Страница 11 из 20
(Остановитесь! Не бросайте мечи!)
Но они исчезают, как стая воробьев, и вот я уже не могу их разглядеть в молочной туманной пелене рассвета. Бабочка опускается на песок рядом со мной, по-прежнему сжимая бедную душу своим хоботком - та, насколько я могу судить по ее безжизненной вялости, лишилась сознания. Я подхожу к ней, сжимая в руке флакон с эфиром, и освобождаю ее. Она начинает понемногу приходить в себя, когда появляется Манастабаль, моя проводница, и говорит:
(Хорошая мысль мне пришла - отправить к тебе крылатую спутницу, и вовремя я вспомнила об этих побитых душах, появляющихся на рассвете, которые каждый день отправляются на изнурительную войну в ад. Это храбрые души, и мне хотелось бы, чтобы ты оказала им должные почести, как побежденным противникам. Но поскольку ты увидела их в первый раз, ничего удивительного, что ты собиралась вступить с ними в схватку.)
Я спрашиваю:
(Но скажи мне, наконец, Манастабаль, моя проводница, зачем они идут в ад?)
Она отвечает:
(Раз уж все равно пропадать, так лучше потерять все разом и покончить с этой неравной борьбой, заранее обреченной, сопровождаемой медленной и жестокой пыткой, которую доставляют непрерывные поражения.)
Не зная, что на это ответить, я показываю Манастабаль, моей проводнице, груду брошенных мечей и спрашиваю, нельзя ли вернуть их владелицам. Единственная оставшаяся из них смотрит на меня. Я говорю:
(Как бы то ни было, они совершили ужасную ошибку, решив напасть на меня, их пламенную союзницу! Тебе надо было видеть, Манастабаль, моя проводница, с каким ожесточением они собирались разрубить меня на куски!)
Пленница, все еще неспособная вымолвить ни слова, молчит. Вместо нее отвечает Манастабаль, моя проводница:
(Где же твоя философия? Разве ты не знаешь, что побежденные, в своем бессилии против настоящего врага, в своем незатухающем гневе и своем желании разрушать любой ценой - ибо однажды взяв в руки оружие, его нельзя оставлять в бездействии - уничтожают друг друга, если у них нет другого выхода, ибо в этом случае их гнев заставляет их принимать за врага любого, кто к ним приближается.)
Не в силах слушать дальше, я кричу:
(Ах, говори что хочешь, но попробовала бы ты оказаться на моем месте!)
Пленница уже поднялась на ноги и явно собирается бежать. Манастабаль, моя проводница, направляется к ней - без сомнения, чтобы ее успокоить, но перед этим говорит мне и бабочке:
(Соберите мечи, надо их вернуть.)
XXII
Стены
Их привозят без всякого шума, после наступления ночи, в крытых грузовиках. Потом выводят одну за другой и запирают в комнатах, домах, квартирах, дворцах, пикапах, тюремных камерах, лачугах. Стены - потрескавшиеся, с живущими в них ящерицами, или из сверкающего мрамора, или затянуты роскошной парчой - но все они высоки, и из них не выбраться. Даже отсюда, где я стою на возвышении рядом с Манастабаль, моей проводницей, я могу видеть сквозь дверной проем на открытой террасе эти стены и языки пламени, поднимающиеся вдоль них до самого потолка. А вот и они - каждая под присмотром своего тюремщика, готового разжечь огонь в своей собственной лачуге, чтобы помешать их бегству. Живут ли они в лачугах или во дворцах, сами ли они выполняют всю тяжелую работу, или кто-то делает это за них - они окружены стенами. Говорят, что некоторые из них делают зарубки на дверных косяках, считая дни, а другие прячут деньги под половицами. Говорят, что некоторые морят себя голодом до смерти. Говорят, что они перестукиваются между собой по трубам, встречаются в лифтах и на черных лестницах, даже разговаривают по телефону. Они под строгим присмотром, и я замечаю Манастабаль, моей проводнице, что поскольку мы не можем попасть в их жилища, то не можем и принести им никакой пользы. Двери заперты. Окна задернуты плотными шторами, не пропускающими электрический свет. Когда в темноте идешь вдоль домов, за этими шторами не видно даже теней. Иногда за окнами мелькает силуэт, чье лицо невозможно разглядеть против света, даже если вплотную прижаться лбом к стеклу, и внезапно исчезает, грубо оттащенный кем-то от окна - толком никого различить так и не удается. Днем в открытые окна можно увидеть, как они стоят, согнувшись у плиты, не глядя по сторонам, словно под страхом наказания. Когда они выходят за ворота, на миг обрадованные, с них не спускают глаз. Возвращаются они также под присмотром, порой в окружении группы захвата, которая тащит их насильно. Иногда на улицах встречаются такие, которые еще могут смеяться. Но даже эти, как и все остальные, смотрят прямо перед собой, избегая глазеть по сторонам - и в самом деле, когда подходишь к ним поближе, видишь, что у них шоры на глазах. Я взяла привычку, разгуливая по ночным улицам вместе с Манастабаль, моей проводницей, петь под закрытыми окнами, аккомпанируя себе на лютне:
(Выйди, выйди ко мне, о прекрасная! Приди ко мне, моя радость, мое сокровище!)
Я иду, распевая, - этакая Блондель де Несль в поисках Ричарда Львиное Сердце, и на голову мне выливаются ведра воды -в самом центре Сан-Франциско! Манастабаль, моя проводница, отпускает по этому поводу множество ехидных замечаний. Но тщетно она одолевает меня своими предостережениями и своим сарказмом, тщетно я спрашиваю ее, что же она называет лесбийским наказанием, напрасен весь шум - никто не выходит. Они заперты на ключ, некоторые даже в чуланах. И когда из-за темных окон слышатся крики отчаяния, бесполезно кидаться во все стороны - все равно не удается определить, откуда они доносятся. Иногда вопли ужаса переходят в громкий резкий хохот. Тогда Манастабаль, моя проводница, вкладывает мне в руки лютню, чтобы я продолжала петь.
XXIII
Озеро
Продвижение вперед трудное и медленное. Ветер, который гонит песчаные волны по пустынным пространствам преисподней, усиливается. Он едва не срывает с меня одежду - его сила такова, что несколько раз я чувствую, как приподнимаюсь над землей, и Манастабаль, моей проводнице, дважды приходится меня удерживать, чтобы я не улетела окончательно. Это похоже на кошмар -тебя уносит куда-то, и ты не можешь вернуться. Наконец мы добираемся до озера, поверхность которого тускло отсвечивает в полусумраке, царящем в этих проклятых местах. У осужденных душ, которых мы встречаем по пути, по щекам катятся слезы. Они молча идут в том же направлении, что и мы. На шее у каждой - витая фиолетовая веревка. Когда я спрашиваю Манастабаль, мою проводницу, в чем смысл этих новых встреч, она делает мне знак молчать. Без сомнения, не пристало нарушать глубокую тишину этого места, в которой слышны лишь завывания ветра. Мне хочется рухнуть под какой-нибудь из тщедушных кустов, растущих на песке вокруг озера, но это ненадежное убежище. Приходится стоя противостоять ветру, который стягивает мне кожу на лице, превращает глаза в щелочки и обнажает десны. В какой-то момент две осужденные души встречаются лицом к лицу и приветствуют друг друга, склоняясь в глубоком поклоне, как каратисты перед началом поединка. Потом каждая из них хватает веревку, висящую на шее другой, и принимается затягивать ее изо всех сил. Я бросаюсь к ним, чтобы помешать обоюдному убийству, но Манастабаль, моя проводница, запрещает мне вмешиваться. Мне остается лишь следить за этим странным действом, до тех пор, пока обе противницы, затянув веревки со всей силой, на какую только способны их изнуренные тела, падают на песок и умирают в жестоких спазмах от удушья. Итак, у нас на руках новые трупы, и каков на сей раз был повод для убийства, я не знаю. Вскоре на берегах озера появляется целая толпа душ с веревками на шее, которые все прибывают. После обмена приветствиями, в большинстве случаев похожего на тот, что был описан выше, они по обоюдному согласию нападают друг на друга и затягивают веревки до тех пор, пока не наступают удушье и смерть. Все происходит очень быстро и в полной тишине. Ни крика, ни мольбы, ни стона, ни протеста не срывается с губ этих несчастных созданий. Приходится заключить, что жертвы сами согласились на обоюдное умерщвление. Был ли вынесен приговор, которому они подчинились, - неизвестно. Нет времени расспрашивать об этом Манастабаль, мою проводницу, ибо трупы все множатся, и нужно управиться с ними до зари, каким бы тусклым ни был окружающий свет - не годится оставлять их без погребения, не защищенных от ветра, света и чужих глаз. Итак, волей обстоятельств мы снова оказываемся могилыцицами. Но на этот раз речь идет не о раздавленных туловищах или отрезанных конечностях - трупы, лежащие на земле, покрыты синяками и кровоподтеками, поскольку смерть, даже добровольная, не обходится без жестокой борьбы и сопротивления тела. Мы опускаем трупы в уже готовые могилы и засыпаем их землей, предварительно позаботившись о том, чтобы у каждого одна рука была поднята вверх. На исходе ночи над бесплодными и переменчивыми песчаными землями, окружающими озеро, вздымается огромное количество рук, словно выросших из земли. Вопли ярости вырываются из моей груди, и я терзаюсь непониманием: какова причина этих смертей, и почему их нельзя было предотвратить? И поскольку Манастабаль, моя проводница, не отвечает, я обращаюсь к какой-то одинокой душе, бредущей, словно во сне, с крученой фиолетовой веревкой на шее; очевидно, она осталась в живых лишь потому, что так и не встретилась лицом к лицу ни с одной из себе подобных. Я останавливаю ее и спрашиваю: