Страница 31 из 85
Протиснулся внутрь церкви. Услышал пение, вдохнул ни с чем не сравнимый сладковатый воздух, насыщенный запахом ладана и горящих свечей.
Как приятно было здесь на чужбине слышать русскую речь. Правда, она несколько отличалась от привычной мне и напоминала скорее слог героев из книг Чехова или Куприна… Но от этого была еще дороже.
На какое-то время я, помнится, даже забыл, зачем пришел в храм.
Госпожу Кеслер в тот раз встретить не удалось. Позже выяснилось, что она была в отъезде. Зато я познакомился с сестрами Колесовыми: Лилей — солисткой балета Венской оперы, и Танюшей — ученицей музыкальной школы Я представился как студент архитектуры. Тут же они познакомили меня со своей матерью, и я был приглашен к ним домой на обед.
Семья русских эмигрантов Колесовых занимала небольшой особняк в северо-западной части города. Глава семейства, известный врач-хирург, заведовал отделением в городской клинике. Он производил впечатление человека смелого и принципиального, открыто говорил о жестокости нацистов, не скрывал симпатии к советским людям и мечтал вернуться на Родину. Уже второй раз в тылу врага — сначала в Эссене, теперь в Вене — я говорил с эмигрантом и прямо наслаждался прекрасным, не испорченным, открытым русским языком.
Из России семья Колесовых эмигрировала в Югославию в конце гражданской войны. Перебраться за границу им помог видный полководец Красной Армии. Его ранение могло стать смертельным, если б не хирургическое вмешательство Колесова. Тот его буквально вытащил из могилы. В Белграде Колесов довольно быстро завоевал признание своих коллег и вскоре стал заведующим хирургическим отделением в одной из больниц.
Жена, в свое время известная петербургская пианистка, первое время выступала с концертами, а после рождения второй дочери, Татьяны, полностью посвятила себя воспитанию детей.
Лиля окончила хореографическое училище и стала солисткой Белградского театра оперы и балета.
Из Белграда в Вену им пришлось перебраться, когда в Югославии, во время второй мировой войны, начались жестокие междоусобные стычки.
Хотя Лиля не могла помнить свою русскую Родину, она постоянно мечтала о возвращении в Россию. Признаюсь, я советовал им вернуться, не думая о том, какую медвежью услугу могу оказать им своими советами.
Несколько раз я провожал Лилю домой после спектакля. Иногда мы вместе ужинали. У себя дома Лиля охотно позировала мне в театральных костюмах. На память ей осталось несколько карандашных набросков.
Лиля и Танюшка все больше привязывались ко мне. Скорее всего из-за возможности свободно поболтать по-русски. Мне так же было приятно бывать у них. Но даже в этом я постоянно должен был себя ограничивать, хотя версия моей немецкой биографии (или «легенда») позволяла проявлять знание русского языка и посещать храм, и отдавать предпочтение общению с русскими…
В контактах с семьей Колесовых и с другими людьми, к которым я чувствовал расположение, приходи лось воздерживаться от установления нормальных человеческих отношений. Хотя бы уже потому, что не хотел ставить их под удар в случае провала. Я не имел права на привязанность, не говоря уже о более серьезных чувствах, не мог отвечать откровенностью на откровенность. Вынужден был, вопреки желанию, расставаться с хорошо относящимися ко мне людьми, не объясняя причины А главное, не мог быть самим собой. Это было порой самым тяжелым испытанием.
Я понимал, что мои отношения с Лилей могут зайти слишком далеко, а это было ни к чему: она старше меня на два года, в эмиграции чувствовала себя чужой, тосковала по всему российскому; немецкий язык знала плохо. Может быть, по этой причине избегала связей с большинством местных мужчин, Меня, не смотря на конспирацию, сердцем чувствовала русским и все больше привязывалась ко мне…
Колесовы были вхожи в русский клуб — я, постоянно помня о задании, как-то заговорил о клубе и тут же получил приглашение сопровождать Лилю и ее мать в следующую среду.
Два дня пролетели незаметно. В среду, вечером, я заехал за Колесовыми, и мы отправились в клуб. Размещался он в старинном особняке с просторным залом на втором этаже. Здесь же находилась и небольшая библиотека. В основном книги русских писателей. Я бегло и без видимого интереса осмотрел полки- особый интерес к мим мог показаться подозрительным. В зале уже собралось человек двадцать. Слышался негромкий разговор по-русски по немецки, даже по-французски Несколько мужчин за. небольшим столом в глубине зала играли в карты. Кто-то уже сел за рояль и негромко наигрывал какую-то мелодию… Вновь я почувствовал себя в дореволюционной России, какой знал ее по книгам и фильмам Вдруг все на мгновение притихли, взгляды обратились на вошедшую женщину, стройную, элегантную, с темными медно-каштановыми волосами, собранными в тугой пучок. Под руку с ней шел молодой офицер в венгерской форме.
Я сразу догадался, что это Элизабет Кеслер. Она приветливо поздоровалась с присутствующими. Несколько мужчин подошли поцеловать ей руку. Вокруг Элизабет сгруппировалась целая компания, завязался общий;, разговор. Я понял, что у меня мало шансов удостоиться внимания этой женщины. И тем не менее я подошел поближе. Элизабет что-то оживленно рассказывала. Она хорошо владела русским, но в произношении отдельных букв, особенно «л», чувствовался легкий польский акцент. Она говорила о своей недавней поездке в Трансильванию, сказала, что в ближайшее время собирается побывать в Польше, и спросила, не знает ли кто-нибудь о положении там сейчас. Лучшего повода для начала знакомства с ней трудно было представить.
— Недавно я побывал в Кракове и готов поделиться с вами всем, что мне известно, — сказал я, как бы подбирая слова
Говоря по-русски, я не старался имитировать акцент: по легенде, я несколько лет учился в русской школе. Но нельзя было, чтобы кто то догадался, что русский— мой родной язык.
— Какое редкое совпадение! Это город моей юности. Он по-прежнему интересует меня больше других. Завтра вы мне подробно обо всем расскажете. Мы можем встретиться в семь вечера, в «Жар-птице».
Я был ошарашен такой удачей — это было невиданное везение, — и я не сразу подумал о том, что мое внимание к Элизабет может не понравиться Колесовым.
К счастью, в это время в зале появилась новая пара: довольно известная певица Ксения Рекова в сопровождении своего болгарского коллеги Коларова. Она только что вернулась из Болгарии. Ее упросили спеть, и она с большим чувством исполнила несколько старинных русских романсов. Потом они пели дуэтом с Коларовым. Им дружно аплодировали.
До конца вечера я находился возле Колесовых, а потом проводил их до самого дома.
Ресторан «Жар-птица» принадлежал богатому сербскому эмигранту и был оборудован в старорусском стиле. Сам зал, мебель, деревянная посуда — все было украшено русским национальным орнаментом. Официанты в косоворотках навыпуск подпоясаны красными кушаками. На небольшой эстраде исполнялись русские песни и пляски.
Этот ресторан пользовался большой популярностью, и попасть в него можно было только по предварительному заказу. В условиях войны это казалось мне по меньшей мере странным. В тот вечер ресторан был забронирован для какого-то торжества и, соответственно, закрыт для посетителей.
Я дождался Элизабет и предложил отправиться в знакомый мне ресторан «Мароканер». Как я и ожидал, при нашем появлении в зале взгляды мужчин обратились к Элизабет. Едва мы сели за свободный столик, к нам тут же подсел майор в форме штабного офицера вермахта. Он стал бесцеремонно вмешиваться в разговор, расточал высокопарные комплименты красоте Элизабет. Майор был изрядно навеселе. Сначала мы разговаривали по-немецки, но потом она перешла на русский, чтобы избавиться от назойливого собеседника. Майор раскрыл рот от удивления и запнулся на очередном комплименте. Наконец он проговорил:
— Что я слышу? Как может фрау осквернять свои прелестные уста языком наших врагов? Даю голову на отсечение, что такое совершенное произведение… э-э… природы не могло быть создано среди грязных варваров— русских или поляков.