Рихард Зорге

И действительно, корреспонденции Зорге поражали эрудицией и профессиональным блеском. «Франкфуртер цейтунг» отводила для них самое почетное место на первых страницах. Наперебой заказывали ему статьи берлинские газеты. И Рихард работал, работал, понимая, как важна для него эта слава лучшего корреспондента.

А Старику докладывал: «Свою позицию в посольстве я завоевал не только потому, что у меня были приятельские отношения с работниками посольства; наоборот, кое-кто из этих работников неблагожелательно относился к факту моего влияния в посольстве. Главными причинами, создавшими мое положение в посольстве, были мой большой запас общей информации, мои обширные знания Китая и детальное изучение Японии. Без этого, несомненно, никто из работников посольства не стал бы обсуждать со мной политические вопросы или просить у меня совета по секретным проблемам. Многие из них обращались ко мне с такими проблемами, так как они были уверены, что я чем-нибудь посодействую их разрешению. Никто из работников посольства не был так хорошо знаком с Китаем и Японией, как я».

Но славе журналиста должен был сопутствовать и авторитет нациста — иначе трудно было рассчитывать на доверительные отношения с крупными деятелями немецкой колонии.

Оскар, конечно же, оказался прав: в Токио Рихарду не составило труда вступить в национал-социалистскую партию — человек с рекомендациями от высокопоставленных лиц из Берлина, рьяный приверженец фюрера, он сам мог многому научить ветеранов фашизма. Впрочем, вскоре он и стал это делать, когда был назначен «шулунгслейтером» — руководителем пропаганды в местной партийной организации, ответственным за политическое просвещение ее членов, а также редактором стенгазеты. В этой роли ему удалось подружиться с фюрером нацистской организации немецкой колонии в Токио, руководителем отделения официального германского телеграфного агентства ДНБ, а по совместительству, как и Отт, военным разведчиком Виссе. Как нельзя лучше складывались у Зорге отношения и с корреспондентом газеты «Фелькишер беобахтер» фон Урахом. Он высокомерно держал себя с коллегами — англичанами и французами и совершенно игнорировал советских журналистов. Японские корреспонденты считали его заносчивым пруссаком… Упорно и настойчиво Рихард создавал себе безупречную репутацию правоверного сторонника фюрера.

Однако даже авторитет нациста не гарантировал ему полный успех в работе. Оставалась еще «Кэмпейтай» — японская тайная полиция и контрразведка. А он знал, как она изощрена, и сам успел почувствовать ее неослабное внимание к своей персоне. Достаточно сделать один неосторожный шаг, потерять листок с копией секретного материала или расшифрованной радиограммы — и все рухнет в тот же миг. Поэтому осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Все, чему учили его Старик, Василий и Оскар, он передавал своим товарищам, заставлял предугадывать на десять ходов вперед каждый свой очередной ход.

Из отеля Рихард вскоре переселился на частную квартиру, по улице Нагасаки-мати, 30, в буржуазном районе Токио — Акабуку. Но и здесь приставленные к нему слуги не прекращали рыться в его вещах и бумагах; а когда у него собирались гости, Рихард знал — в тот же час это становилось известным в полиции. Он уже к этому привык, делал вид, что ничего не замечает.

Правда, далось это не так уж легко. В каком только обличье не являлись к нему враги! Взять хотя бы историю с этим Аритоми Мацукавой. Однажды он привел с собой какого-то белогвардейца. Тот стал вопить по-русски: «Ненавижу японцев, мечтаю вернуться домой, помогите!» Рихард, конечно, сделал вид, что ничего не понял. Мацукава на этом не успокоился. Принес папку с липовыми «секретами» — предложил: «Купите, очень нужны деньги, проигрался в маджан». Все стало ясно: провокатор. Пришлось взять его за шиворот и выставить из дому. Больше он не появлялся. Но Зорге знал: японская контрразведка и впредь не оставит его в покое, будет держать под контролем каждый его шаг.

7 января 1934 года он радировал в Москву:

«Я особенно не боюсь больше постоянного и разнообразного наблюдения и надзора за мной. Полагаю, что знаю каждого в отдельности шпика и применяющиеся каждым из них методы. Думаю, что я их всех уже стал водить за нос».

Но как изнуряла эта борьба, как отвратительна ему самому была роль нациста! Бередила душу тоска. По Родине. По дому. По Кате…

Группа «Рамзая» развертывала свою работу. Каждый ее член имел строго определенную сферу деятельности. Сам Рихард занимался немецким посольством, обрабатывал и готовил информацию для Центра.

Бранко Вукелич стал «своим человеком» во многих посольствах. Он не только выполнял обязанности корреспондента белградской «Политики» и парижского «Ви», но и помогал руководителю отделения французского телеграфного агентства Гавас, что тоже открывало ему двери в кабинеты крупных политических деятелей.

При первой же встрече с Бранко в Токио Рихард сказал ему:

— Твоя долговременная программа: выяснять, как будут складываться отношения Японии с Соединенными Штатами и Англией. Старик предупреждал: Япония может попытаться напасть на Советский Союз при поддержке этих стран.

Что ж, Бранко глубоко пахал, щедро сеял — и уже начинал собирать первые плоды. Благодаря своим связям в посольствах он получил возможность узнавать и сообщать Рихарду точки зрения американского, французского и британского послов на многие важные вопросы международной политики.

С Ходзуми Одзаки Рихард старался встречаться как можно реже, чтобы — не дай бог! — не навести на него контрразведчиков полковника Номуры. Пресс-конференция. Ложа театра. Тент на пляже. Дипломатический прием. Короткие минуты уединения. Обмен предельно сжатыми, емкими фразами. И снова пауза в несколько недель. От встречи к встрече Рихард проникался все большим уважением к своему добровольному помощнику и верному другу.

Ходзуми стал членом особой исследовательской группы при газете «Асахи». Эта группа занималась изучением дальневосточных проблем и имела доступ ко многим официальным источникам. Вскоре Одзаки заслужил признание и как один из ведущих экспертов по Китаю. Он лучше, чем кто-либо другой, понимал: японская политика по отношению к Китаю имеет чрезвычайно важное значение не только для безопасности Советской России, но и для положения на всем Дальнем Востоке — и поэтому знакомил Рихарда со всеми тонкостями японо-китайских отношений, дополняя те сведения, которые Зорге мог получить в германском посольстве и из других источников.

— Я был бы счастлив открыто назвать вас лучшим своим другом, — признался как-то Рихард. — Может быть, наступит такое время…

Ходзуми в ответ только приложил обе руки к сердцу.

В середине декабря в токийской газете «Джапаниз адвертайзер» появилось объявление о том, что некий любитель-коллекционер желает купить гравюры «укиаэ». Вскоре в редакцию пришел молодой художник: «Такие гравюры могу предложить я». А еще через день художник и коллекционер встретились в кабинете заведующего рекламным отделом газеты. Коллекционер весь погрузился в созерцание гравюр, искусно выполненных в традиционном японском стиле. Потом, оторвавшись от листов, пристально посмотрел на художника:

— Вы не будете возражать, если я заплачу вам не иенами, а долларами?

— Как будет угодно господину.

Коллекционер достал деньги.

— У меня есть сдача, — сказал художник и тоже вынул из кармана долларовую бумажку. Бросил взгляд на номер банкнота. Он был ровно на единицу больше, чем на банкноте коллекционера.

Из кабинета коллекционер — это был Бранко Вукедич — и молодой художник вышли вместе. Знатокам живописи было о чем поговорить…

Так появился в группе «Рамзая» четвертый разведчик — молодой, энергичный и талантливый Иетоку Мияги.

Какие же сведения мог сообщать Рихарду юный живописец? Зорге подобрал и ему роль.