Страница 88 из 90
— Пустозвон.
— И не то меня ранило, — говорил Савинков. — что я шел походом, что я посылал русскую пулю и надо мной свистели тоже русские пули, меня глубочайше, до конца ранили вот эти беседы с крестьянами…
И что же? Савинков после этого сложил оружие? Прекратил борьбу против Советской России? Примирился с русским мужиком?
С каждым днем суда становилось ясным, что Савинков — слуга буржуазии, исполнитель воли империалистов, приказчик белой контрреволюции, сторожевой пес врагов Советской власти. Таков ответ на заданный Савинковым самому себе вопрос: "Как это случилось?"
На суде Ульрих спросил Савинкова, почему ни один из террористических актов, замышлявшихся им против Ленина, не был осуществлен?
САВИНКОВ: Готовилось покушение на Ленина. Знал, где и как живет Ленин, но дальше этого не пошло. Не потому, что мы не хотели, а потому, что не смогли… Был случай, когда я послал Свежевского убить Ленина. Снабдил террориста оружием, деньгами, подложными документами. И все же я не верил Свежевскому. Понятно, из этого ничего не вышло.
Борис Савинков сказал Свежевскому, что если не удастся убить Ленина, он должен во что бы то ни стало добыть секретные сведения о Красной Армии. Найти надежного курьера, через которого сообщить в Варшаву свой адрес и результаты разведывательной работы.
На суде Борис Савинков умолчал о своих "заслугах" в деле освобождения из Варшавской Центральной тюрьмы Григория Семенова и Натальи Богдановой. Они ведь тоже были направлены Савинковым в Советскую Россию убить Ленина. Только верил им значительно больше, чем Свежевскому. Все же как никак Семенов был начальником Центрального боевого отряда ЦК ПСР, имел опыт организации покушения на Ленина, совершил десятки виртуозных экспроприаций после Октября, прошел царские и советские тюрьмы…
Савинков признал, что в 1918–1921 годах руководимая им организация готовила террористические акты против В.И.Ленина, вместе с тем отрицал какую-либо личную связь с Фанни Каплан.
Ульрих зачитал выдержку из книги Б.Савинкова "Борьба с большевиками". В ней террорист писал, что заслуги в деле покушения эсерки Каплан на жизнь вождя революции В.И.Ленина принадлежат ни кому-либо, а именно ему — Борису Викторовичу Савинкову, его боевой организации.
"План этот удался отчасти, — писал Савинков… — Покушение на Ленина удалось лишь наполовину, так как Каплан, ныне расстрелянная, только ранила Ленина, но не убила".
Савинков с большим смущением пояснил суду, что фраза эта не точна, брошюра писалась им наспех, фактически же он ничего не знал о готовящемся покушении на Ленина в августе 1918 года и даже не был знаком с Каплан.
Почему же Савинков решил пожать эсеровские "лавры" в деле покушения Каплан на Ленина? Вполне объяснимо. И с точки зрения террориста логично. ЦК ПСР от покушения отрекся. Публично. Через газету. Но ведь кто-то же руководил покушением? Кто-то же стоял за спиною Каплан? Почему бы ни Савинков — всем известный и всеми признанный мастер провокации и террора? Почему такому историческому акту быть безымянным? Разве не украсит оно имя Бориса Савинкова? И разве кто-нибудь усомнится в этом? А польза? Выгода? Громадные. Откроются кредиты российских и европейских толстосумов. Возрастет популярность. Поправится пошатнувшийся авторитет. Все остальное — спишет история. Спишет и никогда не вспомнит. История делается и пишется людьми, а люди склонны к забывчивости.
УЛЬРИХ: Убийство Мирбаха и восстание левых эсеров было с вами согласовано?
САВИНКОВ: Нет. Это явилось для нас полной неожиданностью.
УЛЬРИХ: Но ведь время совпадает.
САВИНКОВ: Да. В данном случае, я выскажу только свои соображения. Я предполагаю, что французы знали о том, что левые эсеры будут выступать. Поэтому французы, зная, что левые эсеры будут выступать в Москве, наши силы перебросили сознательно на верхнюю Волгу, стараясь приурочить время нашего выступления к восстанию левых эсеров… Французы обманули нас, и мы до известной степени являлись игрушкой в их руках.
Шло время. Менялась обстановка в мире. Мятежи в России были подавлены, армии Колчака, Деникина, Юденича, Красноа, Шкуро, Семенова, Врангеля разгромлены. Пилсудский запросил мира. Напуганные революционным подъемом, буржуазные политики уже не рисковали отправляться в новый поход, поговаривали о переговорах, о признании, об установлении торговых и дипломатических отношений со Страной Советов.
Что же Борис Савинков? Он — в Париже. Занимает скромную квартиру. Ведет мирную жизнь обывателя. Встает в 8 утра, отправляется бриться в парикмахерскую. Возвращается домой, завтракает. Присутствует полковник Павловский, иногда — Любовь Ефимовна Дикгоф-Деренталь. После завтрака часов до двух работает в кабинете, затем перед обедом совершает прогулку. После обеда пишет корреспонденцию и роман из современной жизни… И все это изо дня в день, без изменений, после бурной, полной приключений жизни недавнего прошлого! Он, Савинков — на обочине.
Умный человек не мог этого не сознавать. Жизнь шла мимо него. Его неохотно принимали вчерашние друзья и правители. Слишком одиозная фигура: это может стоить популярности, карьеры, а самое главное — доходов, прибылей от нового послевоенного бизнеса. С Россией начинали серьезно торговать.
Можно предполагать, что именно в этот период после стольких шишек, плевков и подзатыльников Савинков, возможно, начал осознавать обреченность дальнейшей борьбы против Советской власти. В статье "Почему я признал Советскую власть?", опубликованной в начале сентября 1924 года в "Правде" он писал: "Когда при царе я ждал казни, я был спокоен. Я знал: я послужил, как умел, народу, народ со мной и против царя. Когда теперь я ожидал неминуемого расстрела, меня тревожили те же сомнения, что и год назад, за границей: а что если я для них — враг, враг России? А что если, борясь против красных, я, в невольном грехе, боролся с кем? — С моим, родным мне народом? С этой мыслью тяжело умирать. С этой мыслью тяжело жить".
Борис Савинков, один из самых непримиримых и коварных врагов, открыто заявил, что вся его жизнь была ошибкой и заблуждением. Он отказался от дальнейшей борьбы с Советской властью. Безоговорочно признал ее законы. И не только признал сам, но призывал своих бывших союзников последовать его примеру.
На этот раз Борис Савинков был искренен.
В записках, речи Савинкова на суде находим такие весьма выразительные высказывания:
"Я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой…" "Если ты русский, если ты любишь свой народ — преклонись перед рабоче-крестьянской властью и признай ее безоговорочно".
"Что делать, судьба дала мне неукротимую энергию и сердце революционера. Вот я и шел до тех пор, пока не убедился в своей ошибке".
Рисуется Савинков? Рисуется — безусловно. И все же признает свои ошибки. Незаурядные организаторские способности, личная неустрашимость и то качество, которое Луначарский охарактеризовал, как умение вжиться в свою роль и заставить поверить в нее других, позволяли Савинкову все время находиться на гребне контрреволюционной волны, на самой ее вершине. И можно только посочувствовать ему: спускаться с вершины такой волны — не легкий, а зятяжной и болезненный процесс. Трудно признавать ошибочными авантюрные планы, трудно расписываться в собственной несостоятельности.
Весь мир видел — процесс не инсценирован, Савинков — настоящий, а его разоблачительные показания — не "выдумка Кремля", не продукция красной пропаганды. И, несмотря на всю очевидность состава преступлений, смысл которых раскрывался в свидетельствах самого подсудимого и массе документов. Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР пришлось в течение всего процесса, строго соблюдая советское уголовное законодательство, вновь и вновь выяснять дополнительные подробности и подтверждать материалы следствия.