«Моссад» - первые полвека

Комиссия решила всю эту аферу «замести под ковер». Старого партийного товарища пожурили за излишнее чадолюбие (не самый тяжкий грех с точки зрения израильтян) за государственный счет и решили не привлекать к уголовной ответственности. Это, в общем-то, устраивало и Харела: разоблачением аферы чуть ли не в первый день своего пребывания на посту директора Иссер показал не столько свои способности, сколько сделал предупреждение всем, кто относился к разведке как инструменту для удовлетворения своих личных потребностей и амбиций. И вообще, какие могут быть шутки? Пусть все хорошенько запомнят, что Бен-Гурион назначил Маленького Иссера на этот пост не в последнюю очередь именно из-за его подозрительности. А в быту Иссер был предельно скромен, почти аскетичен. Он не был замешан ни в одном скандале на бытовой почве, был кристально честен — и насаждал атмосферу строгости и честности в обеих организациях, которыми он руководил. Один из бывших сотрудников вспоминает: «…он смотрел прямо в глаза и никогда не отводил взгляда. Чем больше Харел смотрел на вас, тем суровее он казался. В разговоре с ним вы всегда чувствовали себя виноватым. Достаточно было малейшей оплошности, и вы могли потерять доверие Харела, даже если для этого не было серьезных оснований». Оплошности могли быть не слишком значительными: например, когда Иссер узнал, что один из лучших сотрудников под благовидным предлогом провел недельку на курорте с любовницей, он его немедленно уволил.

Пожалуй, это было не ханжество, а в известной мере парадигма. «Моссад», то есть реально Харел, самостоятельно распоряжался немалыми средствами и не отчитывался ни перед кем, даже перед правительством. В 50-е годы, когда разведчики были фактически единственными, кто мог вывозить из Израиля сравнительно крупные суммы в валюте, Иссер даже считал необходимым подавать своим сотрудникам пример, сдавая по возвращению остатки средств прямо в аэропорту. А за малейшие финансовые злоупотребления карал жестко и неукоснительно.

Но тем, кто работал добросовестно и был предан делу по-настоящему, Харел оказывал поддержку во всем, что только было в его возможности. Если кто-то из агентов попадался, Харел предпринимал все усилия для его освобождения. И, кстати, вопреки практике большинства разведок, не считал арест агента и его тюремное заключение за границей основанием для прекращения сотрудничества. Многие агенты, «проваленные» не по их вине, с новыми легендами и в новых странах продолжали работу, порою очень успешную. Надо сказать, что и это вызывалось не только доброй волей руководителя, но и необходимостью. Работа в израильской разведке, как было заведено с времен Хаганы, велась не ради денег, а опираясь на чувство долга и личные качества. Зарплата сотрудников «Шин Бет» и «Моссада» ничем не отличалась от зарплаты сотрудников других государственных учреждений, чиновников среднего уровня. По западным стандартам это были очень небольшие деньги, — правда, во время зарубежных операций оплата была примерно в два раза выше плюс компенсация необходимых расходов. Работа была сложной и опасной, рабочий день — бесконечным. Единственное, что Харел мог сделать, — это создать у своих сотрудников ощущение, что они находились под защитой.

Стиль Харела в руководстве спецслужбами строился на сочетании жесткой требовательности с подчеркнутой престижностью, даже элитарностью. Харел старался воспитать у разведчиков чувство гордости от принадлежности к некоему эксклюзивному братству. «Вы — редкие существа в заповеднике», говорил он своим подчиненным. Одной из привилегий службы были поездки за рубеж, в пятидесятые годы почти недоступные для простых израильтян. Это распространялось не только на оперативников, но также и на сотрудников административного управления, техников, секретарей, механиков, которых периодически направляли за рубеж в качестве курьеров или охранников. За это Харел требовал абсолютной лояльности и полной преданности делу и сам подавал пример. Даже во время своих частых зарубежных поездок в Европу, США и Южную Америку он никогда не позволял себе останавливаться в дорогих отелях или обедать в дорогих ресторанах.

От оперативных работников не требовалось представления каких-либо документов, подтверждающих расходы. Кто же согласится дать расписку в получении взятки? Для подтверждения расходов достаточно было письменного отчета самого оперативного работника. Но эта система доверия дополнялась жестким перекрестным и аналитическим контролем. Самым страшным грехом в разведке считалась ложь. Один старший сотрудник «Моссада» вспоминает: «Нас учили лгать, воровать и строить козни против наших врагов, но мы не могли допустить в своих рядах коррупции. Мы должны были следить за тем, чтобы наши моральные стандарты оставались высокими». Если разведчик не мог дать удовлетворительного объяснения по поводу своих расходов, его случай становился предметом дисциплинарного разбирательства на заседании специального внутреннего суда разведки. Суд проходил под председательством профессионального гражданского судьи, который давал клятву о неразглашении секретов. Любой работник, признанный виновным в использовании своего служебного положения в целях контрабандного ввоза в Израиль предметов бытовой техники, подвергался штрафу и строго предупреждался. Случались и увольнения. Например, моссадовец, который поддерживал связь в Европе с двумя агентами-арабами, на протяжении нескольких дней угощал их в дорогих ресторанах и даже ходил с ними в бордель, а затем представил отчет о расходах, в том числе на проституток. Харел взорвался: «Я понимаю, что агентам надо платить, но с какой стати Израиль должен оплачивать вам проституток?» Была проведена тщательная аналитическая проверка и когда в финансовых отчетах этого оперативника за прошлые командировки выявили сомнительные расходы, работник был уволен без выходного пособия. Харел был, что называется, жестким начальником. Он избегал панибратства, легкости в отношениях, практически не шутил сам и плохо воспринимал шуточки и хохмы, столь присущие израильтянам. Единственное не совсем серьезное его высказывание — это фраза: «Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки». Однажды после жестокого Хареловского разноса высокопоставленный сотрудник «Моссад» сказал, выйдя из кабинета шефа: «Если бы Иссер остался в России, он стал бы теперь главой КГБ, а этого монстра Берию проглотил бы на завтрак и не поперхнулся». Он получал истинное наслаждение от своей работы — и от руководства, и от непосредственного участия в операциях.

В быту же вел жизнь скромного и тихого человека; любимыми развлечениями для него была опера и традиционные детективы (особенно Агаты Кристи); шпионские романы, за исключением разве что произведений Ле Карре, презирал — «таких шпионов ловили бы на третий день по дюжине». Соседи по большому дому, где у Харелов была скромная квартирка и рядом — небольшой аккуратный садик, — долго не знали о роде занятий Иссера и считали, что этот тихий и скромный чиновник находится под каблуком у своей шумной и энергичной Ривки.

Таким был человек, который превратил «Моссад» в одну из сильнейших разведок мира, а «Шин-Бет» — в едва ли не самую эффективную контрразведку. Кроме того, он сумел достаточно серьезно изменить в пользу «своих» структур соотношение влияния различных ветвей разведывательного сообщества, прежде всего за счет военной разведки.

Недоверчивость и подозрительность Харела распространялась не только на «своих» и даже не только на израильтян, но и на партнерские организации. Англичан он вообще не очень любил (впрочем, кто из ветеранов Хаганы не разделял его чувства?) и считал и Форин Офис, и английскую разведку способными на любые происки. Что касается американцев, то Харел был уверен, что они по-настоящему не были заинтересованы в равноправном двустороннем сотрудничестве. «Знаю я этих янки, они хотели бы в одностороннем порядке получать информацию, которую раздобывает с таким трудом израильская разведка и давать «взамен» лишь то, что считали нужным и выгодным для себя», но не для Израиля. Харел даже подозревал, что ЦРУ может организовать в стране заговор по типу того, что был осуществлен в 1953 году в Гватемале.