Шпион

Я не буду описывать нашу жизнь мотоциклистов-посыльных в первые недели войны. Это была бы интересная история, но один из наших сослуживцев уже рассказал ее. [7] Возможно, это была самая замечательная часть жизни на войне. В ней было много возбуждающего волнения и как раз достаточно риска, чтобы возбудить аппетит без той нудной однообразной работы, которая является неотъемлемой частью судьбы пехотинца на войне. Однако я расскажу о двух случаях, которые хотя и не особо были связаны со службой посыльного-мотоциклиста, зато оказали влияние на мою последующую карьеру.

Первый случай произошел как раз в день нашего прибытия. Наш транспорт стоял бортом вдоль дока в Гавре. Царило очевидное замешательство, когда кони и повозки нашей бригады выгружались с корабля. Наш начальник оперативно-разведывательного отдела бригады руководил выгрузкой, и ему ужасно мешало то обстоятельство, что он совсем забыл французский язык, который когда-то очень давно учил в школе, но с тех пор им не пользовался. Даже сейчас он, вероятно, смог бы на французском попросить ручку у тетушки местного садовника, но никак не мог сказать дюжине французских чернорабочих, чтобы те пошевеливались и оттащили эти чертовы пустые повозки с пирса. Я поспешил ему на помощь. Возможно, если бы я был профессиональным военным, то никогда не осмелился бы даже приблизиться к такому высокопоставленному офицеру, как начальник оперативно-разведывательного отдела бригады. Но он несколько смущенно обрадовался моему предложению, узнав, что я говорю по-французски. Я выучил французский язык не в школе, а сидя на коленях моей матери. Мои первые фразы были не о тетушках садовника, это были маленькие сказки и детские стишки, с повторения которых я научился говорить еще в раннем детстве. Пока я рос, мой французский язык, благодаря усилиям моей матери, развился до наивысшего уровня, которого, скажу без ложной скромности, может достичь англичанин. Кроме того, во время моих путешествий заграницу я выучил еще много других слов, которым моя мать точно никогда не собиралась бы меня учить. Но именно такие слова мне и понадобились в данной ситуации. Я включил три-четыре крепких выражения в мою первую фразу, и потому эти французы в докерских блузах тут же принялись за работу с тем выражением любопытства в их глазах, которое полностью очаровало начальника оперативно-разведывательного отдела. Я занимался этой работой для него еще несколько часов, а по окончании работ он даже поблагодарил меня! А я ведь был всего-навсего младшим капралом (мне дали мою лычку, конечно, только в качестве “охранной грамоты”), что само по себе удивительно, хотя я тогда был слишком молодым солдатом, чтобы сообразить это.

Второй случай произошел в Ла-Ферте-су-Жуар, где-то недели две спустя. Битва на Марне была в самом разгаре; теперь мы уже не отходили, а наступали. Я прибыл с донесением в штаб бригады как раз в тот момент, когда на деревенскую площадь ввели группу пленных. На площади находилась мэрия, где и размещался штаб. Там был мой старый друг — начальник оперативно-разведывательного отдела бригады. Увидев меня на площади, он окликнул меня. Я поспешил к нему. — Я полагаю, вы говорите по-немецки не хуже, чем по-французски? — спросил он.

Ну, конечно, я знал немецкий, ведь, как я уже упоминал, моя мать считала немецкий своим родным языком. Кроме того, англичанину куда легче выучить на действительно хорошем уровне немецкий язык, нежели французский, и я думаю, что могу заявить (и через несколько месяцев мне пришлось это доказать на практике), что мой немецкий язык ничуть не отличается от языка настоящего немца. Потому я спросил начальника оперативно-разведывательного отдела, чем я мог бы ему помочь. — Я хочу задать этим фрицам целую кучу вопросов, — сказал он достаточно раздраженно. Впрочем, это было понятно, учитывая, сколько работы навалилось на него за последние дни. — Я хочу знать, из какого они полка, из какой дивизии, откуда они, что они пытались делать, когда мы взяли их в плен. У меня десятки вопросов. А все, что я могу их спросить, это фраза “Vo ist seinen regiment?”, которую я взял из словаря, но, черт побери, даже если они и поймут мой вопрос, то я все равно не пойму их ответы.

Легче задания для меня было не найти. Он задавал мне вопрос, а я его переводил. Я смело включился в работу. Я даже пытался распознать психологию каждого немца, которого допрашивал. Говорить с ним вежливо и добродушно или применять методы допросов “третьей степени”? Большинство пленных, конечно, отказывались рассказывать что-то, что имело бы хоть малейшее значение, но один или два из них то ли случайно, то ли от испуга выболтали несколько полезных деталей.

Мы отсортировали информацию, потом мне нужно было торопиться, чтобы вовремя доставить накопившиеся донесения. Когда я уходил, начальник оперативно-разведывательного отдела обратился ко мне. — Когда ваши фокусы на мотоцикле закончатся, — сказал он, — возвращайтесь ко мне с рапортом. Вы слишком полезны, чтобы заниматься этими дурацкими мотогонками.

Я вспомнил эти слова через пару недель. В это время фронт более-менее стабилизировался от Швейцарии до Северного моря. Волнующих поездок по стране, с риском в любую минуту напороться на вражеский патруль, уже больше не могло быть. Наши донесения становились регулярными и скучными. На самом деле, как говорил Мэйсон, мы перестали быть мотоциклистами-связными, а превратились в почтальонов. Очевидно, если начальник оперативно-разведывательного отдела бригады на самом деле всерьез имел в виду то, что он мне сказал, то как раз наступило время обратиться к нему. Так мы и сделали — мы, потому что я потащил Мэйсона с собой. Начальник оперативно-разведывательного отдела через полчаса беседы сказал, что нам нужно немедленно присвоить офицерское звание. Мэйсона следовало бы назначить в батальон, но он сказал, что постарается вытащить и его и меня на штабную работу. Это звучало великолепно, и мы ушли вполне довольными, потому что начальник оперативно-разведывательного отдела подал соответствующий рапорт. К сожалению, два дня спустя он был тяжело ранен во время посещения передовой.

Несмотря на это, наше представление на офицерские должности прошло без сучка и задоринки. Единственная часть его рекомендаций, на которую не обратили внимания, касалась возможности использования меня на штабной работе. Это меня не особенно расстроило. Когда я был связным, мне приходилось бывать в самых разных штабах. Из этого опыта я вынес впечатление, что офицеры этих штабов, как умные, так и болваны, все получали хорошее жалование и носили роскошные красные петлицы, но, как казалось мне, были столь же бесполезны, как и мелкие клерки. Некоторые из них даже не были хорошими клерками. Потому я с облегчением узнал, что Мэйсон и я получили офицерские звания и направлены в пехотный батальон. Помимо всего прочего, как я мог бы заниматься штабной работой, предварительно не изучив досконально обязанности обычного строевого офицера?

Нам дали всего два дня на оформление. Потребность во вторых лейтенантах была ужасающей. Нужно учесть, что небольшая британская армия потеряла практически всех своих строевых офицеров во время отступления от Монса, Битвы на Марне и на реке Эна, и особенно у Ипра. Мы оба некоторое время провели в учебном центре, но не получили серьезной подготовки, да и не стремились к ней. Теперь нам пришлось сесть и подумать о том, что мы забыли большую часть того, чему нас учили. Однако мы попытались за сутки вспомнить и выучить все, что могли. Сначала мы нашли старшего сержанта-пехотинца, чей батальон находился на отдыхе, дали ему десять франков и попросили его обучить нас военным командам. Потом мы с Мэйсоном отправились в поле, как можно дальше от всех, и начали муштровать друг друга по очереди. Если бы кто-то услышал нас, то умер бы от смеха! Один человек кричал другому: — В колонну по четыре, стройся!”, а другой пытался в одиночку исполнить эту команду! На поле мы нашли пару стогов сена, смастерили несколько импровизированных мишеней и провели “практические стрельбы”!

7

См. «The Adventures of a Despatch-Rider“ by W.H. Watson (У.Х. Уотсон, «Приключения посыльного-мотоциклиста»)