Расплата

Он отказался от дачи показаний, и мы были вынуждены составить соответствующий протокол.

Мы понимали: внезапный арест застал Дрозда врасплох. Он растерялся и никак не мог определить, какую позицию надо занять на допросах, что признавать, а от чего пытаться уходить подальше. Поэтому он и решил все предъявленные ему обвинения огульно отрицать и даже вообще отказываться давать показания, выигрывая тем самым время для обдумывания сложной для него обстановки.

Мы поездом доставили арестованного во Владивосток, а оттуда — попутным специальным вагоном в Хабаровск.

Перед самым отъездом из Сучана я и капитан Сошников проведали старшего лейтенанта Сергея Чебану, повредившего ногу во время поиска в Скалистом распадке. Сергей пока ходил только по палате с помощью костылей. Его лечащий врач на наш вопрос, не грозит ли Сергею хромота, заулыбался: «Будет все хорошо. Старший лейтенант еще побегает. Скоро снимем гипс…»

Следствие по делу Терещенко-Дрозда было поручено опытному и волевому следователю подполковнику Мазаловичу Ивану Кузьмичу. Меня обязали помогать ему, а капитан Сошников отбыл на место своей постоянной службы.

Недели две Назар (Дрозд) держался на следствии вызывающе: отказывался подписывать протоколы допросов и отвечать на вопросы, которые ему «не нравились». Случалось, передавал нам через администрацию тюрьмы свои «ультиматумы», чтоб его не вызывали на допрос. Действительно, в такие дни встречаться с ним было бесполезно: от разговора уклонялся, показаний не давал. А во время беседы с военным прокурором не без бравады сказал:

«Гражданин начальник, я знаю: вы мне подготовили вышку — и пощады не жду. Зачем же я буду давать еще какие-то показания? Давайте кончать комедию».

Истерика обвиняемого была вызвана его отчаянием и страхом перед грозящей расплатой за совершенные преступления. Выигрывая время на затягивании следствия, он лихорадочно искал пути и средства к спасению, но не находил их.

А следствие было озабочено тем, чтобы, проявляя выдержку, помочь обвиняемому стать на путь признания и раскаяния, что, разумеется, не могло не отразиться на решении суда. Но пока что ничего не получалось.

Пока Назар бесновался и отмалчивался на допросах, расследование его дела не стояло на месте: уточнялись и документировались факты преступных деяний обвиняемого, проверялась его личность. В архиве МВД по Томской области удалось обнаружить уголовное дело, из которого можно было узнать, что Дрозд Назар Архипович родился в 1891 году в деревне Заполье Брянской губернии. В 1911 году осужден за убийство помещика к 14 годам каторжных работ. В 1919 году колчаковцы освободили его из каторжной тюрьмы, как добровольно пожелавшего пойти на службу в их армию.

Органы милиции, по нашей просьбе, в одном из стойбищ в верховьях реки Иман нашли людей, знавших гольда Максимку, который, по их объяснениям, погиб где-то в тайге. Время гибели и приметы пострадавшего совпадали с показаниями по этому вопросу Зайчикова.

Жене Дрозда через советское представительство по репатриации русских эмигрантов из Маньчжурии сообщили, что ее муж находится в Советском Союзе под следствием. Она сразу же заявила о своем намерении переехать вместе с младшим сыном Андреем в СССР…

Архивные документы полностью подтверждали сотрудничество Терещенко-Дрозда с японской разведкой в Маньчжурии…

Проходил день за днем — обвиняемый на допросах продолжал отмалчиваться. И все же ключи и к нему удалось подобрать, сделал это следователь подполковник Мазалович, неизменно согласуя свои действия с руководством управления и военным прокурором.

В тот день Мазалович уже заканчивал свой очередной бесполезный допрос обвиняемого. Перед самой отправкой его в камеру вдруг спокойным тоном проговорил: «Между прочим, вас хочет повидать ваш сын. Как вы к этому отнесетесь?» — «Какой сын? Что вы опять сочиняете?» — «Ваш старший сын Игнат». — «Што?! Игнат?! — закричал Назар. — Разве живой?! Как он здесь оказался?!» — «Игнат жив и здоров и желает встретиться с вами».

Назар, казалось, лишился дара речи.

«Ну ладно, подумайте. Дадите мне ответ на очередном допросе».

После этого разговора случилось так, что следователь, занятый другими делами, два дня не имел возможности встречаться с обвиняемым. А тот между тем уже сам несколько раз напрашивался на допрос, заявляя администрации тюрьмы, что хочет давать показания.

Кунгурцева — Игната Назаровича Дрозда — этапировали в Хабаровск и там побеседовали. Он согласился встретиться с отцом. И вскоре их свидание состоялось.

Юридически встречу оформили как опознание Игнатом своего отца, поскольку последний все еще продолжал отрицать, что является Дроздом. Официальная процедура опознания заняла не более десяти минут, а протокол — половину листа. Но встреча, проходившая в следственной комнате тюрьмы, длилась несколько часов. Тогда и произошел перелом в настроении арестованного — Назара Дрозда.

Отец и сын, словно не замечая следователя, испуганно и удивленно, во все глаза, смотрели друг на друга, потом уселись рядом на табуретки.

«Где сейчас живешь, сынок, и как сюда попал?» — «Разве ты не знаешь об этом? Я ведь по твоей милости и по требованию японцев пробрался сюда, в Советский Союз. Через несколько месяцев меня поймали и судили за сбор шпионских сведений для японской разведки». — «Сколько же тебе дали?» — «Осудили меня на семь лет, из них я больше половины уже отбыл». — «Где ты живешь? Я гляжу: такой упитанный и справный. Да и костюм на тебе что надо». — «Нахожусь в исправительном лагере, работаю там на лесокомбинате. На заработанные деньги кое-что покупаю. Вот — этот костюм, ботинки. А ты, отец, все борешься с Советами?» — «Нет, сынок, я давно ни с кем не борюсь, но чувствую, что запутался, не знаю, как быть…» — «Ты ведь скрывался от Советских властей?» — «Да, сбежал я в 1945 году и петлял, как заяц, пока не взяли». — «Зачем же укрывался, почему не повинился?» — «Боялся, что расстреляют и будут мстить нашей семье. В этом меня убеждали японские разведчики». — «Нет, отец, думаю, ты делал не то, что нужно. Я на себе испытал, что советские органы власти поступают гуманно, если человек, совершивший преступление, искренне раскаивается. Отец, а что ты знаешь о маме и Андрее?» — «С 1945 года ничего о них не знаю. А что тебе известно?» — «От следователя узнал, что мама и Андрей в Мишани, подали заявление на переезд сюда. Приютят их, пока обживутся, тетка Устинья и дядя Кузьма Зайчиковы. Я думаю, они правильно поступили…» — «Ой, горе мне, — застонал Назар, — запутался я окончательно, семью подвел. Сынок, прости меня, грешного, это я тебя в тюрьму закатал. Нету мне пощады… — Немного успокоившись, спросил: — Сынок, вот кончится твой срок, что будешь делать дальше, как жить?» — «Для меня все теперь ясно. Выйду из лагеря, буду помогать маме и Андрею. Буду работать, возможно, еще поучусь, здесь ведь многие учатся». — «Ну а я пропал, сынок. Натворил глупостей много, от них не уйдешь, нужно расплачиваться сполна. Не поминайте меня лихом, не осуждайте сурово», — с трудом проговорил Назар и разрыдался. «Не убивайся так, отец. — Голос Игната дрожал. — Постарайся переломить себя, будь во всем искренним, и ты еще заслужишь какое-то снисхождение…»

После встречи с сыном Назар стал покладистее, тише. Порою на него накатывалась хандра и терзало чувство безысходности, но рассказывал о себе, правда, все, каялся в совершенных преступлениях, словно на исповеди: «Засосала меня в это болото жадность. Хотелось разбогатеть любым путем…»

Так снималась маска с лица человека, жестокого и корыстного…

На одном из допросов следователь спросил арестованного: «Как же вы, сын бедного крестьянина, столь натерпевшийся от несправедливости помещика, пошли на службу иностранной разведке, действовали во вред рабочим и крестьянам родной страны?»

Назар долго молчал, но потом взглянул исподлобья на следователя, развел руками: «Да нешто я вот так, по своей воле и желанию все делал?» — «А разве вас кто неволил совершать преступления?» — «Нет, никто меня не заставлял, но… постепенно болото засосало…» — «Вот и расскажите правдиво, как все случилось». — «Сказ мой недлинный! — в отчаянии махнул рукой Назар. — Да, может, вам все уже известно…»