Страница 2 из 73
К концу 1920 г. нарастало недовольство на селе. В документах подробно описываются невыносимые условия тогдашней деревенской жизни. Усилился поток писем и петиций, поступавших тогда в Москву; нередко их подписывали целые деревни и доставляли специально выделенные ходоки. Значительная часть посланий поступала из тех самых центральных губерний, которые стойко продержались всю войну. В одном из донесений говорилось: «Если до весны никаких решительных шагов… не предпримем, то можем оказаться перед попыткой крестьянского реванша».
К началу 1921 г. голодал не только город, но и деревня. Зимой, несмотря на заверения Троцкого, стал транспорт. Ужас перед надвигающейся голодной и холодной смертью вызвал массовые забастовки в промышленных городах России, прежде всего в Петрограде. Теперь большевикам предъявили их собственные программные требования, которые они в данный момент не могли удовлетворить. В первых числах февраля конференция рабочих-металлистов Москвы и Московской губернии потребовала положить конец реквизициям в деревне. Вся совокупность кризиса, в конечном счете, слилась в одном слове: Кронштадт. Но это было лишь кульминацией длительной драмы.
Общая численность корабельных команд военных моряков береговых частей, а также сухопутных войск, дислоцированных в Кронштадте и на фортах, составляла 13 февраля 1921 г. 26 887 человек.
Даже в условиях хозяйственной разрухи Красный флот снабжался значительно лучше, чем армейские части, не говоря уже об основной массе населения. 8 июня 1920 г. матросы, например, получали: хлеба — 1,5 фунта в день (1 фунт — 0,409 кг), крупы — 0,2 фунта, мяса — 0,3 фунта, масла — 0,7 фунта и т. д. Кроме того, регулярно выдавались папиросы, спички, соль, мыло — то, что везде было дефицитом. По этому перечню можно судить, что матросы и красноармейцы были тогда относительно обеспечены необходимым, но их волновали вести из дома, в основном из деревни — нет продовольствия, нет мануфактуры, нет самого насущного.
Восстание в знаменитой морской крепости началось 1 марта 1921 г. в связи с забастовками в Петрограде. Восставшие овладели военными кораблями, в том числе двумя крейсерами. Они выдвинули лозунг «Власть Советам, а не партиям!», призывали к «третьей революции», провозглашали: «Долой правую и левую контрреволюцию!». Главной мишенью были большевики, которым предлагалось отказаться от власти.
Сама партийная организация Кронштадта была расколота на три группы: одна был заодно с мятежниками, другая занимала нейтральную позицию, третья — против них. Первая попытка захватить остров с материка, предпринятая 8 марта, провалилась. В конечном счете, восстание было подавлено в результате наступления, начавшегося в ночь с 16 на 17 марта под командованием Тухачевского.
И осажденные, и идущие на штурм, сражались с отчаянной отвагой. Наступающим пришлось продвигаться по открытому льду залива, в лоб атаковать крепость с ее фортами и батареями. 8 тысяч восставших сумели укрыться в Финляндии. Эта смертельная схватка между людьми, которые только что сражались плечом к плечу во имя одной и той же идеи, была самым тревожным симптомом возможного краха власти, родившейся в октябре 1917 г.
В полемике того времени, как и в более поздних работах историков, организацию мятежей неизменно приписывают старым побежденным партиям, в особенности меньшевикам и эсерам. Некоторые их лозунги действительно выставлялись различными движениями протеста, сотрясавшими страну, но в целом, более убедительным выглядит то описание противоборствующих сил, которое дано в воспоминаниях Микояна и в архивных документах. В них меньшевистские и эсеровские группы характеризуются как активные, но, по существу, неспособные на какое-либо выступление во главе масс. Если бы они еще обладали политическим весом, положение большевиков стало бы отчаянным. На самом деле, ни восставшие в Кронштадте, ни мятежники из крестьянских банд не шли на поводу этих партий.
«Свобода торговли… неминуемо приведет к белогвардейщине, к победе капитала, к полной его реставрации», — говорил Ленин 8 марта 1921 г. на Х съезде.
«Можно ли… восстановить свободу торговли, свободу капитализма для мелких землевладельцев, не подрывая тем самым корней политической власти пролетариата? Можно ли это? Можно, ибо вопрос — в мере». И это тоже — Ленин! Ровно через неделю.
Только Ленину было по силам отказаться от идеи бестоварного социализма, только Ленин мог так круто повернуть руль внутренней политики: в считанные дни из тупика военного коммунизма страна была выведена на путь экономического развития, на путь НЭПа.
Власть должна была искать развязку политического кризиса, исходя из реалий самой жизни, гибко реагируя на настроения и требования разных слоев общества, смело отрешаясь от старых догм.
ОНИ БЫЛИ ПЕРВЫМИ
Слово «концлагерь» неизменно ассоциируется у нас с нацистскими «фабриками уничтожения». Их названия известны всему миру: Освенцим, Майданек, Треблинка… Однако, начиналось все намного раньше, с «фабрик перековки» людей, возникших в Советской России в эпоху «военного коммунизма». И пусть первые советские концентрационные лагеря по степени жестокости несравнимы со сталинскими или гитлеровскими, но именно там, в далеких 1920-х, следует искать начало колымской «колючки» и печей Освенцима.
Своим появлением в нашей стране концлагеря принудительных работ обязаны политике «красного террора», предельно ясно отразившей представления захватившей власть партии о средствах и методах достижения поставленных ею целей. В 1917 г. функция подавления у Советского государства была основной, а в условиях гражданской войны, безусловно, ведущей. Она объяснялась не только сопротивлением свергнутых классов, но и являлась главным «стимулом» к труду в условиях «военного коммунизма». Уже в декрете СНК от 14 марта 1919 г. «О рабочих дисциплинарных товарищеских судах» для нарушителей трудовой дисциплины и лиц, не выполнявших норм выработки без уважительных причин, предусматривались наказания до 6 месяцев заключения в лагере принудительных работ.
Первые советские концлагеря возникли в начале гражданской войны (с лета 1918 г.), и туда попадали те, кого миновала участь быть расстрелянными в качестве заложника, или те, кого пролетарская власть предлагала обменять на своих преданных сторонников. Лагеря представляли собой один из важнейших механизмов чрезвычайной внесудебной репрессии и карательной политики большевиков в целом.
Сначала советская власть верила, что лагеря — временная необходимость. Она их откровенно называла концентрационными или лагерями принудительных работ. Их временно устраивали близ городов, часто в монастырях, откуда изгоняли их обитателей. Идея создания лагерей была реализована в постановлении Президиума ВЦИК от 11 апреля 1919 г. «О лагерях принудительных работ», впервые законодательно закрепившем существование концлагерей. «Во всех губернских городах должны быть открыты лагеря принудительных работ, рассчитанные не менее, чем на 300 человек каждый…». Этот весенний день с полным основанием можно считать днем рождения ГУЛАГа.
Согласно инструкциям, в концлагеря должны были помещаться: тунеядцы, шулера, гадалки, проститутки, кокаинисты, дезертиры, контрреволюционеры, шпионы, спекулянты, заложники, военнопленные, активные белогвардейцы. Однако, основным контингентом, населившим первые маленькие острова будущего громадного архипелага, стали вовсе не перечисленные категории людей. Большинство лагерных жителей составляли рабочие, «мелкая» интеллигенция, городские обыватели и подавляющую часть — крестьянство. Полистав пожелтевшие страницы журнала «Власть Советов» (орган ОГПУ РСФСР) за апрель-июнь 1922 г., найдем статью «Опыт статистической обработки некоторых данных о содержащихся в концентрационных лагерях».
Цифры бесстрастны, недаром на обложке одного статистического сборника, вышедшего еще до Октябрьского переворота, было написано: «Цифры не знают партий, однако все партии должны знать цифры». Наиболее многочисленными преступлениями, совершенными заключенными, являлись: контрреволюция (или, как квалифицировались эти преступления до середины 1922 г., - «преступления против Советской власти») — 16 %, дезертирство — 15 %, кража — 14 %, спекуляция — 8 %.