Страница 49 из 55
Все свои 8 лет Путин отпирался от третьего срока, но, собравшись уходить, поставил страну в жесткие рамки — даже не оставшись на президентском посту, в тех обстоятельствах, в которых он оказался после мюнхенской речи, он просто вынужден был остаться «удел». В любом виде. После Мюнхена на Путина с надеждой смотрели не только российские, внутренние элиты, но и элиты тех государств, которые не согласны с однополярным миром.
Путин не зря сказал о том, что лидеры некоторых западных стран просили его остаться, учитывая переходный период и специфику сложившейся ситуации. И неспроста на конференции в МГИМО, посвященной американскому президенту Рузвельту, Владислав Сурков напомнил, что Рузвельт правил четыре срока, что это обычная западная практика продления полномочий. Де Голль также увеличивал свой срок пребывания у власти. А это все демократические страны — США и Франция. Путин имел полную легитимность от народа, от элит остаться у власти. Но он остался верен своему слову. Однако машина геополитического реванша уже была им разогнана в полную силу, и, когда за рулем у нее оказался другой, уже поздно было тормозить. Россия осуществила то, что озвучил Путин в Мюнхене, и что должна была осуществить, — вернулась в историю. Хотя формально это сделал уже не Путин.
Верховный комиссар РФ
Понятие «суверенная демократия» в России возникло в тот момент, когда наше общество вплотную подошло к необходимости решения вопроса преемственности сложившегося курса, который был обозначен и проявлен в период управления страной Владимиром Путиным. От содержательного наполнения этой формулы зависит будущее страны. Она же была призвана решить главную для власти проблему — проблему сохранения преемственности. Существует крайне высокий уровень легитимности, выраженный в поддержке населением того курса, который реализует нынешняя национальная администрация.
Но здесь мы упираемся в проблему легальности — как законодательно сохранить и продлить нынешний политический курс, общие контуры которого сложились из необходимости восстановления полноценного суверенитета и сохранения завоеванной ценой разрушения СССР демократии, без которой сегодня никто уже не мыслит своего существования.
Дабы сразу отмести обвинения в нецивилизованных методах, свойственных российскому «дремучему» политическому сознанию, обратимся за разрешением сложившейся тупиковой комбинации к трудам известного германского юриста Карла Шмитга, который, разбирая вопрос популярности того или иного политического деятеля в народе и проблемы его правовой легализации, юридически описывает такой исторически существовавший европейский правовой институт власти, как диктатура. В своих трудах Шмитт утверждает, ссылаясь на традиционные европейские юридические формы: «Диктатура есть мудрое изобретение Римской республики. Диктатор — должность, введенная, чтобы в дни опасности имелась сильная верховная власть». Именно о сильной верховной власти грезит сегодня наш многонациональный народ — носитель суверенитета, согласно Конституции, то есть — суверен. И именно сильная власть является гарантом консенсуса нынешних элит. В Римской республике диктатор избирался в «условиях жесточайшей нужды», каковой для нас сегодня и является сохранение преемства.
Но здесь мы натыкаемся на такое препятствие, как неприятие самого термина «диктатура» на уровне общественного сознания. Здесь любой, кто бы ни начал всерьез говорить о введении данного европейского правового института власти, неизбежно столкнется с массой упреков — прежде всего в том, что это понятие противоречит нормам демократии. Ведь если с суверенитетом при установлении диктатуры все понятно, для сохранения суверенитета она и вводится, то где же здесь демократия?
Ответ на этот упрек, как ни странно, мы также находим в европейском традиционном праве, причем у такого довольно резкого «политолога», как Николо Макиавелли, который утверждал, что «диктатор — не тиран, а диктатура — вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу», в нашем случае — суверенитет, одна из составляющих термина «суверенная демократия». Таким образом, диктатура в чистом виде, без каких-либо искусственных исторических примесей, изначально вовсе не направлена на то, чтобы тиранить население, а, напротив, призвана защитить его коллективную свободу — суверенитет.
Но наиболее полно демократическую сущность института диктатуры раскрывает автор самого понятия «суверенитет», французский правовед, политик и философ Жан Боден, который в своих исследованиях установил, что традиционно в европейском праве «диктатор только имел комиссионное поручение — на разрешение таких проблем государства, как-то: война, подавление восстания, реформирование государства или задача по-новому организовать государственное управление». Именно эта цель — по-новому организовать государственное управление, изъеденное коррупцией, — стояла все последние годы перед национальной администрацией. И именно задача реформирования государства — реализация национальных проектов, повышение социального благосостояния населения, борьба с бедностью и т. д. — до сих пор стоит перед Владимиром Путиным, теперь как перед премьером.
Далее, развивая мысль о диктатуре как о демократическом правовом институте, Карл Шмитт утверждает: «Диктатор — это всегда пусть и экстраординарный, но все же конституционный государственный орган республики». В отличие, допустим, от монарха, который сам является сувереном и может воспроизводить любые законы, тут же их реализуя, диктатор, хотя и имеет особые полномочия, делегированные ему сувереном, в нашем случае многонациональным народом России, все же действует в рамках правовой системы государства.
«Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить Конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы», — констатирует Шмитт, ссылаясь на работы Макиавелли, который, в свою очередь, главной задачей правовой системы считает необходимость «облечь диктатуру конституционными гарантиями». Хотя Шмитт и указывает на то, что диктатор может принимать решения самолично, но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности, ибо диктатор всего лишь исполнитель.
Таким образом, диктатор выполняет лишь поставленную перед ним сверхзадачу, в то время как остальные органы власти государства продолжают действовать в рамках своих конституционных задач, чиновники выполняют свои технические функции, законодатели создают и принимают законы. Шмитт по этому поводу замечает: «В рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий», однако тут же добавляет, что чиновники всего лишь поддерживают жизнедеятельность так называемого «служебного государства», и их абсолютный техницизм ведет к безразличию в отношении дальнейшей политической цели. Диктатор же работает именно на реализацию цели, это, в терминологии Шмитта, «комиссар действия», он одержим действием и поставленной перед ним задачей. Поэтому, когда речь идет о каком-либо крайнем случае, он может ради достижения конечной цели местами выйти за формальные рамки закона.
Исследуя традиционных европейских правоведов, мы обнаруживаем довольно интересный вывод о том, что демонизированный в современном обществе институт диктатора совершенно не противоречит демократическим конституционным формам функционирования «республики», которые сложились в нынешней системе российского «буржуазного национализма», и при этом вполне может существовать параллельно действующей правовой системе. А возникает институт диктатора для решения сверхзадач — для реформирования государства или для ответа на те вызовы, с которыми сталкивается сегодня современная Россия, но с которыми не в силах справиться действующая чиновничья модель: удвоение ВВП, социальное благополучие, создание инновационной экономики, модернизация институтов демократии. И здесь мы приходим к совершенной непротиворечивости возникновения института диктатора в современных условиях. Если приложить диктатуру к сегодняшней ситуации, то расклад институтов власти получается такой: в России конституционно обозначен суверен — источник власти — многонациональный народ России, который вправе делегировать часть своего суверенитета институтам управления государства, в том числе и диктатору, с постановкой соответствующих сверхзадач. Существует парламент, который выполняет законотворческую деятельность (поскольку диктатор не имеет таких полномочий), а также является представительным органом народа. Остается фигура президента, избранного народом, который выполняет техническую функцию, обеспечивает исполнение законов, созданных парламентом, и следит за соблюдением Конституции, правовой основы «служебного государства». И ко всему этому добавляется фигура диктатора, который получает напрямую от суверена — многонационального народа — сверхзадание, одержим этим сверхзаданием и, опираясь на легитимность и суверенитет, также полученные от народа, выполняет поставленную сверхзадачу. Параллельно оживляя спящее чиновничье пространство, которое неповоротливо и не спеша продолжает функционировать, выполняя служебные функции государства. Действует диктатор, опираясь на европейскую модель института комиссаров, которые, в свою очередь, являются исполнителями уже его воли и действуют от его имени.