Страница 81 из 85
— Чудак человек, — неожиданно ласково проговорил майор, — это чистая формальность.
— Тем более. Могу написать только то, что уже сказал.
— Ладно, пиши что хочешь.
Я письменно изложил все то, что только что произнес вслух, и поставил свою подпись Через несколько дней те. кого вызвали вместе со мной, улетели домой.
Почти все говорили, что я свалял большого дурака Не надо, мол., плевать против ветра — самому же хуже… Но я не жалею об этом и сегодня. С зачетами дней работы в шахте, на стройке и в карьере я сам сократил свой десятилетний срок заключения, и теперь мне оставалось чуть больше года.
Сейчас я представляю, как должен был раздражать власти мой отказ писать прошение о помиловании… Что же касается того, что нас не могли просто отпустить на свободу, то это была И X забота о будущем. Они знали, что эти бумажки смогут им еще пригодиться: во-первых, — никаких компенсаций, никакого имущества; во-вторых — «Прошу помиловать!» — «значит, есть за что, сам просит» и, наконец — когда им вздумается, снова зацепят меня за ребро и уволокут. Все это было не так уж безобидно. Тут мне видится и сейчас один из главных признаков послесталинской сталинщины — длинные шлейфы ее тянутся и по сегодняшним дням. Действительно, отпускаемым на свободу нужно было подчеркнуть, что милость-свобода исходит от властей. А власть захотела — дала, не захотела — не дала. Следовательно, лучше с властями дружить, а еще лучше верно им служить. Но вот именно этого-то как раз мне и не хотелось… Да еще просить их о чем-то?.. Да еще входить с ними в сговор?! Нет. Не быть тому… Наперекор! Только наперекор абсурду.
Теперь это — История. А тогда — во время войны и после — едва ли не главный итог каждого прожитого дня был в том, что этот день — прожит. И если каждый день войны приближал нас к победе или смерти, то каждый день лагерей — больше к смерти, чем к свободе. Каждый день, наконец, заставлял идти на компромиссы, но тут очень важно было не переступить заветную черту. Черту, которую каждый для себя определяет сам. И сейчас, как и тогда, мне есть в чем каяться и перед людьми, и перед собственной совестью. Но просить о помиловании власть и ее карательно-репрессивные органы, которые подвергли меня этому длительному, позорному и изуверскому изничтожению, я не намерен — ни за что. Вот моя заветная черта.
И теперь, пожалуй, главное: они, они, ОНИ!.. Кто же ОНИ?.. Это чтобы не сотрясать воздух зря… ОНИ — кроме всех репрессивных органов (именуемых даже «правоохранительными»), вся структура власти, и над всем этим сооружением — партийная верхушка, купол захвата и насилия — от политбюро до районного масштаба. А дальше — чиновники — мелкие исполнители, потрошители и шакалы. Если МЫ не всегда можем определить, кто же это ОНИ, то ОНИ всегда знают, кто мы, и никогда не перепутают номенклатуру с народом, челядью или образованной частью интеллигенции.
В этой суматохе как-то незаметно растворялись последние дни 1953 года. Я снова взялся за кисть. На этот раз просто так, для себя. Нарисовал акварелью поздравительную открытку и отправил ее домой. (К счастью, она сохранилась.)
Подошел конец и моему сроку. Я получил на руки справку об освобождении и 268 рублей 49 копеек в дореформенном масштабе цен: на питание и проезд.
Предписание: пароходом до Красноярска и далее поездом до города Ярцево. Смоленской области — места моего рождения Только мне там нечего делать — там у меня никого нет!..
Простился с Василием Крамаренко и другими солагерниками, пожелал им поскорее освободиться и вернуться домой.
Спешить на пароход я не стал. Решил подработать немного денег и вернуться в Москву самолетом. Дал только телеграмму. Всего три слова: «Свободен целую Борис»
На это время меня приютил у себя знакомый прораб стройконторы. Заказов на картины и на зеркала у меня хватало. Для начала я сделал большое зеркало прорабу и написал картину маслом. Это был мой первый свободный труд после войны. Сказал ему, что отказываюсь от денег как бы в оплату за жилье Но он и слышать ничего не хотел:
— Ты что, обслуживать меня здесь остался или заработать на дорогу? — заявил он и заплатил.
За месяц я успел сделать несколько миниатюр и с десяток зеркал. У вольнонаемных норильчан в ту пору заработки были немалые, и они готовы были щедро платить за обустройство своего жилья, за иллюзию уюта и нормальности в царство примитива и убогости-тут я им был нужен
Но была и еще одна подоплека моей задержки р Норильске…
Сразу после выхода на свободу я больше всего хотел отправиться к Анне домой Но внутри что-то екнуло и ударило по тормозам — за прошедшие годы могли произойти разные разности. Я узнал, что она работает на том же месте. Дождался, когда она шла с работы. Подошел… Встретились буднично и даже скучно… Мои опасения подтвердились — Анна вышла замуж. Ну что ж… по-житейски нормально.
Из моих друзей, освободившихся раньше меня, в Норильске никого не осталось. Но однажды я встретил Виктора, бригадира нашей строительной конторы. Его оставили на поселение в славном городе. Он снимал комнатушку и работал на заводе. Специальности никакой не имел Осужден был, едва достигнув совершеннолетия. за несколько дерзких ограблений. Сейчас решил не возвращаться к своему прошлому. Ему захотелось учиться, приобрести специальность. На комбинате имелись курсы повышения квалификации электриков, но для поступления требовался опыт практической работы и теоретические знания. Я знал, что Виктор парень способный, и решил помочь ему. Ни вечерам и в выходные дни мы напряженно занимались, а в перерывах он иногда рассказывал о своей жизни до заключения. Рос он в дружной, и, представьте себе, обеспеченной семье. Отец работал секретари райкома партии. Виктор был еще подростком, когда арестовали отца. Мать осталась одна с тремя детьми. Виктор был старшим Тот, кто оклеветал: отца, и занял его место, стал преследовать семью. Сначала их выселили из квартиры. Мать тяжело заболела. Виктор попытался устроиться на работу, но его никуда не принимали. Попрошайничать мешала мальчишеская гордость — как-никак он был сыном первого лица в городе. Чтобы прокормить семью, Виктор не нашел ничего лучше, как забраться в хлебную на латку Своровал он несколько буханок черного хлеба. Впервые за долгое время сестренка и братишка досыта наелись. Матери становилось все хуже, она уже не вставала с постели Соседи посоветовали Виктору обратиться за помощью в областной центр. Добираться надо было попутной машиной. Проехало мимо несколько автомашин, но ни одна не остановилась. Он попытался забраться в кузов на ходу. Ему удалось ухватиться за борт грузовика, но когда стал подтягиваться, увидел в кузове человека, который участвовал в травле их семьи. Человек тоже узнал Виктора и со словами. «Куда лезешь, гаденыш!» пнул его сапогом в лицо. Грузовик тем временем развил большую скорость. Виктор еле держался… Человек со все силой дважды ударил каблуком по пальцам Виктор упал на дорогу. Пальцы распухли и посинели. Он еле добрался до дома.
С этого момента он потерял всякую веру в людей. И решил им мстить… Вскоре умерла мать. Сестренку и братишку забрали в детдом Виктор стал беспризорным и із таких же, как он, несовершеннолетних, организовал шайку. Они грабили продуктовые палатки, магазины. Виктор был ловок и удачлив. Но как веревочке ни виться, а…
В лагере Виктор оказался среди осужденных по пятьдесят восьмой статье. Тут ему повезло — он встретил немало честных, образованных, а главное, порядочных людей; старался забыть прежние обиды и постепенно начал оттаивать. Я обратил на него внимание, когда работал прорабом. Он добросовестно относился ко всем поручениям, был находчив, смел и прямодушен. Тогда я и поставил его бригадиром.
Заниматься с Виктором было легко. Он обладал хорошей памятью, быстро постигал теоретические основы. Собеседование он прошел успешно и был принят на курсы. Завершил учебу и работал сначала старшим электриком цеха, а потом даже получил какое-то повышение. Думаю, и в дальнейшем у него все сложилось относительно хорошо… Хочу так думать.