имени Розы Люксембург. Там ему хотелось, чтобы все ребята видели, что он способнее и ловче каждого. В коммуне с приходом урок появились люди, бесспорно более ловкие. И Умнов потерял всякий интерес к обувному делу. Впрочем, в кузницу он пошел бы работать… если бы ему предложили. А дядя Павел даже не подошел близко к щуплому, низкорослому Умнову. Он распластался на матраце животом вниз и прикрыл голову подушкой, чтобы ничего не видеть.

Неподалеку от дома коммуны стоит покосившаяся, ветхая лачуга — кузница. Когда-то, еще до совхоза, в ней обитал кузнец-кустарь со своей женой. Супруги занимались не столько горячей обработкой металла, сколько винокурением: по ночам гнали самогон. Предприимчивую чету осудили. Кузница стала пустовать. Ржавела и протекала крыша. Дожди размывали горн. Несколько раз по неизвестным причинам кузница загоралась. Но почему-то бревенчатые стены ее не поддавались огню, лишь слегка почернели и обуглились.

По дороге дядя Павел расспрашивал ребят: хорошо ли их здесь кормят, крепко ли спят по ночам, какие болезни перенесли в детстве и нет ли у кого грыжи?

Ребята рассказывали о себе не очень охотно.

Лишь Калдыба подробно пожаловался, что у него на сердце сидит твердая, как орех, опухоль. Появилась она после того, как он однажды на рынке украл буханку хлеба. Нагнали торговцы. Били по голове страшно. Голова уцелела, но сердце повредилось. И когда ноет опухоль, он может выпить хоть две бутылки и все равно останется трезвым.

Он сетовал также на то, что в коммуне запрещают пить водку, нюхать марафет. Главное же — нет девочек! А теперь вот и махорку надо зарабатывать.

В кузнице дядя Павел велел болшевцам сиять шинели, надеть принесенные им кожаные фартуки. Он положил не спеша трехметровую стальную полосу на ребра наковальни.

— Пригото-овьсь! — нараспев скомандовал дядя Павел и вызывающе подмигнул. — Ну-ка, попробуйте, молодцы. Эй, парень, держи зубило. Ну, кто хочет ударить?

«Тифозный» Королев соблазнился первым. Он изо всей силы замахнулся кувалдой.

— Легче! — поправил его дядя Павел, наставляя в метку отскочившее зубило.

За Королевым ударил Калдыба. Длиннорукий, он размахнулся так неудачно, что кувалда ударилась о дверь, посыпались труха и щепы. Все прыснули со смеху. Калдыба сконфузился. Санька Королев толкнул его в спину:

— Уйди, криворукий! Дай-ка вот людям!

Дядя Павел посоветовал открыть дверь, чтобы можно было шире размахнуться кувалдой.

Первый раз в жизни парни рубили металл. Зубило отскакивало. Стальная полоса, не прилегая плотно к наковальне, пружинила. Каждый неверный удар грозил увечьем. Кузнецы чертыхались.

Королев одумался раньше других. Он вытер рукавом свой высокий мокрый лоб и удивленно посмотрел на ребят мутными от усталости глазами.

— Ослы! На какого чорта вам это железо нужно? — и выпустил из рук кувалду.

Она клюнула землю толстым носом.

— Перекурим, — сказал спокойно дядя Павел и распечатал голубую пачку папирос.

— Знатно, косопузые, работали. Глядел на вас и думал: не пропадем. Вылечимся от разных там опухолей и болезней! Ей-богу, вылечимся, не пропадем. — Он щелкнул в донышко пачки, и оттуда выскочили стройным рядком, как в обойме патроны, пять папирос.

— На дешевку не продаемся, — предупредили кузнеца болшевцы, угощаясь папиросами.

Дядя Павел сел на порог, сдунул пепел папиросы с фартука:

— Слов нет — рубили знатно, а все-таки с изъяном. Вы какие-то все кривобокие, нескладные, опять же бьете с правой, а с левой руки ни один не ударил. Молотобоец девяносто шестой пробы бьет с плеча и с левой и с правой руки, бьет и с головы частыми ударами, например, при сварке металла… Это я вот вам погодя покажу.

— Нет уж, другим показывай. С нас хватит, — сказал Беспалов.

Пыхтя папироской, к дяде Павлу подошел Королев, нагнулся и осторожно пощупал на левой руке кузнеца мускулы.

— Ишь, пес! Жернова какие… Небось, трудно левшой-то бить, а?

— Отдохнем — покажу, — повторил кузнец. — А сейчас поясню, для чего мы рубили металл. Это заготовка на резаки — ножи сапожные. Как ехать сюда, я договорился с обувной фабрикой «Парижская коммуна» взять у них заказ на эти резаки, по четыре целковых штука. Работа капризная, аккуратная. Когда научимся да пойдет у нас работа — часть вырученных денег мы будем распределять между собой как зарплату, а другую часть откладывать на покупку инструмента, материала, одним словом, на расширение производства. Разговаривал я и с костинскими мужиками и совхозом ОГПУ. Мол, мои ребята будут вам за продукты и плату лошадей ковать, перетягивать шины, что надо, ремонтировать. Заказов, выходит дело, хоть залейся. Вот и хочу спросить, как ваше мнение: разговаривать мне насчет этих заказов или уж пусть другим отдают?