Записки бойца-разведчика

Тут из окопа опять выскочил первый сибиряк, не целясь, быстро щёлкая затвором, сделал три выстрела и спрыгнул в окоп. Одновременно с третьим выстрелом несколько пуль просвистели рядом. Немцы включились в игру.

Ребятам, конечно, везло. Голубое небо и яркое солнце расслабляли. И мы, и немцы наслаждались хорошей погодой, и стрельба была редкой.

Второй сибиряк начал дозаряжать винтовку, намереваясь выскочить из окопа. Мы с Николаем начали давать советы, «болея» за игроков.

— Подожди, не торопись, выжди какое-то время, — вспомнив о снайпере, который сшиб с него шапку, крикнул Николай, — пусть немец расслабится и опустит винтовку.

Наконец сибиряк выскочил из окопа. С молниеносной быстротой он передёргивал затвор и, не целясь, нажимал на спусковой крючок. Четвёртый выстрел он делал, уже спрыгивая в окоп.

Даже нам в соседнем окопе было видно, как побелело его лицо. Мы решили, что игра на этом кончится. Но тот, первый, сосредоточенно начал загонять патроны в магазин.

— Убьют, — сказал Николай.

— Необязательно, — из чувства противоречия возразил я, — Ну, может быть, после четвёртого выстрела.

— Спорим, что раньше, — сказал Николай.

— Идёт.

— Выскочи из другого места, — крикнул я сибиряку.

Он посмотрел на меня отрешённым взглядом, но всё же передвинулся в другой конец окопа. Чувствовалось, как борются в нём гордость и осторожность. Лицо поочерёдно выражало то решимость, то растерянность.

Пятый выстрел он сделал, уже падая в окоп. Мы с Колей перебежали к нему. На шапке, чуть ниже того места, где прикрепляют звёздочку, виднелась дырка.

На следующий день Коля Карлов как член партбюро батальона отправил похоронную со словами: пал смертью храбрых.

Что пили на фронте

Стремление выпить присутствовало на фронте всегда и всюду. Пили всё, что удавалось достать. Пока наше училище стояло в Грузии, пили виноградный самогон — чачу. Хорошая чача чем-то похожа на шотландское виски. Когда воевали в Северной Осетии, пили самогонку из кукурузы — араку. В подвалах оставленных осетинских домов часто стояла одна, а то и две 20-литровых бутыли довольно крепкой араки.

Когда бои переместились на Кубань основным напитком стала самогонка из свёклы. Сразу чувствовалось, что вековых традиций в технологии её производства у казачества ещё не накопилось. Тонкий слой ценителей её не уважал. В районе Краснодара стала встречаться пшеничная. Иногда вполне приличная.

Официально нас поили в двух случаях: фронтовые 100 г. перед атакой или, когда «его» оказывалось столько, что некуда было девать. Помню, в районе Пятигорска после захвата винных подвалов нам несколько дней давали по стакану прекрасного десертного вина, если не изменяет память, «Сильванер». Ничего лучшего с тех пор мне не попадалось.

Фронтовые давали не до, а после атаки, вечером: оставшимся в живых доставалось больше. Никто против такого порядка не возражал, поскольку каждый перед атакой считал, что его-то уж не убьёт. Тем более, что в нашей гвардейской авиадесантной поднимались в атаку и без неё. И не потому, что были сознательными, а потому, что поступали «как все», общиной. А вот кто принимал перед атакой как следует, так это командир, который должен был подняться первым.

В связи с выпивкой случались и курьёзные случаи… Ворвавшись однажды первым в немецкий блиндаж, я, как было принято, начал высматривать трофеи (потребность взять что-то с побеждённого, по-моему, заложена в человеке генетически. Африканский воин съедал печень побеждённого… Наполеон, понимая это чувство, отдавал захваченный город на разграбление солдатам. Бойцы Первой Конной, как рассказывал один из них, профессор Венжер (известный тем, что вступил в дискуссию со Сталиным), ворвавшись в Крым, первым делом бросались грабить усадьбы).

Итак, оглядев блиндаж, я не увидел ничего интересного. На перевёрнутом ящике, заменявшем стол, стояли почти пустые бутылки, лежали подмоченная пачка горохового концентрата и какая-то картонная коробочка. Убедившись в очередной раз в немецкой аккуратности, я быстро допил из бутылок остатки шнапса и, засунув в карман концентрат и коробочку, присоединился к остальным.

На следующий день обстановка стала более спокойной, и я, сидя в окопе, стал изучать содержимое коробочки. Там были какие-то голубоватые прямоугольные таблетки и складная металлическая подставка. На самой коробке было написано, как я понял со своим школьным английским, «сухой спирт» и более мелко — «две таблетки на стакан».

«До чего же всё-таки дошлый народ немцы», — подумал я. «Надо же до такого додуматься. Две таблетки — и готова выпивка». Я бросил в кружку две таблетки, измельчил их ложкой, налил воды и начал помешивать. Порошок оседал на дно, не растворяясь. Я сделал глоток. Вкус воды. Начал снова изучать инструкцию на коробке. Там была изображена кружка, стоявшая на подставке, под которой горел маленький огонёк. Всё понятно. Недаром же у меня было «отлично» по химии. Я собрал вокруг окопа сухие веточки, развёл костерок и начал подогревать кружку.

В это время раздалась команда строиться. Я начал лихорадочно мешать содержимое кружки. Осадок не исчезал. Надо было кончать. Я приложился к кружке и осушил её. Вода как вода. Крепости никакой. Подобрал ложкой осадок. Почти безвкусный, скрипит на зубах. …Шагаю в строю и жду кайфа.

Через 30 лет, мой друг-химик, которому я поведал эту историю, сказал: «Вполне мог отдать концы».

Мораль: Дети! Хорошенько овладевайте иностранными языками и не стремитесь к кайфу любой ценой.

Самообучаемость

В наш век научно-технической революции свойство, называемое самообучаемостью, признаётся весьма ценным. На фронте оно тоже было крайне необходимо, помогая быстро осваиваться в новых опасных ситуациях.

Для примера опишу поведение типичного юноши во время двух бомбёжек. Когда он попал под бомбёжку впервые в жизни, в нём всё дрожало от страха. Казалось, что каждая бомба летит именно в него. Он метался по окопу, то собираясь выскакивать из него и бежать, то прижимался к его стенкам. И в то же время, помимо его сознания, какой-то центр в мозгу собирал информацию: фиксировал порядок захода немецких самолётов на бомбёжку, действия, предшествовавшие сбросу бомб, траекторию их полёта и неизвестно, что ещё.

Спустя месяц этот юный, но уже опытный солдат вёл себя во время бомбёжки совсем по-другому… Эскадрилья «юнкерсов» приближалась к колонне автомашин, застрявших в пробке на въезде в Грозный. Группа солдат, остаток разбитой части, искавшая сборный пункт, отдыхала в двухстах метрах от шоссе. Все эти дни их никто не кормил, каждый питался, как получится, и они были постоянно голодны… Наш герой, например, выменял у чеченского подростка чурек за гранату.

Увидев, что нёмецкие самолёты собираются бомбить колонну, он помчался к ней, под бомбёжку. Навстречу бежали шофёры и солдаты, сопровождавшие грузы автомашин. «Юнкерсы» уже образовали, как обычно перед бомбёжкой, круг. Начинать они собирались с хвоста колонны, и он помчался к голове. Всё это время, что бы он ни делал, он каким-то образом следил за самолётами. Продолжая бежать, отметил, что первый самолёт вошёл в короткое пике и выпустил серию бомб. «Это не мои», — зафиксировал он и вскочил в близстоящий грузовик. Ничего интересного. Быстро выскочил и запрыгнул в следующий. Наконец-то. Берёт из большого фанерного ящика буханку хлеба и одновременно смотрит в небо: очередной «юнкерс» сбросил очередную порцию бомб. «Не мои». Оглядывает кузов. Многообещающий наполненный мешок. Протыкает его кинжалом (к тому времени он выбросил трехлинейку и обзавёлся АВТ — автоматическая винтовка Токарева со штыком-кинжалом). Посыпался сахарный песок. Подставляет карман.

Круг «юнкерсов» сместился к центру колонны, взрывы уже недалеко. Пожалуй, пора. Но тут ему попался на глаза ящик банок с маринованными огурцами. Гурманство победило осторожность. Он отдирает кинжалом несколько планок, хватает бутыль. Бросает взгляд в небо. Летят. «Мои». Кидается к борту, спрыгивает и что есть сил несётся от шоссе. Боковым зрением улавливает яркую вспышку там, где только что стояла машина, и бросается на землю. Пронесло.