Страница 39 из 43
Парадоксально: чем лучше юристы работают, чем усерднее забивают все двери, дыры и щелочки для разных мошенников и проходимцев, тем меньше становится потребность в них самих.
Очищая землю от скверны, готовя будущее, где даже слово «преступность» придется узнавать по старинному словарю, юристы принадлежат прошлому — тому времени, которому она была неизбежным или вынужденным спутником и которое породило необходимость противопоставлять ей карающую руку юстиции.
Они сделают свое дело и уйдут со сцены. А историкам всегда найдется работа, хотя они и смотрят в прошлое. Ведь «прошлое» никогда не исчезнет, с каждым годом его будет становиться все больше и больше...
В этих рассуждениях есть, конечно, доля шутки: ясно же, что на наш век дела хватит — многовековое зло не так легко уничтожить. Ясно еще, что роль юриста куда значительнее, чем просто ловить и наказывать преступников, и в обществе будущего пригодятся люди, владеющие искусством понимать человека, умеющие соблюдать порядок и следить за тем, чтобы его соблюдали другие, люди с обостренной чувствительностью к правде, к истине, к справедливости.
А все-таки жаль, что целая наука — криминалистика, достигшая уже сейчас высокой степени совершенства, наука, создавшая свои законы, свою технику и методику, свои школы и кадры, наука, находящаяся на подъеме и растущая день ото дня, неизбежно обречена на умирание, обречена именно тогда, когда она достигнет полного расцвета, когда ее возможности станут практически безграничными.
Неужто пропадет все накопленное ею богатство, неужто станет ненужной вся ее филигранная техника, неужто ее тонкие приборы, ее сложные механизмы обречены исключительно на роль музейных экспонатов, а искусство следопытов, вооруженных научными знаниями, будет интересовать только авторов исторических романов?
Так не будет, не должно быть. Подлинная наука не может умереть, и, конечно же, с годами она постепенно приспособится к новым условиям, новым задачам: ведь преступность исчезнет не сразу, не вдруг.
Уже сейчас можно говорить о новых возможностях криминалистики, которые, развившись, позволят ей безболезненно (скажем осторожнее — не так болезненно) пережить утрату своих основных «клиентов».
Во всех главах этой книги рассказывалось о таких работах криминалистов, которые никакого отношения к их прямым (теперешним!) задачам не имеют. Вспомним возвращенные к жизни археологические находки в Кремле, пойманного за шиворот анонимщика Долгорукова, разоблаченные костомаровские фальшивки, вспомним восстановленные имена героев войны или счастье Светланы Соколовой, вновь обретшей, казалось бы, навсегда потерянную мать.
Криминалистика существует для того, чтобы раскрывать преступления, за которые законом установлена ответственность. Какое ей, строго-то говоря, дело до преступлений прошлых веков, а тем более до загадок, бесконечно далеких от уголовщины?
Но, во-первых, раскрытие загадки, установление истины — всегда интересное и достойное занятие для человека, который действительно может разобраться и помочь, а во-вторых, было бы просто вопиющей неблагодарностью, если бы криминалисты отвернулись от нужд своих ближних и дальних соседей по большому коммунальному дому, дому, который зовется Наукой.
Было время, когда криминалистика едва зарождалась, когда она робко становилась на ноги, училась ходить, Тогда ей только и делали, что помогали: она брала достижения и выводы других наук, а сама не могла с ними поделиться. Теперь же ее собственные выводы, ее собственные методы и приемы могут принести неоценимую пользу другим наукам — археологии, этнографии, истории, литературе. Даже физике... Даже искусству...
А что еще будет! Ведь чем совершеннее станет криминалистика, тем больше загадок — самых сложных и самых неожиданных — сумеет она разрешить.
И, кто знает, вдруг ботаники, или гляциологи, или языковеды, которые сейчас, глядишь, и не ведают о криминалистике и которым даже в голову не приходит сотрудничать с ней в разрешении своих научных задач, не смогут и шагу ступить без поддержки друзей, представляющих эту самую злополучную «умирающую» науку, кажется, единственную науку в мире, целиком посвятившую себя раскрытию тайны?
Кто знает, может, в этом не только ее спасение от «смерти», но, напротив, залог ее необыкновенного, сказочного расцвета?
Кто знает...
Ну, правда же, что, казалось бы, общего между криминалистикой и музейным делом? Какие у них точки соприкосновения?
Тот, кто бывал в Москве, наверно, заходил «в гости» к Ленину, в его кремлевский кабинет. Я встречал там людей со всего света, и некоторые исколесили, проплыли, пролетели тысячи километров только для того, чтобы побывать в этой маленькой скромной комнате, подышать ленинским воздухом, приобщиться к его мыслям, к той атмосфере, в которой он трудился и жил.
Вот стол, вот шкаф с книгами, вот кресло, вот телефон... Все, как было при Ленине...
Именно эта точность больше всего волнует. Так бывает всегда в мемориальных квартирах великих людей. Хочется знать, почувствовать, что ты не в музее, а в гостях у большого человека, который тебе дорог, с которым ты сроднился, который стал частью твоей души. Хочется доброй иллюзии личного, интимного общения, хочется высечь в воображении его живой образ, услышать его голос, хочется поверить в то, что он может запросто выйти сейчас из соседней комнаты и что-то сказать тебе, и улыбнуться, и дотронуться до твоего плеча.
Так чувствуешь себя, к примеру, в ялтинском доме Чехова, где заботами Марии Павловны каждый листик, каждая фотография, каждая занавеска на окнах сохранена в неприкосновенности до наших дней. И нет, увы, этого чувства в квартире Пушкина на Мойке, потому что лишь усилием воображения можно «поместить» поэта в эти холодные залы, увешанные застекленными цитатами из его поэм. Это прекрасный музей, но Пушкина в нем нет, и это обидно.
Когда воссоздавался «подлинник» Ленинской комнаты, историки понимали, что здесь во что бы то ни стало должен быть сохранен его прежний облик. Они понимали, что это их долг перед современниками и перед потомками.
Надо было, прежде всего, расставить мебель так, как стояла при Ленине.
Расставить ее примерно — не представляло труда: живы люди, работавшие с Лениным, бывавшие в кабинете по нескольку раз в день. Но можно ли полагаться на память? Ведь прошло не одно десятилетие, и многие детали могли забыться, А сотрудникам музея хотелось точности, Только точности.
Решили не полагаться на память. В 1922 году знаменитый фотограф П. А. Оцуп сделал снимок, которому суждено было стать всемирно известным: чуть наклонив голову, Ленин сидит за столом в своем кабинете и смотрит в объектив аппарата. Нет, не в объектив — в глаза каждому из нас...
На снимке отчетливо видны многие детали обстановки. Значит, задачу легко разрешить: смотри на снимок и расставляй мебель.
Все это, однако, не так просто, потому что перспектива, соотношение различных предметов на снимке оказываются несколько искаженными, смещенными по сравнению с тем, как воспринимает их глаз человека. Это отклонение незначительно, и его вроде бы не стоило принимать в расчет.
Стоило! Потому что речь шла о Ленинском кабинете. И ничему примерному, приблизительному, более или менее похожему не было в нем места. Людям, которым предстоит годами, десятилетиями приходить сюда, хочется видеть именно Ленинский кабинет, а не его макет.
И они видят его.
Помогли криминалисты.
В архивах удалось найти негатив не только этого снимка, но еще и другого, где Ленин изображен в том же кабинете. А два негатива — это целое богатство, тем более, когда знаешь, какой фотокамерой и каким объективом сделаны снимки (технические сведения сообщил сам фотограф). Повезло еще и потому, что на обоих снимках видна печка, которая осталась в кабинете на том же месте, что и при Ленине.
Стали «танцевать» от печки: она помогла найти точные места расположения аппарата при обеих съемках. Поскольку же был известен угол изображения объектива, с помощью специальных графических построений на схеме кабинета нашли точку, где стояли те или иные предметы.