Галлоуэй, мой брат

Во время этого перегона я узнал, что Шэдоу — один из лучших мастеров в работе с веревкой, каких мне встречать приходилось. Он пользовался веревкой из сыромятных ремней, «ла реата», как мексиканцы говорят, а уж американцы сократили это название до «лариэт». Он научился этому искусству у калифорнийцев и работал с веревкой длиной шестьдесят футов. Он буквально умел заставить ее стоять торчком и показывать всякие фокусы. Но он никогда не натягивал ее слишком туго. Если натягиваешь сыромятную веревку слишком туго, жди неприятностей. Когда крупный бычок, весом фунтов так на тысячу, дергает за конец такой веревки, где-нибудь должно оборваться. Пеньковая веревка лучше выдерживает рывок, но Нику Шэдоу больше нравилась ременная, он ей не изменял, и я не встречал человека, который лучше сумел бы заарканить скотинку.

Со скотом он работал по высшему классу и никогда не увиливал от работы, честно выполнял свою долю общего труда. Они пригнали стадо в тыщу восемьсот голов разной породы; были там техасские длиннорогие — лонгхорны, звери крупные, длинноногие, которые могут загнать до упаду животину любой другой коровьей породы, да и большинство лошадей.

Они гнали стадо не спеша, бережно, и коровы, похоже, не сильно спали с тела на перегоне.

Кроме Пармали и Шэдоу там было всего четыре ковбоя и повар — явно недостаточно, даже после того, как стадо обломалось, пообвыкло и стянулось в перегон. Семь человек — этого хватает, пока все в порядке и не случается никаких неприятностей. Теперь, когда я появился, нас стало восемь, а тут один лишний человек очень много значит.

— Я что-то не соображу, — говорил я этим вечером у костра. — Бак Данн твердил всем и каждому, что вышвырнет нас вон. Хвастался он много, пора бы уже перейти к делу, — так почему же он ничего не предпринимает?

— Может, он ждал, пока Галлоуэй останется один, — предположил Пармали.

— Ему нужен скот, — сказал Шэдоу. — Что он выиграет, если прогонит нас? Ну, удержит эти земли за собой, но ему этого мало. А вот если выпереть нас после того, как мы, пригнали свой скот, и он разбредется по окрестностям, то потом, выждав для приличия какое-то время, он начнет шлепать свое клеймо на каждую корову. И кто ему помешает?

— Если дело так обстоит, — протянул Пармали, — так он устроит стампиду и распугает наше стадо, как только мы окажемся поблизости от его пастбищ… а то и раньше.

Наступило утро, ясное и чистое, и гурт хорошо снялся с места. Может, скот учуял свежую воду, может, траву, но шли коровы охотно. К востоку от нас возвышалась стеной Меса-Верде, к западу — Юта-Парк, и скоро надо было понемногу забирать на восток, чтобы не пропустить тропу, ведущую к нашему ранчо.

Неожиданно ко мне подъехал один из ковбоев.

— Сакетт, — сказал он, — за, нами наблюдают. — И показал на дальний гребень. — Индейцы!

И точно, несколько индейцев следили за нами с гребня, и пока стадо тянулось мимо, они двигались вровень, следя за каждым нашим шагом.

Хозяйский дом на ранчо Даннов был бревенчатый, длинный и низкий. Впритык к нему под прямым углом стоял спальный барак для ковбоев, где имелось коек на два десятка человек, а в тридцати ярдах, образуя третью сторону незамкнутого квадрата находился, амбар или сарай, тоже бревенчатый и с низкой крышей. Четвертой стороной квадрата служил корраль.

В доме сидел за столом Бак Данн. Крупный человек с бугристыми мускулами, он сгорбился над столом, на котором стоял кофейник с черным кофе и кувшин виски, и смотрел на Кудряша прищуренными глазами.

— Слушай меня, и слушай как следует, черт побери, — сказал он и обвел глазами комнату, — и вы все слушайте, это ко всем относится. Я видел, как меняются страны. Я не такой молокосос, как вы, и я видел, как они растут. Так вот, когда это происходит, у власти оказываются те, кто владеет землей, они всем и заправляют. А тех, у кого ничего нет, выпихивают взашей. В здешних местах как раз к тому и идет. Нам нужно крепко вцепиться в добрый кусок этого края и удержать его в руках. Хватит нам кочевать. Вот тут будет наше место.

Сакетты гонят сюда стадо. Вот и отлично, скот нам пригодится. Их двое, и с ними еще этот Ник Шэдоу. Мне удалось узнать, что ковбои, которые идут со стадом, здесь не останутся. Да и в любом случае, их всего четверо.

Мы ударим по этому стаду ночью, рассеем его к черту по всей округе, разгоним по каньонам, а Сакеттов и Шэдоу уберем. Если кто-нибудь из них свалится с обрыва или попадает под копыта во время стампиды, просто бросим, пусть себе валяются. Нужно, чтобы все выглядело понатуральнее… хотя вряд ли кто начнет совать нос в это дело.

Кудряш, ты уже довольно долго распускаешь хвост перед этой девчонкой Росситера. Женись на ней, с благословения старика Росситера или без него. Вцепись в нее покрепче, потом станешь пай-мальчиком, переберешься туда и будешь работать на ее папашу и работать до седьмого пота. Я хочу, чтоб Росситер хвастался людям, какого золотого зятя он оторвал. А потом, когда с Росситером что-нибудь случится, никому и в голову не придет, что мы к этому имеем отношение…

Дальше мне надо, чтобы каждый из вас оформил заявку на землю — на пастбища или там на горные разработки, все равно, лишь бы забить права на нее.

Мы с вами довольно долго бродяжничали по стране и видели, что к востоку отсюда земля практически вся уже занята, и мы тоже должны заполучить свое, пока есть возможность. Эта местность замкнута со всех сторон, и, если действовать правильно, она вся будет наша, и рано или поздно мы сможем выжить отсюда любого, кто попробует сунуться.

Олли Хаммер свернул сигарету, лизнул край бумаги языком и аккуратно заклеил.

— Слышишь, Бак, а тебе не кажется, что ты хочешь отхватить кусок не по зубам? Эти Сакетты — народ известный, крепкие, опасные ребята…

— Мы тоже народ известный. Только мы и покрепче, и похитрее. Я вызвал сюда Верна, и он, когда приедет, отправится в горы и подчистит, что после нас останется. А насчет стампиды мы объявим, что это юты устроили.

Он допил свое виски и снова наполнил стакан до половины, потом отхлебнул черного кофе.

— Мы проворачивали такие штуки и раньше, и каждый знает, что надо делать. Но теперь я требую, чтобы ни один из вас не попался никому на глаза. Вбейте это в свои тупые головы. Мы больше не бродяги, не преступники, так что если приезжаете в Шалако или в какой другой город, извольте вести себя как джентльмены. А если вам виски ударяет в голову, так не пейте. И еще… — Бак Данн ткнул перед собой негнущимся средним пальцем. — Некоторые люди станут на нас жаловаться… пускай. Если мы будем работать с умом, то в конце концов на нашей стороне окажется много народу.

Теперь дальше… Они никак не смогут держать на ночном объезде стада больше трех человек, а втроем ни за что не остановить стадо чуть не в две тыщи голов. Если нам удастся направить стампиду так, чтобы стадо пронеслось прямо через их лагерь, тем лучше… мы сможем убрать Сакеттов вроде как между делом.

Но помните: я не хочу, чтобы кого-нибудь из вас увидали! А ты, Кудряш, как только все будет кончено, скачи сюда сломя голову, как черт от архангела, хватай свежую лошадь и отправляйся к Росситеру на ранчо. Скажешь им, что твоя лошадь шарахалась в испуге пару раз, и ты опасаешься, не шастают ли поблизости индейцы. Росситер, наверное, поднимется с постели, а ты предложи свою помощь и винтовку.

И последнее, Кудряш: если там появится один из этих Сакеттов, держись дружелюбно. Разбейся в лепешку, но держись приветливо. И веди себя как джентльмен, слышишь?!

Когда все разошлись, Бак Данн допил свой стакан, выпил залпом еще одну кружку черного кофе, потом растянулся на кровати. Он не беспокоился. Вот уже десяток лет его команда разгоняла и воровала стада на территории семи штатов, и ни разу никого из них на этом не поймали. Конечно, есть множество мест, куда им теперь путь заказан, но им и самим бы в голову не пришло туда возвращаться.