Страница 69 из 85
Наступило короткое норильское лето. Солнце совсем не заходило за горизонт. Бурно зазеленела и расцвела тундра. Никогда не думал, что здесь может быть такое обилие цветов. К сожалению, все они были без запаха. Живые цветы казались искусственными. Все это действовало удручаюше. Порою среди бела дня начинал мерещиться аромат подмосковного луга Но это были уж полные галлюцинации. Фактически лето здесь длится, в среднем, не больше месяца За это время прогревается верхний слой водоемов и смелый да решительный может даже искупаться, потом погреться на южных склонах холмов. А вот на северных склонах и в оврага снег никогда не тает.
Быстро пролетели считанные теплые дни. Солнце с каждым разом все дольше задерживалось за горизонтом. Опять надвигалась длинная полярная ночь.
Осенние дожди почти мгновенно сменились снежными буранами. Ветер со снегом срывал кровлю. Разразился ураган Звенели разбитые стекла окон, световых фонарей и окошек на заводских крышах Вся жизнь и работа были нарушены. За два дня нанесло огромные су гробы. Всех заключенных бросили на расчистку дороги и подъездных путей. Нашей конторе поручили ликвидировать ущерб, нанесенный заводским сооружения! Прислали несколько бригад из других лагерей. И все «срочно», «немедленно!»
В первый же день аврала случилось ЧП Заключенным не успели выдать зимнее обмундирование, и они отказались работать на высоте. Начальство настаивало давило, угрожало… Зэки отрубили топором голову не в меру ретивому прорабу. В наших бригадах тоже росло напряжение. А тут порывом ветра сбросило часть кровли с крыши цеха и покалечило бригадира. Наш мастер-потерял власть чад бригадами и тоже побаивался ль шиться головы. — «Это кому же хочется ни за что ни про что…», — бормотал он
Люди совсем растерялись. Ко мне зашел главный инженер Офанасов и сказал:
— Иди на участок. По-моему, твоя очередь… Мастер распустил сопли. Надо закрыть цеха от ветра и снега забить проемы досками, поправить нарушенные кровли. Давай иди — лепи подвиг! Вечером доложишь, что сделано… Да я и сам туда подойду… Потом.
Но по всему было видно, что гуда он не подойдет ни потом, ни после. Свою голову ему подставлять не хотелось Мне не хотелось тоже, но мы с вольняшками бы ли не ровня: сказано «иди» — значит, иди и сдохни.
Пусть будет так, как будет Иду.
Я уже приближался к прорабской, когда дверь с грохотам распахнулась, из нее кубарем выкатился мастер Птахин. За ним с ломиком гнался кто-то из зэков, но внезапно ему стало лень догонять свою жертву, и он вернулся обратно. А Птахин, весь взмокший, несмотря на лютую стужу, растерзанный, все еще бежал и чуть не сбил меня с ног. Остановился.
— Ну что, мастер, не нашел общего языка с гегемоном? — спросил его я.
— Тут если что и найдешь… так крышку, — еле выговорил он, скверно выругался и пошел дальше от греха.
В прорабской собрался почти весь участок. Раскаленная печь пышила жаром. Те, кто находился ближе к ней, поснимали бушлаты. Кто-то уже в сторонке резался в буру. Мое появление не вызвало нн малейшей реакции — и за то спасибо!.. Я обратился к разомлевшим зэкам:
— Громодяне! Меня к вам послали на съедение но в цехах ведь работать нельзя. Там такие же зэки, как и мы (хорошо, что не сказал «вы»). Может быть, так сделаем: кто боится работать на высоте., остается внизу. А нормальные.
— Ты сам пробовал там, наверху? — выкрикнул кто-то.
— Нет. Не пробовал. Лезу вместе с вами. Пошли.
За мной последовала едва ли не треть. Ни много ни мало. Эту треть мы разделили на две группы. Одна — с инструментом и материалами осталась внизу, другая — налегке, мы захватили только веревки, полезли на крышу цеха по пожарной лестнице. Пурга сбивала дыхание и слепила глаза. Ветер отрывал от обледенелых поручней… Но все-таки до верха добрались. Стоять или идти по крыше было невозможно, ухватиться не за что. Я глянул вниз — от непривычки к высоте у меня голова пошла крутом. Первым на крышу вылез плотник Витолдс (литовец из Каунаса). Он обвязался веревкой, кинул конец нам и пополз к центр крыши, где зияли пустые проемы световых фонарей. За ним, держась за веревку, выбрались и все остальные. Потом уже через цех мы подняли инструмент, доски и гвозди. Работали быстро, без перекуров. Подгонял нестерпимый холод. Я удивился, с какой ловкостью в таких неимоверных условиях действовали два неразлучных друга — литовец Внтолдс и белорус Иван Булка, любимец бригады, которого все звали ласкательно— Булочка. В самый разгар работы кончились гвозди. На складе их тоже не было. В это время к нам на крышу поднялся Цой — это был тот, что погнался за Птахиным с томиком — и стал смотреть, как мы работаем. Цой был наполовину корейцем, наполовину русским.
— Ну что, Цой, надоело у печки сидеть, устал, бедняжка? Давай, разомнись немножечко!
— Да вы и без меня хорошо справляетесь. Вижу!.. — Несмотря на типичную корейскую внешность, он чисто и правильно говорил по-русски, без малейшего акцента. Среднего роста, пропорционально сложен и физически отменно развит, он всегда выделялся среди других.
— Вот, у нас гвозди кончились и на складе нет. Не мог бы где-нибудь раздобыть?
— Цой все может. Сколько надо?
— Ну хотя бы ящик. Достанешь — до конца дня свободен!
Менее чем через час у нас был целый ящик гвоздей.
На следующий день мы решили изменить технологию работы. Сколачивали щиты внизу в цехе, а поднимали их с помощью блока. Старшим по обеспечению материалами назначили Цоя. Все дела по этому цеху мы закончили до окончания рабочего дня. Я дал бригаде отдохнуть, а сам отправился в контору.
Офанасов встретил вопросом:
— Завтра, к концу дня сумеете закончить работы по цеху?
— Уже закончили.
— Как «закончили»? Не может быть! А я начальству обещал, не раньше чем завтра… Ну, молодцы!
— Мы-то молодцы, а как насчет трех зачетных днем для особо отличившихся?
— Готовь список!
Все, кого я включил в список, получили зачет — три дня за один день. Вот высшая награда в неволе и угнетении— одно обещание свободы, только мысленное приближение желанного дня освобождения. Этим манком пользовались постоянно — оказывается, как просто: лишить человека свободы, а там манить, манить этой призрачной узывностью, манить и затягивать удавку подчинення. И я, вместе с системой, пользовал тот же прием, да еще гордился результатами.
Постепенно Цой стал моим верным помощником, но от бригадирства отказывался наотрез:
— Я не сука. Честной вор здесь командовать людьми не станет, — сказал он, как смазал мне по роже.
— А чего ж ты тогда на крышу полез? — воткнул я ему в отместку.
Теперь чесался он:
— Знаешь, интересно было посмотреть, как вы оттуда лететь будете.
— Ну, мог бы и снизу посмотреть…
Начальство не спешило отозвать меня обратно в контору, и я продолжал руководить участком. Понадобилось «опять срочно» усилить фундамент под оборудование. Бетон, целую машину, привезли с большим опозданием, к концу смены. Вывалили прямо на снег, у дороги. Бригада уже собралась идти в лагерь. Отложить укладку нельзя — бетон ждать не будет: застынет, окаменеет.
Я подозвал Цоя:
— Что будем делать?
— Отпускай бригаду, инженер, останутся четыре человека.
— Да разве вы четверо управитесь?
— Это не твоя забота. Бетон будет уложен. Или ты перестал мне верить?
Бригада ушла в лагерь. Цой разделся до пояса, трое остальных последовали его примеру. Только бегом, двое носилок, при морозе не меньше чем в тридцать градусов— с улицы в цех, без остановок. Это надо было видеть! Перевели дух только тогда, когда весь бетой был уложен в опалубку. На завтра я дал им полдня отдыха. Получилось так, что как раз назавтра Офанасов решил проверить, как идет работа, и… наткнулся на этих четверых. Устроившись в укромном уголке цеха, они, конечно, играли в карты. Офанасов стал на них кричать, обозвал негодяями, бездельниками. К нему подошел Цой и спокойно сказал:
— Не кричи, начальник. Нам разрешил инженер…