Страница 24 из 81
Об этом мало кто знает, но нас хотели ещё «осчастливить» коллективизацией городов. В конце 1929 — начале 1930 года ВСНХ подготовил и провёл конкурс проектов по созданию «социалистических городов». Планировалось, что они будут состоять из одних только домов-коммун, состоящих из однокомнатных квартир, общей столовой, клуба, яслей и детсада. Высокой «чести» стать такими городами ВСНХ хотел удостоить Нижний Новгород, Новокузнецк, Запорожье и некоторые другие города. При этом в стране развёртывалось мощное коммунарское движение. Наиболее сильным оно было в Ленинграде, которым руководил душка-«либерал» Киров. Там функционировало 110 коммун, объединяющих десятки тысяч коммунаров.
Сталин покончил с этой социальной вивисекцией. По его инициативе ЦК принял постановление «О работе по перестройке быта». В нем решительно осуждались попытки навязать советским горожанам коммуну. Вождь дал красный свет и другим завиральным проектам, которые рождались в неостывших ещё от Гражданской войны головушках разных пашуканисов и Шульгиных. Сталину не были нужны великие эксперименты, ему была нужна великая Россия.
Цель № 1 — независимость
Надо сказать, что ни социализм, ни государство не являлись для Сталина ценными сами по себе. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное — национальную независимость. Один из лидеров Коминтерна Г. Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так — «через социальное освобождение к национальной независимости».
Социализм должен был покончить с эксплуатацией внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами. Кроме того, социализм ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное развитие народного хозяйства. На встрече с авторским коллективом нового учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны от капиталистического окружения, чтобы хозяйство не превратилось в придаток капиталистических стран. Если бы у нас не было планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путём, все начиналось бы с лёгкой промышленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее с головы на ноги… На первых порах приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий. Дело рентабельности подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности».
Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу. Рентабельность, прибыль, выгода — всё это отходило на второй план, подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятельности. Отныне стихийность экономического развития, слепое, можно даже сказать, инстинктивное наращивание производительных сил сменялись волевым руководством всеми хозяйственными процессами. Незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодолевались субъективной волей государственников. И во всем этом было очень мало от марксизма. Марксисты стремились достигнуть заоблачного уровня развития производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат, сильную армию и госбезопасность.
Сделать Россию ещё более сильной и тем самым исключить возможность ее поражения от внешних врагов — вот в чем была главная задача сталинского социализма. Любопытно, что в среде германских националистов социализм (настоящий, патриотический) определялся как «народная солидарность плюс несокрушимые стены германских крепостей». С мыслью о несокрушимости страны Сталин, похоже, засыпал и просыпался. Особенно ярко она была выражена в его знаменитой речи, сказанной 4 февраля 1931 года на I Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности: «Задержать темпы — значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться отсталыми. Нет, не хотим. История старой России состояла, между прочим, в том, что её непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это доходно и сходило безнаказанно».
Некоторые русофилы склонны поругивать Сталина за эту речь, считая её «поношением» русской истории. Действительно, слова Сталина звучат обидно. Тем более обидно, что в них есть большая доля правды. Ведь и в самом деле все вышеперечисленные «персонажи» наносили нам поражения. И некоторая отсталость нам была присуща, чего уж там греха таить. Другое дело, что сводить всю русскую историю к поражениям нельзя, как нельзя и преувеличивать масштабы нашей отсталости. И Сталин, внимательно изучавший русскую историю, любивший ее, это отлично знал. Но ему нужно было спровоцировать людей — в хорошем смысле слова, вызвать у них чувство здоровой досады, которая ведет не к капитуляции, а к наступлению. «Русофильствующим» критикам Сталина стоило бы обратить внимание, что Сталин апеллировал не к марксистским догмам, не к «светлому коммунистическому будущему», а к образу сильной России, которая теперь не хочет отставать и которая отныне никому не даст себя бить.
Подход Сталина очень сильно напоминает подход немецких «национал-большевиков» или, как их еще называли, «правых большевиков» (Э. Никиш, Э. фон Саломон, Г. Эрхард, Э. Юнгер). Они восхищались не социальными целями большевизма, а тем, что он давал в руки нации сильнейшие рычаги — монолитную партию, плановую экономику, героическую этику. Но если немецкие национал-большевики могли излагать свои взгляды открыто, то русские вынуждены были маскироваться, используя марксистскую терминологию. Однако на практике именно они реализовали национал-большевистские идеалы, превратив Россию в сверхдержаву.
Если бы Сталин увлёкся социальным конструированием, сосредоточил бы своё внимание на обществе, то он, несомненно, проиграл бы страну. И даже не обязательно в военном плане. Нас могли бы сломить как политически, так и экономически. В горбачёвско-ельцинскую эпоху так и сделали. Но вождь сосредоточился именно на государственной сфере, которая эффективнее всего защищает независимость страны. А социальные технологии использовались им постольку, поскольку они укрепляли государство.
Многим это кажется бесчеловечным. Сразу вспоминаются слова историка В. О. Ключевского о государстве, которое пухнет, когда народ хиреет. В самом деле, жизненный уровень народа при Сталине был не очень-то высок. Исключение составляли высококвалифицированные рабочие, чья роль казалась особенно важной в связи с необходимостью проводить промышленную модернизацию в сжатые сроки. Хотя, конечно же, нельзя забывать и о бесплатной медицине, бесплатном образовании, пособиях нуждающимся и тому подобных элементах активной социальной политики, которая все же проводилась при Сталине, хотя и не так интенсивно, как того хотелось бы его критикам.
Сталин отлично понимал, что без достижения реальной национальной независимости нельзя думать и о достижении материального благосостояния. Независимость должна была предшествовать благосостоянию, являясь базой, на которой происходит повышение жизненного уровня нации.
И он оказался прав. Без сталинского государства мы не смогли бы победить в войне и восстановить свою экономику после войны. В этом плане Сталин был гораздо более «правым», чем другой социалист немарксистского толка — Гитлер. Даже в 1943 году, после сокрушительного разгрома под Сталинградом, фюрер отказался сворачивать широкомасштабные социальные программы. Вплоть до самого окончания войны немецкая женщина-мать могла не работать и жить на весьма щедрое пособие.