Страница 13 из 87
Когда надо было лететь, не особенно‑то присматривались к погоде. Иногда попадали в туман, дождь, изморозь, низкую облачность, плохую видимость. Над морем, в облаках, самолет обычно покачивало и невольно заходили разговоры о разного рода ситуациях, перенесенных на борту во время полетов.
Где‑то в районе Джубги самолет, вынырнув из‑за гор, летел вдоль берега до Адлера. За примерами происшествий и катастроф ходить было далеко не надо. Многие знали об исчезновении «ИЛа», как в Бермудском треугольнике, взлетевшего в Адлере и через несколько минут упавшего в море недалеко от берега с пассажирами на борту. Более ста человек погибло, но каких‑то сообщений тогда не принято было давать. Причины катастрофы так и остались не выясненными до конца, хотя правительственная комиссия во главе с министром ГВФ работала в Адлере больше месяца.
Обломки самолета так и не нашли на морском дне. Местом падения считалось обнаруженное на водной поверхности масляное пятно, которое быстро относила морская волна и трудно было ориентироваться по нему в поисковых работах. Упавший самолет не смогла обнаружить ни подводная лодка ВМФ, ни рыболовный траулер, опустивший трал в морскую пучину. Комиссии не–чего было докладывать о причинах катастрофы. Выдвигаемые следствием различного рода версии не находили материального подтверждения. Одна из них — захват самолета преступниками, попытавшимися заставить экипаж повернуть в сторону Турции. Версия была трудно доказуема, но за нее уцепились представители Министерства гражданской авиации и сам министр после того, как в море выловили деревянный брусок с отверстием, похожим на пулевую пробоину. Специалисты утверждали, что найденная планка — обломок с самолета. Планку срочно отправили на экспертизу в Москву, а за ней потянулась туда и комиссия, однако исследование не подтвердило пулевого отверстия. С тех пор были усилены режимные меры в Сочинском аэропорту, к которому приближался со стороны моря наш «ЯК-40». Отсюда было рукой подать до Турции.
Этим не раз воспользовались угонщики самолетов.
Для приема гостей в Адлере был выстроен в современном архитектурном стиле просторный коттедж при въезде на поле аэропорта. В нем же принимались и зарубежные гости, главы государств, правительств, министры, общественные деятели.
Мощные лайнеры «ТУ» подруливали на стоянку у коттеджа с ювелирной точностью, незамедлительно подавался трап, застланный красной ковровой дорожкой и в назначенное время — плюс–минус одна минута, открывалась дверь, на площадке трапа появлялся гость, обремененный величием государственного деятеля и тяжестью прожитых лет. Его с радушием встречали хозяева, обнимались и целовались по установившейся моде.
Непременными присутствующими на церемонии встреч и проводов были местные секретари Сочинского горкома и Адлерского райкома партии. Нередко где‑то поблизости, а иногда и в первой шеренге направляющихся к трапу был и директор чайного совхоза У. Штейман, личность довольно известная не только в Сочи, а далеко за его пределами, особенно в министерских кабинетах в Москве.
В одной из комнат коттеджа к прилету гостей накрывали круглый стол на 10—15 человек. Встречавшие обычно по правилам гостеприимства приглашали гостей к столу, на котором было все, чем богата не только Кубань, но и матушка Россия, вплоть до птичьего молока. А если чего‑то недоставало, то заполнялось заморскими дёлика–тесами. Отказы зайти на «чашку чая» случались редко, хотя полеты из Москвы занимали всего два с половиной часа, чай подавали в самолете и гости не успевали про- голодаться. Основательно за столом располагался председатель ВЦСПС со своими многочисленными домочадцами, сметавшими все со стола, как голодающие с Поволжья, где он и работал до назначения главой профсоюзов.
Внимание к нему было вынужденным, поскольку в его ведении находились многочисленные санатории, дома отдыха, пансионаты на Черноморском побережье. К нему обращались с просьбами о выделении средств на строительство новых здравниц. Он обещал многое за столом, но потом начиналась длительная тяжба по выколачиванию обещанного.
За чашкой чая велись непринужденные беседы. Руководители края рассказывали гостям о положении дел на Кубани, причем обычно речь шла о хозяйственных проблемах, чаще всего о сельском хозяйстве, и редко касалась политических оценок, умонастроений народа, а если как‑то и затрагивались вопросы жизни народных масс, их отношения к политике партии, к повседневной деятельности, то никакой озабоченности не высказывалось, наоборот, утверждалось, что народ и партия едины.
Гости снисходительно делились московскими новостями, некоторыми идеями, вынашиваемыми в Политбюро и в правительстве, однако все это было в форме намеков, из которых трудно было что‑то понять. Охотно рассказывали члены Политбюро и правительства о своих зарубежных поездках, не касаясь существа официальных переговоров, а останавливаясь только на своих впечатлениях и наблюдениях.
Прислушиваясь к суждениям об увиденном или услышанном за границей, можно было уловить, что почти все наши партийные и государственные деятели, прилетев в Сочи, как бы попадали в другой неведомый мир, в другое государство, удивлялись заботам и нуждам большого региона, каким является Кубань. Они делали для себя открытия в запутанных до предела бюрократических сложностях сельского хозяйства, промышленности и строительства. Создавалось впечатление, что стоящие у власти не видели практического выхода из многочисленных тупиков в экономике страны, пребывали как в джунглях, в поисках просвета.
Больше всего поражало то, что государственные дея–тели не находили ответов на казалось бы простые жизненные вопросы, возникавшие в народнохозяйственном комплексе. Смешно выглядели они, когда заходил разговор о навязшей всем в зубах проблеме увеличения выпуска товаров народного потребления и повышения качества. Разводили руками, недоумевали — почему же не повышается качество.
Видна была явная их оторванность от назревших кричащих проблем в государстве. Обычно они ссылались на разработанную продовольственную программу, программу качества, обеспечения каждой семьи жильем к 2000 году, дескать там все расписано и предусмотрено. Но простые смертные сомневались в этих программах, в лучшем случае относили их к заранее обреченным экспериментам еще на стадии обсуждения.
Странным казалось, что партийные и государственные деятели как бы не замечали этого, высказывали деланную уверенность в их выполнении. у
Краевыми руководителями к их приезду готовились какие‑то частные просьбы вроде: не уменьшать поставок сельхозтехники, удобрений, горючего на уборку, разрешить какое‑то строительство. Больше всего, пожалуй, беспомощным и несведущим выглядел председатель Совета Министров РСФСР М. Соломенцев, рассуждавший тихим неторопливым голосом обо всем, но только не о кричащих проблемах Российской Федерации.
Как‑то мимоходом, упоминая центральные области России, вынесшие на своих плечах войну и послевоенные кукурузные новшества, доведшие их до грани нищенского существования и разорения, Михаил Сергеевич говорил о бедственном положении с таким спокойствием, что не верилось о занимаемом им положении. Он как бы все это наблюдал со стороны. Рассказывал о какой‑то деревушке в Курской области, где в войну формировалось эстонское воинское подразделение. Ко Дню Победы эстонцы вспомнили об этой русской деревне и направили туда свою делегацию. Они были поражены тем, что увидели. Заброшенная деревня доживала свой век. Эстонцы взялись ее отстроить. Можно было только удивляться, что никаких комментариев из уст предсовмина России к рассказанному им примеру, не последовало.
В другой раз, после шумного совещания по сахарной свекле, в драмтеатре, прибывшие из Москвы и из
районов Северного Кавказа представители поехали на ужин на дачу крайисполкома в поселке Афипском. Там Соломенцев долго говорил о том, как он усмирял бунт в Караганде. Все сидевшие за столом слушали его. Даже смелый Медунов и говорливый Горбачев, сидевший между Медуновым и Соломенцевым, притихли на время. Рассказ Соломенцева никого не заинтересовал. Виноват в доведении до отчаяния людей был, конечно, не он, а стрелочники из местных руководителей.