Страница 46 из 85
Из публикаций:
«После встречи с генералом Благодатовым Сокол отправился в городскую ратушу. Примерно к 16-ти часам было принято первое совместное решение о порядке жизни города и подготовлено обращение к жителям Вены…
Работа была прервана появлением солдата по имени Митя и представительницы левой группировки Сопротивления Ходлички. Митя предложил Соколу пойти с ним во дворец Ауэрсперг, где якобы требовалось его присутствие как главы венской полиции. Сокол категорически отказался — обстановка в городе требовала принятия скорейших решений. Митя ушел, но уже через 20 минут вернулся в сопровождении майора, который потребовал поехать вместе с ним…
Черный лимузин рванул с места, но помчался в противоположном направлении от дворца Ауэрсперг. Остановились на Маркграф Рюдигештрассе. Сокола обыскали, отобрали все личные вещи, вплоть до подтяжек, и отвели в подвал. Потом начались допросы, многочасовые изнурительные. Сокол понял, что его обвиняют в желании вкрасться в доверие советскому командованию и не позволить совершиться в Австрии революционным изменениям.
— Ты английский, американский шпион! — твердили следователи… — Ты хотел выведать и выдать наши планы… Возвращаясь с допросов, Сокол мучительно анализировал ситуацию… Русское военное командование полностью одобрило его действия и в знак доверия назначало главой венской полиции. Тогда кто же эти офицеры, обвиняющие его в предательстве?
Уже в 1942 году Сопротивление делало все, чтобы австрийские военные части покидали боевые позиции и тайно возвращались домой. Сокол налаживал связи с антифашистами не только в Австрии, но и в других странах. Его посланец искал контакта с Раулем Валенбергом, а через него с австрийскими частями в Венгрии.
После изнурительных допросов Сокола переправят в Баден. Там он встретится с Борисом Витманом — русским разведчиком, участником немецко-австрийского Сопротивления— и поймет наконец, что оба они пленники СМЕРШа.
Его жизнь была в руках тех, кто приписал себе все заслуги Сопротивления по освобождению Вены и повесил себе на грудь ордена и медали. По их версии, «лоцманами» были они, смершевцы, первыми якобы вступившие на улицы Вены. Сокол не устраивал их как живой свидетель истины и как политический деятель, способный помешать левым единолично захватить власть.
Конечно, исчезновение Главы Сопротивления не могло пройти бесследно. Вот тогда-то по городу и был пущен слух, что Сокол то ли в Москве, где его готовят на должность нового главы правительства, то ли у американцев, которые собираются сделать то же самое. («Московские новости», № 36, 9 сентября 1990 г.)
Из подвала в Бадене Сокола отправили в лагерь военнопленных под Веной и собирались этапировать прямиком в Сибирь. Там бы он надежно затерялся. Но не тут-то было — это был не тот человек, не для этого он прошел всю школу тяжеленного подполья. Он не стал испытывать судьбу на прочность, тут же совершил побег из лагеря и сам явился в советскую комендатуру. Его встретили с радостным удивлением: дескать «чего только не учудят от усердия и неразберихи?!»… Внезапное исчезновение главы венской полиции поразило военных. Комендант города объявил о его розыске. Благодатову было нетрудно догадаться, кто, вопреки его желанию, хотел по-своему распорядиться судьбой героя Сопротивления. Сокола больше не пытались арестовать. Всесильная абакумовская служба СМЕРШ порой, вероятно, все-таки пасовала перед боевыми частями армии, опасаясь прямой конфронтации.
И снова из высказываний Сокола:
— «Меня ждала судьба Рауля Валенберга. Но Советская Армия второй раз спасла мне жизнь. Я помню это и буду помнить всегда. Мрачная встреча со СМЕРШем не изменила моего огромного уважения к советскому народу».
К сожалению, мы уже не сможем покаяться перед Раулем Валенбергом, перед тысячами польских офицеров, уничтоженных энкаведистами в Катынском лесу, так же, как и перед миллионами других невинных жертв ВЧК-НКВД-КГБ-СМЕРШа и их крестных отцов в КПСС. Впору, пока не поздно, покаяться бы перед случайно оставшимися в живых…
В подвале обреченных я каждую ночь ждал исполнения майорской угрозы и уже как-то даже свыкся с этой мыслью. Но было обидно погибать по вине какого-то злобного болвана, да еще от самых что ни на есть своих. И это после стольких испытаний! Одних побегов, совершенных мной в тылу у немцев, я посчитал— четыре… А теперь всерьез начал обдумывать пятый.
Все чаще поглядывал я на зарешеченное оконце под потолком. Оно напоминало мне о побеге из жандармерии в Сумах. Размеры оконца и его расположение поразительно совпадали. Только здесь оно выходило на застекленную террасу, где постоянно стоял часовой. Ночью, правда, он нередко засыпал и слышен был его храп.
Однажды, когда нас выводили в туалет, я незаметно подобрал небольшой металлический стержень. В общем-то железяка, но с ее помощью можно было бы отогнуть крепления решетки. Я понимал, что шансов на удачный побег очень мало. Но когда и где их у меня было много?.. Никогда. Нигде… Правда, все сильнее ощущалась физическая слабость — ведь уже около месяца я находился в сыром подвале, настолько тесном, что лежать можно было только на боку От недостатка кислорода часто наступало полуобморочное состояние, а то и обмороки. С каждым днем потери сознания становились все чаще и продолжительнее. Меня тогда еще поражало, что условия содержания были ничуть не лучше, чем в немецком концлагере. Даже хуже!.. Но ведь здесь мы-то были «свои», а с нами обращались хуже, чем с бывшими врагами. Я стал терять последнюю надежду на то, что НАШИ как-нибудь разберутся и восстановят хоть подобие справедливости.
Вероятно, я все-таки попытался бы бежать, если бы не странный и, как мне показалось, предостерегающий сон. Впрочем, порой трудно было определить грань между постоянным полуобморочным состоянием и сном. А привиделась мне — собственная казнь. Но не от пули карателя в затылок, не на виселице, что однажды чуть не свершилось наяву, когда я пробирался по немецким тылам в Сумы. На этот раз орудием казни была гильотина. Ее нож был похож на огромный сверкающий полумесяц. Чтобы видеть, как он будет падать на меня, я повернулся на спину (так же, как делал это при бомбежках). Нож опускался почему-то очень медленно. Но вот он коснулся открытой шеи, я почувствовал прикосновение холодного железа и — проснулся… В шею мне упирался припрятанный во внутренний карман стержень. Я посчитал сон плохим предзнаменованием и отложил побег.
Прошло больше недели. Меня вызвали снова. Когда поднимался, потерял сознание и пришел в себя в незнакомом кабинете. Передо мной сидел молодой темноволосый капитан. Он представился офицером фронтовой разведки. Протянул пачку «Казбека», предложил закурить. После первой же затяжки у меня голова пошла кругом, и я испугался, что снова потеряю сознание. Но все обошлось. Капитан, видимо, располагал какими-то новыми данными Это чувствовалось по его нормальному, ровному отношению ко мне. А это само по себе уже подарок. На протяжении нескольких часов, с небольшими перерывами, он внимательно слушал мой рассказ, делал пометки в блокноте. Не скрыл своего негодования. когда узнал, что майор уничтожил почти все документы. Он пообещал мне, что постарается их восстановить, и ему это в какой-то степени удалось.
Позже меня ознакомили с некоторыми из этих документов. Они касались моей деятельности в Венском подполье. Среди документов оказалось и самое дорогое для меня — письменное свидетельство Эрны о моем участии в движении Сопротивления Читая его, я был тронут глубокой сердечностью, с которой она писала обо мне, но был немало удивлен тому, что на прямой вопрос следователя: «Были ли вы в интимных отношениях с Вальдемаром фон Витвером, гражданином СССР», она ответила «Да, была».
Трудно сказать, какой смысл придавала она словам «интимные отношения». Мы ведь не успели стать мужем и женой Сначала потому, что встречались только в совместных операциях, и нам было не до проявлений наших чувств а когда поняли, что должны быть вместе, решили подождать, когда можно будет вступить в законный брак. Таковы были ее убеждения — и мои. И она, и я считали брак таинством Мы глубоко и искренно любили друг друга… Мне никогда больше не пришлось повидаться с Эрной. В коротенькой записке я даже не смог толком объяснить ей причину расставания и не был уверен, что она правильно поймет меня. Видимо, нам не суждено было быть вместе…