Киллоу

Захватив оба револьвера и зарядив «паттерсон», я выехал из лагеря. Неподалеку проползли две гремучие змеи.

Вечер был тихим. В низинах собирались тени, а далекие горы окрашивались в мягкие розовые и пурпурные тона. Где-то далеко закричал перепел, а через минуту раздался ответный крик. Это были голубые перепела, мелкие — не больше голубя — нелетающие птицы.

Дважды я с помощью кожаной веревки, которую носит с собой каждый ковбой, чтобы перевязывать ноги бычкам, расставил силки в тех местах, где видел заячьи следы.

Но дичи я не встретил. Перед тем, как совсем стемнело, я убил перепела и вернулся в лагерь с единственной добычей. На рассвете я проверил силки и вытащил зайца. Все это разделили между женщинами и детьми.

Мы снова двинулись. Пик Гвадалупе казался еще выше, а северные пастбища, которые простирались за ним, угрожающе скрывались в темноте. Тим Фоули, — самый старый из нас — в тот день дважды падал, но поднимался и продолжал путь.

В ту ночь, пройдя всего несколько миль, мы сделали привал в маленькой рощице из дубов и сосен у подножия высящейся над нами горы.

Тим Фоули обессилено упал на землю, Майло и Зено помогли устроиться женщинам и детям и расседлали лошадей. Я же, захватив «паттерсон», сразу вышел на охоту.

Говоря по правде, я был испуган. Мужчины не ели уже целый день, до этого четыре или пять дней ели очень плохо и мало. Тим был уже стар, а идти нам до Копер-Майнс еще долго.

Мне попадался медвежий помет, но очень старый, а следов оленей или антилоп я не видел совсем. Поскольку это была земля апачей, стрелять следовало только наверняка, чтобы выстрелы не услышали индейцы.

Было очень тихо. По груди и спине под рубашкой стекал пот. Небо сияло голубизной, облаков не было. Неожиданно я почувствовал странное напряжение, хотя ничего не слышал и не видел. Я осторожно шагнул вперед.

Высоко вверху черным пятнами на фоне голубого неба кружил одинокий стервятник. Тропа проходила на тысячу футов выше нашего лагеря. Вытерев влажные ладони о рубашку, я двинулся вперед. Вдруг на краю утеса ярдах в пятидесяти я увидел большого снежного барана.

Он не заметил меня, наблюдая за чем-то внизу. Его огромные рога завивались вперед и вверх. Цвет шкуры был совсем как у оленя. Первый раз в жизни я видел такого.

Осторожно прислонившись плечом к скале, я прицелился, но в это время снежный баран заметил что-то и насторожился. Опустив винтовку, я шагнул к откосу и взглянул вниз.

Это была вереница коров: одна, вторая, третья… И это были наши коровы! А затем из-за кустов вышел Джим Пур!

Не шевелясь, я смотрел, как они медленно выходят из ложбины на каменистое предгорье. Там было голов тридцать: несколько коров, несколько бычков, взрослые быки, а за ними шагали двое мужчин и женщина на единственном коне.

Мне хотелось окликнуть их, но снежный баран отступил от края скалы и был готов убежать. Я поднял «паттерсон», снова прицелился и выстрелил.

Баран подпрыгнул и упал на широко расставленные ноги, затем колени у него подломились, и он упал на бок.

Бросив взгляд вниз, я никого не увидел — только стоящих коров с поднятыми головами… Усмехнувшись, я опустил винтовку и, зная, как разносится голос в такой тишине, крикнул:

— Вы чего, ребята, так испугались? Можно подумать, вы никогда не слыхали выстрелов.

— Дэн? Дэн Киллоу? — это был голос Зеба.

— Если это не я, — прокричал я в ответ, — то кто же еще?

Они вышли на открытое место: Роза Сэнди, ехавшая на коне, Зебони Ламберт, Джим Пур и Мигель. А затем из кустов выбрался еще один — Том Сэнди!

Я радостно вскрикнул и помчался было вниз по склону, но потом вспомнил о добыче.

— Джим! Поди сюда! Я убил снежного барана!

Он вскарабкался на гору.

— Ты лучше разделываешь туши, Джим, поэтому займись им, а я пойду поговорю с нашими, потом поднимусь и помогу упаковать мясо.

Конь, на котором ехала Роза, был тем самым, что Зебони отбил у индейца. Они ускакали далеко, прежде чем Зеб убил команча, и к тому времени уже хлынул дождь и перестрелка закончилась.

Эти края кишели команчами и команчерос, поэтому Зебони спрятался вместе с конем в небольшом овраге у реки. Он провел ужасную ночь, но утром увидел несколько коров, собрал их, а затем встретился с Розой и Томом Сэнди.

С ними был Мигель, и ему было плохо. Его схватили индейцы, он убил похитителей и сбежал, но его снова ранили. Однако раны оказались легкими, и через несколько дней он уже чувствовал себя значительно лучше.

Они собрали скот, который смогли найти, и двинулись на северо-запад к известковой впадине, о которой знал Мигель. Там они нашли воду и выменяли бычка на зерно у дружелюбно настроенных индейцев липанов.

В двадцати милях к западу они повстречали Джима Пура. Во время нападения он укрылся под берегом, затем поймал лошадь, чей наездник был убит, и после того, как стрельба затихла, он тронулся на запад в одиночку.

Через девять дней мы добрались до Эль-Пасо — маленького городишки из одноэтажных глинобитных хибар, лежащего по обе стороны американо-мексиканской границы. На северном берегу реки располагалось несколько поселений. Самые большие — Кунс-ранчо и Магоффинсвилл — лежали в полутора милях друг от друга. Примерно в миле от Магоффинсвилла было еще одно поселение и ранчо.

Недалеко от него мы нашли уютное место и устроились.

Ко мне подошел Зебони. Наше маленькое стадо, вожаком которого вновь стал старый пятнистый бык, паслось рядом с городом.

— Что будем делать, Дэн?

— То, что начали делать, — сказал я. — В любом случае я собираюсь набрать ковбоев и работать хотя бы с таким стадом, которое у нас есть, чтобы основать ранчо.

— А потом?

— А потом я отправлюсь на охоту за человеком с паучьим шрамом на лице, которого зовут Фелипе Сото.

По натуре я спокойный человек. В свои двадцать три года мне нравилось общество людей и тяжелая работа, иногда во мне поднималась безудержная ярость, и часто я был вынужден прятать ее, чтобы не прослыть опасным человеком -пусть этой характеристикой гордятся юнцы да мужчины, так и не ставшие взрослыми. Тем не менее ярость была во мне, и знали о ней немногие.

Знал отец: он был со мной тогда в Сан-Антонио. Знал Зебони: он был со мной в Ларедо. А теперь я чувствовал, что ненависть к Фелипе Сото и его команчерос нарастает.

Они убили отца в расцвете жизни и сил. Они убили наших людей, которые не бросили нас в беде и остались верными нам до конца.

И вот жгучая ярость заполняет меня. Когда она победит рассудок, чувства мои обострятся до предела, сердце застучит медленнее, походка станет кошачьей, я буду смотреть на мир другими глазами — абсолютно жестокими и безжалостными. И мне это не нравилось. Именно поэтому я не носил револьверы — чтобы не пускать их в дело.

Я помедлил и обдумал ситуацию. Вокруг меня собрались хорошие люди, они приехали на Запад, надеясь на отца и на меня, поэтому я обязан был сделать все, чтобы им сопутствовала удача. Однако у нас было не больше пятидесяти долларов и очень маленькое, но дорогое для нас стадо. А чтобы двигаться дальше, нам нужны были лошади, утварь, разного рода припасы.

Впереди лежали долгие мили земли, принадлежащей апачам, и там, где мы выберем себе место для ранчо, тоже, скорее всего, будет их земля.

Ну, а теперь надо думать о другом. Следует найти лошадей, фургон и припасы для дальнейшего пути. Стадо наше было маленьким, но оно будет расти. В нем два молодых быка и около двадцати коров, в большинстве своем тоже молодых. Остальные — бычки, которых можно будет сразу продать.

В Магоффинсвилле я привязал мышастого к коновязи у магазина Джеймса Магоффина и вошел. Со мной были Зебони Ламберт и Зено Йерли.

Магоффин приехал сюда из Кентукки четырнадцать лет назад и построил дом. Затем построил склады и магазины, занялся торговлей, и она процветала.

Когда я ехал сюда, то понимал, что выгляжу не очень представительно. Я давно не брился, поскольку бритва пропала. На мне была помятая шляпа с плоской тульей, плоскими полями и дыркой от пули, поношенная замшевая куртка с бахромой, прямые кожаные брюки, тоже с бахромой, и испанские сапоги со сбитыми каблуками. Мои спутники выглядели не лучше.