Страница 20 из 71
Кто делал все это?
В составе нашей инженерно-оперативной группы было много замечательных командиров, много прекрасных минеров из средних и старших командиров, из сержантского и рядового состава. Случайность? Нет. Командиры, сержанты и солдаты нашей группы принадлежали к числу людей, выросших и сформировавшихся после революции. Большинство из них отличались широким кругозором, почти все закончили школы, некоторые имели и специальное техническое образование. Им не составляло особого труда овладеть сложной техникой. А самое главное — они были воспитаны убежденными бойцами революции, патриотами своей Родины.
Среди молодых командиров, кроме упоминавшегося уже Карлинского, хорошо показали себя Болтов, политрук Лебедев, Блорин, Шишинов, Одинцов и другие. Большой смелостью, инициативностью, глубокими знаниями выделялся военный инженер Ястребов. Политрук Лебедев, занимаясь политической работой, выполнял многие специальные задания, обучал и снабжал техникой партизан. Если возникала необходимость поставить особенно хитрые мины-сюрпризы, первым, о ком я вспоминал, был воентехник 2-го ранга Николай Кузьмич Леонов. Заслуженной славой отличного сапера и прекрасного товарища пользовался в оперативно-инженерной группе старший сержант Василий Иванович Лядов, один из моих помощников в Харьковской операции. В шутку Лядова называли даже моим «техническим адъютантом».
С осени 1941-го до зимы 1945 года Лядов находился на фронте, выполняя важнейшие и опаснейшие минно-подрывные работы. Зимой 1945 года его «бесствольная артиллерия» нанесла удары по врагу в Будапеште. Здесь Лядова тяжело ранило: он лишился глаза, правая нога его была искалечена. Вдобавок Василия Ивановича тяжело контузило. Кстати, вытащил Лядова с поля боя его старый товарищ, участник Харьковской операции И. М. Кузнецов.
Самоотверженно работали командиры-выпускники Военно-инженерной академии. Особенно трудную, опасную и технически сложную работу выполняли неутомимые, хорошо подготовленные специалисты, которыми руководил В. П. Ястребов.
Подполковник Ястребов никогда не терялся в самых сложных положениях, часто связанных с риском для жизни. Мне с ним пришлось устанавливать мины на виадуке. У опоры был заложен огромный заряд. В нем устанавливалась сложная инженерная мина, а в это время по виадуку шли машины, а за ними — поезда. Движение было нельзя прекратить. В это время начался налет немецкой авиации. А Ястребов спокойно устанавливал мину, точно делал это на полигоне в мирное время.
Хорошо справились с задачей приданные нашей группе 449, 531, 532, 534-й отдельные саперные батальоны и 56-й отдельный инженерный батальон. Они минировали и в тылу, и на переднем крае, часто под губительным огнем противника, когда приходится призвать на помощь всю свою выдержку и хладнокровие, чтобы пальцы, держащие мину, не дрогнули под разрывами артиллерийских снарядов, под остервенелым лаем минометов, под свистом пуль…
Жители села Утковка, захваченного гитлеровцами осенью сорок первого года, после освобождения рассказывали, что фашисты до глубокой зимы не могли использовать дорогу, заминированную саперами батальона, которым командовал И. М. Кливицкий. Этот участок тянулся по насыпи на пойме. Немцы не раз производили разминирование, но взрывы под машинами продолжались. Чтобы уменьшить потери в живой силе, оккупанты в 250–400 метрах от дороги сделали пешеходную дорожку. Машины останавливались перед минированным участком, офицеры и солдаты вылезали из них и вприпрыжку, сторонкой торопились миновать «проклятое место». Оставшиеся одни шоферы вели свои машины по притаившимся минам замедленного действия. Но «обмануть» их фашистам не удавалось. И они продолжали взрываться.
И это была не отдельная удача. Огромный вклад внесли военные железнодорожники бригад под командой П. А. Кабанова, Б. П. Павлова и С. Степанова.
Я назвал здесь очень немногих минеров, хотя упоминания, бесспорно, заслуживало гораздо большее число их. Но писать обо всех просто невозможно.
Но особо должен сказать еще об одной группе харьковских минеров, людей особой судьбы…
В июле 1940 года я получил письмо из Харькова от испанцев, вместе с которыми воевал против Франко и германо-итальянских интервентов. Отвечая, сообщил, что скоро поеду в отпуск, возьму билет через Харьков, хочу повидаться.
Прохладным осенним днем на перроне харьковского вокзала к нам с Анной бросились Доминго Унгрия с сыном.
— Луиза! Родольф! Олла! Омбре!
Мы шумели, как после выхода из тыла в Вильянуэва де Кордова, мы обнимались и хлопали друг друга по плечам, а пассажиры удивленно созерцали эту сцену.
— Ты только на пятнадцать минут? — вдруг очень тихо спросил Доминго, и вокруг тоже мгновенно стало тихо.
Я увидел тоскующие и жадные глаза друзей, посмотрел на Анну, прочел в ее взгляде то, что хотел прочесть, бросился в купе и успел вытащить чемоданы до отхода поезда.
Тогда мы провели в Харькове целые сутки…
Теперь, год спустя, прибыв в Харьков, я сразу разыскал Доминго. Времени для долгих бесед не нашлось. Пока пили черный, по-испански крепко заваренный кофе, я узнал, что в Харькове осталось двадцать два человека из прежних наших партизан, работают на тракторном заводе, мечтают попасть в Красную Армию.
— Помоги нам, Родольфо, — просил Доминго. — Мы не состоим на учете в военкоматах, и с нами никто не хочет разговаривать. Но ты знаешь, что мы умеем драться с фашистами!
Я знал это очень хорошо и в тот же вечер рассказал о встрече с испанцами генералу Невскому, поведал ему о прошлом воинов испанской республиканской армии. О самом Доминго — бывшем кавалеристе, командире XIV партизанского корпуса, смуглом, черноволосом, смахивающем на узбека, крайне подвижном, экспансивном, а в минуты опасности — абсолютно спокойном и хладнокровном. О тридцатидвухлетнем красавце Хуане, владевшем до фашистского мятежа крохотным гаражом, отдавшем республике все три свои машины, лихо водившем наши грузовики в тыл фашистских войск под Теруэлем и взрывавшем вражеские поезда под Кордовой. О бывших мадридских летчиках Бенито Устарросе и Мануеле Эррера, дравшихся в небе над испанской столицей с двумя-тремя фашистскими истребителями при каждом вылете. О не уступающих им в мужестве барселонских летчиках Кано и Эсмеральдо. О двадцатидвухлетнем командире диверсионной группы Ипполито Ногеса, мастере захвата одиночных автомашин врага и дерзких рейдов на захваченных машинах по вражеской территории. О красавце Чико Марьяно, о сдержанном барселонце Франсиско Гаспаре, о командире республиканской дивизии Мануеле Бельда, о смельчаке Франсиско Гульоне, о Рафаеле, Хосе, Луисе, Анхеле Альберке — обо всех своих друзьях по славным и горьким дням боев в Испании, о людях, с которыми бок о бок лежал в засадах или ставил мины под фашистские поезда.
Невский восхищался:
— Что за люди!
Но когда я завел речь о зачислении бойцов Доминго в один из наших батальонов, тот развел руками:
— Невозможно! Мы не имеем права брать не только испанцев, но и своих советских людей, которых не направляют из военкоматов. Батальоны особые…
— Но ведь и люди, о которых идет речь, тоже особые! Мне стыдно будет глядеть в глаза Доминго. В свое время они дали возможность нашим добровольцам драться с фашизмом, а мы, выходит, лишаем испанских товарищей этого права?..
— Но что же делать? Они и на военном учете, как вы сами говорили, не состоят. Боюсь, что в Харькове никто не решит вопроса. Надо бы в Москву обратиться, но там сейчас не до нас…
Однако вопрос решился без Москвы, в самом Харькове. Военный совет фронта разрешил принять бывших воинов испанской республиканской армии.
Трудно описать радость испанцев, узнавших от меня, что их зачислили в ряды Красной Армии. Собранные в аудитории химико-технологического института бойцы Доминго, услышав об этом, обнимались, кое-кто вытирал слезы, а Доминго, не зная, как выразить чувства, хлопал и хлопал меня по плечу.
Вместе с советскими воинами-саперами испанские товарищи занимались минированием самых ответственных и сложных объектов до последнего дня обороны Харькова. И я снова низко кланяюсь им сейчас, многие годы спустя — и тем, кто жив, и тем, кто погиб, защищая свободу и справедливость.