Зеленые береты

Оссидиан убедил капитана Мертелла затребовать вертолет на неделю. Потом посадил радиста на круглосуточное дежурство. На третий день пришло сообщение, которого он так ждал. Вьет-конг напал на большое правительственное поселение в двадцати пяти милях к северу от них, причем – ночью.

Оссидиан, Таргар и капитан Мертелл вызвали вертолет и приземлились в деревне в тот момент, когда последние из партизан Вьетконга убегали от приближавшихся правительственных войск. Были, как обычно, рыдания новоиспеченных вдов, и Таргар со своим чемоданчиком поспешил на помощь раненым, лежавшим прямо на земле, а Оссидиан с камерой наготове выбежал на площадь.

Ужасающее зрелище, которое он предполагал увидеть, открылось ему. Напуганные и воющие от страха жители собрались на площади, онемевшие оттого, что их вынудили увидеть.

Даже Оссидиан, привыкший ко всему, признался потом, что испытал приступ тошноты, когда принялся фотографировать старосту деревни и его сына, лет двенадцати. Оба были подвешены за большие пальцы и выпотрошены.

Он сфотографировал лицо мужчины, повернутое к мальчику, его открытые глаза с закатившимися зрачками, гримасу агонии. Распростертое тело мальчика являло собой зрелище трагическое голова его была откинута, а из раскрытого рта вывалился язык.

Отойдя на несколько шагов, Оссидиан сделал еще снимки, на этот раз запечатлев внутренности отца и сына, свисавшие в грязь, облепленные мухами. Следующий снимок стал подлинным шедевром.

Свинья, безразлично хрюкая, вышла на площадь и, подойдя к кишкам отца и сына, принялась с шумом их пожирать. Оссидиан успел сделать снимок до того, как капитан Мертелл набросился на свинью и с руганью прогнал ее прочь. Жена старосты была привязана меж двух столбов. Оссидиан старательно сфотографировал тело, в котором методично были переломаны все кости. Наконец, он сфотографировал полностью разбитое, но еще узнаваемое лицо женщины.

На своем вполне сносном вьетнамском Оссидиан поинтересовался, где стоит дом замученного старосты. Старик с широко раскрытыми в изумлении глазами проводил сержанта разведки по пыльным дорожкам к каменному дому, выкрашенному в синий цвет. Над дверью была указана дата постройки – 1962. По всей видимости, староста был католиком, поскольку использовал христианский календарь вместо буддистского.

Внутри Оссидиан, сопровождаемый капитаном Мертеллом, нашел стол, над которым висела фотография трех дочерей и двух сыновей, один из них – тот, что был повешен на площади. Он снял со стены фотографию и просмотрел все бумаги и конверты на столе. Спустя полтора часа, к тому моменту, когда авангард батальона АРВ вступил в селение, Оссидиан уже нашел то, что искал, и вместе с Мертеллом поторапливал Таргара, который продолжал промывать и перевязывать раны.

Вернувшись к себе в команду А, Оссидиан взял джип и поехал в город. В фотомагазине он зашел вместе с хозяином в затемненную комнату и оставался там до тех пор, пока не была проявлена пленка и сделаны нужные ему отпечатки. Изображения на фотографиях вызвали у хозяина магазина приступ рвоты, поэтому Оссидиан должен был помочь ему довести работу до конца.

Следующим утром Оссидиан летел из центра провинции в Сайгон, имея при себе адрес дочери казненного старосты и несколько ее писем к родителям на вьетнамском и французском языках. Ну и, разумеется, он захватил с собой все фотографии, запечатлевшие истязание вьеткон-говцев над ее родителями.

Из писем девушки он выяснил, что Лин Сон Бинь, дочь погибшего старосты, была учителем католической школы для девушек, которые готовились к дальнейшему обучению во Франции.

Оссидиан предполагал, что Вьетконг имеет агентов, которые повсюду следят за ним, даже в Сайгоне, поэтому в штаб-квартире спецназа он передал письмо, адресованное Ко Бинь (мисс Бинь), курьеру-вьетнамцу, кого ни Вьетконг, ни правительство не могли заподозрить в сотрудничестве с американцами.

Новость о нападении на деревню еще не попала в сайгонские газеты. Оссидиану предстояло первым сообщить Ко Бинь о судьбе, постигшей ее родителей. Именно это и было ему нужно.

В 16.00, переодевшись в гражданское, Оссидиан прибыл в офис вьетнамской авиакомпании.

Он хотел сначала пригласить ее в кафе, но вспомнил, что приличные вьетнамские девушки не ходят в такие места в одиночестве. Войдя в комнату с "эр-кондишин", он сел и стал ждать. Оссидиан не знал, какая из девушек на фотографии была Ко Бинь. Десятью минутами позже в комнату вошла очень нервная вьетнамка в белом и стала растерянно оглядываться.

Оссидиан даже присвистнул. Девушка была очень красива, стройна и изящна; ее окружал тот ореол высокомерной отчужденности, который так распаляет мужчин, стремящихся сквозь него прорваться. "Наверняка какому-нибудь большому чину Вьетконга захочется ее заполучить", – подумал сержант разведки, подходя к девушке с одобряющей улыбкой.

– Ко Бинь? – вежливо спросил он.

Она посмотрела на Оссидиана и кивнула.

– Вы говорите по-английски? – спросил он, затем повторил тот же вопрос на своем ломаном французском.

Тут Ко Бинь в первый раз улыбнулась.

– Лучше по-английски.

Оссидиан тоже улыбнулся. У него не было иллюзий относительно качества своего французского.

– Хорошо, – сказал он. – Вы не возражаете, если мы пройдем куда-нибудь и поговорим о вашей семье?

Видя, что девушка колеблется, Оссидиан вынул из своей папки семейную фотографию и показал девушке. Ко Бинь вскрикнула от удивления, увидев у него в руках столь знакомое фото в самодельной рамочке, которое висело в доме ее отца.

– Вы были в доме моего отца?

Оссидиан кивнул и тут заметил легкий румянец на лице Ко Бинь, минутную брешь в броне ее гордости.

– Что он говорил вам обо мне? – спросила она с вызовом.

Оссидиан испытал облегчение и в то же время озабоченность: первое, потому что сообразил – Ко Бинь покинула отчий дом с позором. Скорее всего тут был замешан мужчина. Второе – из-за того, что она могла порвать с родителями и разлюбить их, что помешало бы ему привлечь ее к работе против Вьетконга на почве личной мести. Оставалась, правда, ужасная смерть ее младшего брата, которая должна была бы сильно на нее повлиять.

– Если вы пройдете со мной, то я кое-что сообщу вам о ваших родителях.

– Почему бы нам не поговорить здесь? – удивилась она.

Оссидиан отрицательно покачал головой.

– Прошу вас, пойдемте со мной. Это очень важно.

Ко Бинь, все еще в нерешительности, последовала за ним в маленькое голубое сайгонское такси. Оссидиан назвал шоферу адрес на улице Минь Манг в Чолоне, китайском квартале Сайгона. Он пока решил ничего не говорить Ко Бинь о гибели ее родителей, и вместо этого спросил, где она так хорошо научилась французскому. Ко Бинь объяснила, что ее отец был вполне лоялен режиму Дьема и частью вознаграждения за его верность стало прекрасное образование, которое получила Ко Бинь, а также ее братья и сестры.

Ко Бинь отвечала на вопросы Оссидиана с явным нетерпением. Когда они подъезжали к месту, сержант разведки сказал:

– Мы почти прибыли. Один мой друг, вьетнамский доктор, любезно пригласил нас к себе домой, чтобы мы могли спокойно поговорить. Он сам и его жена будут присутствовать при нашем разговоре.

Такси остановилось перед офисом врача, и Оссидиан проводил все еще недоумевающую Ко Бинь к парадной двери. Сержант надеялся, что Ко Бинь неизвестна медицинская специальность доктора Хиня, известнейшего специалиста по абортам в Сайгоне. Если сейчас кто-нибудь наблюдает за ними, то у него не будет никаких сомнений относительно причины, которая привела сюда, в приемную доктора Хиня, американца и нервозную вьетнамскую девушку.

Доктор, который и раньше предоставлял Оссидиану свой надежный дом, встретил их у дверей и провел в приемную, заставленную мебелью из черного дерева и буддистскими религиозными символами, яркими и безвкусными. Обменявшись с Ко Бинь парой слов по-вьетнамски, он указал на открытую дверь в другую комнату, где он и его жена пили чай, а затем ушел, оставив Оссидиана и Ко Бинь одних.