Друг или враг?

В какой-то степени немцев можно считать дураками, но они очень упрямы и не сразу отказываются от своих планов. Они не успокоились бы, пока не раскрыли бы всю организацию. Вот причины, по которым я действовал именно так.

Я невольно стал восхищаться Пульхофом. На каждый мой вопрос он незамедлительно давал разумный, и вполне удовлетворяющий меня ответ. Он не терялся и не пытался выиграть время для обдумывания ответа, прикидываясь медлительным или недостаточно умным, как это делают некоторые подозреваемые. Он был или честным человеком, или искусным лжецом, но с каждым его ответом я все больше верил ему. Однако я еще не пустил в ход свой самый крупный козырь.

— Пока все идет отлично, — сказал я. — Вы ответили на все мои вопросы. Теперь я хотел бы, чтобы вы ответили еще на один вопрос. Из показаний ваших товарищей, да и из ваших слов я понял, что ваше путешествие было не совсем обычным.

Вы покинули Голландию в небольшой парусной лодке, у которой был и мотор. Вы, как я понял, отплыли от устья реки Маас днем. И вашу лодку наверняка должен был заметить немецкий сторожевой катер, стоявший в устье реки. Катер дал вам сигнал, чтобы вы остановились и дождались проверки, но вы не обратили на этот сигнал никакого внимания и продолжали плыть.

Верно я говорю?

Пульхоф в знак согласия кивнул, а я кратко резюмировал:

— По всем правилам международного права сторожевой корабль должен был дать предупредительный выстрел и, если после этого вы не остановились, броситься за вами в погоню и потопить вас. Этот корабль имел скорость по меньшей мере вдвое большую, чем ваша лодка. Он был до зубов вооружен, и им управляли немцы, в то время как ваша лодка была, конечно, безоружной. Они в любое время могли подстрелить вас, как сидящую на воде утку. Но, по вашим словам, сторожевой корабль позволил вам уйти. Он подал вам один предупреждающий сигнал, затем другой, а когда вы не подчинились ему, он вдруг потерял к вам интерес. Как вы объясните это? Немцы аккуратные люди, и они обычно не разрешают нарушать установленные ими правила. К тому же им определенно доставило бы удовольствие потопить это голландское суденышко, оставившее их с носом.

Пульхоф посмотрел мне в глаза, пожал плечами, улыбнулся своей приятной улыбкой и сказал:

— Я так же, как и вы, не могу объяснить этого. Я, конечно, понимаю, что вы думаете, и не могу осуждать вас за это, принимая во внимание действительно странные обстоятельства. Вы думаете, что побег был специально подстроен и что я заранее сговорился с немцами, и поэтому они позволили нам уплыть. Другими словами, вы считаете меня немецким агентом. Я понимаю, что это единственный логичный вывод, который вы можете сделать, но, хотя эта история и кажется неправдоподобной, все было именно так.

Счастливое стечение обстоятельств! Сторожевой корабль, очевидно, на этот раз имел нерасторопную команду. Клянусь, я не немецкий шпион и никогда им не был. Трудно найти объяснение всему этому. Я только еще раз могу повторить, что правда иногда необычнее вымысла.

Пульхоф повторил вслух мои мысли. Он не смутился, не потерял самообладания.

Он, конечно, понимал, что, вероятно, его жизнь и определенно его свобода зависели от того, сможет ли он дать удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Теперь Пульхоф уже не держался так уверенно, как раньше, но по-прежнему невозмутимо смотрел мне в лицо. Оставив пока последний вопрос без ответа, я решил прибегнуть к другой уловке.

— Лодки, на которых вы отправляли людей, — благодатная тема для разговоров. Давайте поговорим о них. Мне известно, что примерно за шесть месяцев до вашего приезда в Англию одной из снаряженных вами лодок не удалось достичь места назначения. Кажется, она отправилась ночью из какого-то пункта голландского побережья между Схевенингеном и Хук-ван-Холландом. Мотор отказал, а на море дул сильный ветер. Море бушевало, а в лодке не оказалось опытных моряков. Лодку ветром пригнало обратно к побережью Голландии. И примерно около десяти часов утра, то есть когда уже было светло, пассажирам пришлось высадиться в Хук-ван-Холланде. Вообразите себе эту картину.

В гавани полно береговой охраны, портовых служащих, агентов немецкой полиции безопасности, таможенников и других лиц. И вдруг среди бела дня в гавани появляется поврежденная лодка, наполненная голландцами. Пристав к берегу, пассажиры быстро выгрузились и разошлись в разных направлениях, но никто не обратил на них внимания. Ни один человек не задал им ни одного вопроса, ни один немецкий полицейский не остановил их, а береговая охрана не сообщила о прибытии этой подозрительной лодки. В мирное время такое происшествие могло остаться незамеченным. Но в военное время и в оккупированной стране оно определенно должно было вызвать сенсацию. Что вы скажете на все это?

Пульхоф некоторое время молчал. Потом он заговорил:

— Все это совершенно необъяснимо. Как вы уже сказали, пассажиров, как только они вступили на берег, должны были немедленно арестовать, но этого не случилось. Им повезло и в том отношении, что сторожевой катер оставил их в покое. Этот случай относится к таким, о которых можно сказать, что правда иногда необычнее вымысла.

— Всему этому может быть одно объяснение, — заметил я. — Вероятно, немцы заранее знали об отправке этой лодки. И их информировали вы. А когда лодка вернулась обратно, немцы, по-видимому, подумали, что пусть лучше пассажиры разойдутся; ведь как-никак они были вашими друзьями, а вы в свою очередь были другом немцев.

Пульхоф холодно улыбнулся.

— Это было бы возможно, если бы я был другом немцев. Но, как я уже вам сказал, я никогда не был и не буду другом этих свиней. Вы можете верить или не верить мне, но я говорю правду.

— Правда иногда необычнее вымысла, — прервал я его. — Я не раз слышал об этом. Ладно, оставим пока этот вопрос и перейдем к следующему. Можете радоваться: это последний вопрос, который я собираюсь задать вам. Поговорим еще о лодках. Они все сильнее интересуют меня.

Через два месяца после того как произошел случай, о котором мы только что говорили, вы снарядили другую лодку. Она отплыла от побережья Северной Голландии. Но, как и предыдущая, потерпела аварию, и ее прибило обратно почти туда, откуда она отправилась. Но на этот раз, едва пассажиры ступили на берег, их арестовали. Мне известно, что один из арестованных после длительного допроса, не выдержав пыток, рассказал всю правду об этом побеге. Он сообщил, что вы организатор этого побега, и даже сказал немцам ваш домашний адрес. Как вы знаете, гестаповцы немедленно арестовывают каждого, кто хоть в малейшей степени вызывает у них подозрение. И если на кого-то указывают и все улики против него, то за его жизнь нельзя дать и ломаного гроша. Однако вы спокойно продолжали заниматься своими делами. Гестаповцы не только не арестовали вас, но и не удосужились вызвать вас для допроса. Почему, я вас спрашиваю?

Пульхоф по-прежнему оставался спокойным.

— Это еще один необъяснимый случай. Может быть, немцы рассчитывали, что я наведу их на след какого-нибудь важного лица, собиравшегося бежать из Голландии. Или они думали, что я не мог действовать в одиночку, и поэтому не трогали меня, надеясь со временем раскрыть всю организацию.

— Ваше объяснение не лишено логики. Но давайте рассуждать логично и дальше. Если немцы действительно следили за вами, то через несколько месяцев они могли заметить, что вы готовите побег новой партии, с которой хотите бежать и вы сами. Надо полагать, они не дали бы человеку, находящемуся у них на подозрении, выскользнуть из их рук. И они, конечно, арестовали бы вас до того, как вы попытались бежать. Однако вы здесь. Вывод можно сделать только один: немцы не держали вас под наблюдением.

Так я допрашивал Пульхофа несколько дней. Снова и снова возвращался я к этим трем необъяснимым вопросам. Необъяснимым, если только не прийти к заключению, что он был заодно с немцами, которые покрывали его. За все это время Пульхоф ни разу не потерял спокойствия.