Страница 8 из 16
Конечно, Опперпута подвергали проверке и перепроверке. Но слишком большое стремление Опперпута убедить ГПУ в своей будущей преданности как раз работало не в его пользу. Главное же, пожалуй, заключалось в другом. Опперпут бесспорно обладал умом, смелостью, волей, владел пером. Но главе “Треста” предстояло поддерживать прямые контакты с политическими, военными и идеологическими лидерами Белого движения в эмиграции. А это по большей части были люди глубоко исторически да и философски мыслящие. Надо было тщательно обдумать и решить, какую именно политическую и общественную концепцию “Трест” может им предложить в качестве основы для переговоров. Короче, руководитель “Треста” обязан был быть эрудитом, обладать широким кругозором. И Якушев, сидевший с Опперпутом в одной камере, обладал всеми необходимыми качествами.
Находясь в заключении, Якушев естественно подвергался постоянной “обработке” со стороны сотрудников ГПУ самого высокого ранга: с ним беседовали В. Менжинский, А. Артузов, В. Стырна и др. Большую роль, конечно, играл и сокамерник Э. Опперпут. Вот как он описывал ГПУ уже после бегства в 1927 году: “При первом же знакомстве с аппаратом ГПУ бросается в глаза его мощь. Кажется он настолько всемогущим и всезнающим, что всякая борьба против него бесполезна. Куда ни глянь – всюду щупала ГПУ. Внутри страны все более-менее значительные антисоветские организации насыщены осведомителями ГПУ. Во всех заграничных организациях агенты ГПУ… всякими провокационными доводами склоняют эмиграцию прежде всего надеяться на советскую эволюцию, отказаться от террора, верить в пресловутый ‘внутренний взрыв’”.15
В эмигрантской литературе бытует версия, согласно которой Якушев стал “чекистом поневоле”, так как оказался в “железной клетке”. Так, к примеру, считал В. Шульгин. В таком утверждении, надо думать, есть часть правды. Не окажись Якушев в руках ГПУ, он бы вряд ли явился туда сам. Тем не менее чекистам все же удалось найти ключик к патриотическим государственническим чувствам Якушева. По мемуарным свидетельствам, Артузов писал Якушеву: “Вот Вы говорите, что являетесь националистом по убеждениям. Хорошо. А скажите, какая реально власть ныне способна с внутриполитической и внешнеполитической точки зрения восстановить и создать сильное Российское государство?..”
КРО ГПУ в Якушеве не ошибся. Кураторы “Треста” А. Артузов и В. Стырна понимали, что сменовеховская “философия” в чистом виде в широких эмигрантских кругах поддержки не найдет. Но “в чистом виде” никто и не собирался предлагать ее эмигрантам-монархистам. Главный же аргумент состоял в том, что внутри Советской России имеется антисоветская монархическая организация, не связаться с которой было бы просто преступно.
Сотрудники ГПУ рассчитали правильно. Объяви они программой “Треста” реставрацию дореволюционной монархии, их шансы значительно понизились бы. Искушенные идеологи и политики правых эмигрантских кругов понимали, что после происшедших социальных потрясений, внутри России такая организация вряд ли возможна. Некоторые правые видели в сменовеховстве средство для содействия внутреннему разложению и трансформации большевизма. “Сменовеховско-евразийский” вариант был, пожалуй, наиболее подходящей идеологией для “Треста”.
Помимо освобожденного из тюрьмы Якушева (ему дали фамилию Федоров) в Политсовет “Треста” решено ввести бывших царских генералов. Известно, что по разным причинам на службу к большевикам перешло несколько десятков тысяч офицеров и генералов, служивших ранее в Русской армии. Особенно вырос этот приток в 1920 году во время советско-польской войны. Тогда в мае было опубликовано воззвание группы генералов царской армии, призывавшее офицерство перейти на сторону красных. “Наши потомки, – говорилось в воззвании, – будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что из-за эгоистических чувств классовой борьбы мы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли родной русский народ и загубили свою матушку-Россию”. Воззвание подписали А. Брусилов, А. Поливанов, А. Зайончковский, В. Клембовский, Д. Парский и другие крупные военачальники. На воззвание откликнулись многие.
Точно известно, что в руководство “Треста” ГПУ ввело генералов А. Зайончковского и Потапова (возможно, и еще кого-то). Зайончковский до революции симпатизировал правым, был монархистом. Он окончил Академию Генштаба, участвовал в русско-японской и мировой войне как командир полка, дивизии, корпуса, армии. В мае 1917 г. ушел в отставку, а в 1919 г., еще до публикации генеральского воззвания, вступил в Красную Армию, где занимал ответственные посты. В 1922 г. он (до кончины в марте 1926 г.) – профессор Военной Академии РККА, автор фундаментальных трудов по военной истории. Как и почему Зайончковский, генерал и крупный ученый, был завербован ГПУ, сказать трудно. Формально генерал Зайончковский считался председателем политсовета МОЦРа (“Треста”), но это было продиктовано, главным образом, его положением в царской армии, известностью его имени в эмигрантских кругах. Зайончковский председательствовал, заседал, но за рубеж ни разу не выехал.
Проще, пожалуй, было привлечь в “Трест” генерала Н. Потапова, одно время – сослуживца Кутепова по Преображенскому полку. До революции он долго работал военным атташе в Черногории, выполняя задачи разведывательного характера. Потапов перешел на сторону большевиков одним из первых среди генералов, еще в ноябре 1917 года. Его назначили начальником Главного управления Генштаба, в дальнейшем он снова в военной разведке. С сентября 1921 г. Н. Потапов – помощник главного инспектора Всеобуча и занимается военно-преподавательской работой.
Включение в руководство “Трестом” видных военных не было, конечно, случайным. Белое движение было в основе своей военное движение, и доверие белой эмиграции к военным (генералам и офицерам) было выше, чем к “гражданским”, даже членам антибольшевистских партий. В эмиграции знали (и не ошибались), что в верхах Красной Армии были командиры, сочувствовавшие Белой Армии. Вообще эмигрантские газеты были полны слухов о том, что тот или иной военачальник Красной Армии тайно связан с каким-либо эмигрантским центром. Часто желаемое выдавали за действительное… Вот довольно любопытный факт. В бывшем Пражском архиве хранятся записки публициста Н. Корженевского. В одной из них сообщается, что на совещании белых генералов упоминался “бывший офицер” Тухачевский, который ныне, якобы, связан с некоторыми эмигрантскими центрами и иностранными спецслужбами.16
Наличие в высших рядах Красной Армии скрытых сторонников монархизма должно было представляться эмиграции главной гарантией надежности и успеха подпольной монархической организации, если такая действительно существует. Организаторы “Треста” не могли этого не понимать. Кроме того, к “философии” решено было добавить “боевого элемента” – некоторые якобы намечаемые планы военного переворота.
В общем, программа “Треста” содержала три пункта. Во-первых, с помощью организации “втянуть” как можно больше контрреволюционных элементов внутри страны и тем самым поставить их под наблюдение и контроль ГПУ. Это была “внутренняя задача”. Имелись и две внешние: прежде всего, установить связи с правыми эмигрантскими центрами, чтобы контролировать их, а в идеальных случаях – разложить; кроме того, по возможности “выводить” лидеров на советскую территорию для ареста или необходимой политической дезинформации. Наконец, предполагалось войти в сношение с некоторыми иностранными разведками для выявления их агентуры, главным образом – из среды эмигрантов. Шел 1922 год…
В январе 1922 г. в Ревель к Ю. Артамонову нелегально прибыл бывший полковник Иванов, служивший теперь у красных. Он доставил Артамонову письмо от Якушева. Тот сообщал, что после возвращения в Москву из командировки у него имелись “неприятности”, однако теперь все “уладилось”. Главное же, он писал, что здесь, в Москве, создана небольшая подпольная группа “Монархическая организация Центральной России” (МОЦР), которую для конспирации называют завод “Металло-Объединенный Центр ‘Рельса’”. Иванов предложил пользоваться для связи почтой эстонского посольства, и, в частности, его сотрудником Р. Бирком (он был агент ГПУ – Г. И.).