Страница 19 из 101
И еще одно предупреждение. Авторы знакомы с деятельностью, т. е. боевой работой многих подпольных организаций и разведывательных групп в период Великой Отечественной войны. К великому своему сожалению, они должны честно признаться читателю, что полностью, до конца работа ни одного подполья той поры не известна никому. История каждого из них таит множество загадок и тайн, мучительных вопросов. Мы не знаем точных дат и имен непосредственных участников ряда конкретных действий, потому что никто, разумеется, не вел тогда последовательного и подробного дневника. В случае с людиновским подпольем, забегая вперед, сознаемся, к примеру, что и по сей день мы не знаем с полной достоверностью, кем был совсем молодой полицейский Дмитрий Фомин, погибший в конце 1942 года, — «своим» или «чужим».
Через несколько лет Зина Хотеева и Нина Хрычикова, давая весьма ответственные показания следственным органам, заявили убежденно, что Дмитрий Фомин, призванный на службу в полицию против своей воли, предоставлял Шумавцову весьма ценную для партизан информацию. При этом обе они, допрошенные поодиночке и в разное время, сообщили, что слышали от Алексея Шумавцова весьма высокую оценку подпольной работы Дмитрия. Если это так, то гибель Дмитрия Фомина от рук своих — трагическая ошибка, каких, должно быть, было немало и в Красной Армии, и в партизанском движении.
Видимо, никому не известно точно, по юношеской ли дурости или сознательно выдал взрослому предателю Федору Гришину Прохор Соцкий, умерший сравнительно недавно, всех, кого только знал по подполью — в первую очередь Алексея Шумавцова. Не знаем, вернее, располагаем весьма противоречивыми данными о том, как вообще попал Соцкий в организацию. Нам неизвестно достоверно — опять же из-за противоречий в документах, — кто был агентом полиции, конкретно ли Дмитрий Иванов повинен в гибели Клавдии Антоновны Азаровой.
Тот же Соцкий после освобождения Людинова был призван в Красную Армию, заслужил медаль «За отвагу», был тяжело ранен в грудь. Знаем до конца дней он переживал, что из-за него погибла группа Шумавцова и совсем уж безвинные семьи подпольщиков. Но вот что его мучило — раскаяние за предательство или муки совести за допущенную трагическую ошибку — не знаем, потому и судить не беремся.
Жизнь и судьбы людские вообще не всегда укладываются в четко очерченные нашими представлениями рамки, ее не описать только в черном или белом свете. Один из следователей полиции, руки которого — это точно известно — обагрены кровью соотечественников, сумев скрыть свою службу у оккупантов, после бегства из Людинова тоже оказался в Красной Армии, участвовал в боях, в одном из них потерял ногу, был награжден орденом Отечественной войны. Его изобличили много позже, осудили на двадцать пять лет. Отсидев года три в лагере для инвалидов, он попал под амнистию…
А пока вернемся к бирже труда. Одним из ее сотрудников, а таковыми могли быть и были только лица, которым оккупационные власти безусловно доверяли, стал выпускник людиновской школы № 1, позднее брянский студент Дмитрий Иванов. Старый знакомец Алексея Шумавцова по футбольным баталиям довоенной поры и одноклассник Тони Хотеевой и Коли Евтеева.
Как попал он на биржу труда?
Читателю уже известно, что официально он поступил на службу в полицию лишь в начале второй оккупации Людинова. Известно также, что еще осенью 1941 года к нему домой приходил его бывший учитель, а ныне начальник полиции Двоенко. Иванов, по его словам, отказался тогда от зачисления в полицию. Возможно, что так оно тогда и было. Но, скорее всего, Двоенко предложил ему другое — пойти на «хлебную» должность на биржу труда.
Приблизительно в те самые дни, когда Дмитрий Иванов начал свою позорную деятельность на стезе предательства и измены, Алексей Шумавцов сколачивал ядро разведывательной группы. Мы не знаем доподлинно точно, когда и как это происходило, в какой последовательности он привлекал будущих соратников, какие слова при этом говорились, что ему отвечали, не знаем, сколько и чьи кандидатуры он после размышления отклонил. Остается психологической загадкой, почему ребята, вошедшие в основное ядро подполья, безоговорочно признали Алексея Шумавцова своим руководителем, как бы мы сказали сегодня — лидером. Ведь все они, кроме привлеченных позднее Семена Щербакова, Володи Рыбкина и Толи Крылова, были старше его.
Александр Лясоцкий — 17 лет.
Антонина Хотеева — 20 лет, к тому же московская студентка.
Николай Евтеев — 20 лет, тоже студент.
Анатолий Апатьев — 17 лет.
Виктор Апатьев — 17 лет.
Шура Хотеева — 18 лет.
Зина Хотеева — 17 лет.
Миша Цурилин — 18 лет.
Напомним, что Алексею Шумавцову только в марте сорок первого исполнилось шестнадцать, и закончил он всего лишь девять классов, к тому же не в городской, а в сельской школе. Да и знали его ребята только по встречам в не такие уж долгие дни летних и зимних каникул, тогда как между собой были знакомы много лет еще и по школе. К тому же Толя и Витя Апатьевы были двоюродными братьями, таковыми же приходились сестрам Хотеевым, с Зиной они еще были и одноклассниками, так же как Тоня с Колей Евтеевым.
По крайней мере трое из них вполне и сами могли по объективным качествам претендовать на руководство молодежной подпольной группой.
Антонина Хотеева — волевая, энергичная, из тех, про кого говорят «бой-девица», озорная и бедовая. В школе всегда была активной общественницей, ее избирали и в ученический комитет, и в комитет комсомола. Привыкла всегда быть на первых ролях. Этому способствовало и то, что Тоня была красива и очень нравилась всей мужской половине, по крайней мере, старших классов.
Анатолий Апатьев — тоже из тех, кого называют коноводами. Благонравием не отличался, так что кое-кто из соседей даже называл его в сердцах хулиганом. В дружбе был самоотвержен и надежен. Однажды на перемене в кровь отлупил дылду, на три года старше себя, за то, что тот обижал младших. А еще — Толя умел играть на гитаре и мандолине.
Шура Лясоцкий — в чем-то полная противоположность Апатьеву, но тоже решительный и прямой. Любитель и знаток природы, он легко сходился с людьми, был общителен и дружелюбен. Отличался разнообразием интересов: занимался в яхт-клубе, в авиамодельном и литературном кружках. По воспоминаниям товарищей, хотел стать летчиком или моряком. Шура — единственный из этого ядра, от кого не осталось ни одной фотографии. Известно, что был он среднего роста, темноволос, с правильными чертами лица. Его портрет по памяти нарисовал один из друзей, а потом сходство удостоверил своей подписью единственный уцелевший из всей большой семьи Лясоцких старший брат Владимир, находившийся в войну в армии.
Стало быть, имелись в шестнадцатилетнем Алексее Шумавцове такие качества подлинного вожака, что и эти трое, и все другие признали его старшинство, даже не зная, что только он остался в городе не по воле случая, а по настоящему приказу контрразведки с подлинно боевым заданием.
С достаточной степенью достоверности мы можем предположить, что первыми Шумавцов привлек к подпольной работе Сашу Лясоцкого, которого знал давно, Шуру Хотееву, Тоню и потом уже Анатолия Апатьева, а тот привел брата Виктора. По-видимому, именно Тоня привлекла своего одноклассника Николая Евтеева. Само собой получилось, что следом за старшими сестрами пришла в группу Зина Хотеева. Мишу Цурилина, безусловно, вовлек сам Алексей — они были соседями и хорошо знакомы.
Зина Хотеева поддерживала дружеские отношения с женщиной гораздо старше себя — Марией Кузьминичной Вострухиной, жившей на улице Ленина. Ее муж Иван Михайлович был в партизанском отряде и в последующем не раз ходил в Людиново на связь. Именно он принес Марии Кузьминичне из леса первую партизанскую листовку, написанную от руки, — в отряде тогда еще не было пишущей машинки. Мария Кузьминична первая же переписала ее несколько раз печатными буквами, после чего расклеила их ночью на заборах. Позднее она привлекла к размножению и распространению листовок двух своих знакомых девушек — Римму Фирсову и Нину Хрычикову. А вообще-то этим делом занимались по мере возможности все участники подполья. Толя Апатьев однажды из чистого озорства, чтобы позлить полицаев, наклеил листовку на… дверь штаба полиции. К 24-й годовщине Октябрьской революции подпольщики распространили по городу около пятисот листовок, из которых жители узнали правду о положении на фронтах.